После чего Небе, наконец, был допущен к участию в программе «Bifrost», хотя и с некоторыми ограничениями.

Теперь, если я правильно понял Гиммлера, у нас есть цайтрайзендер. Причем русский. Рейхсфюрер сказал, что путешественник работает против нас. Вряд ли Небе задержал в России англичанина.

Ради этого, конечно, можно отложить даже «Stille Wasser».

Кстати, а откуда известно, что задержанный, действительно, цайтрайзендер?

— * Warumsoll es ein Zeitreisender sein? — спросил я. *А почему вы решили, что он путешественник во времени?

— * Ichweiß das nicht, Gottlieb. — ответил Гиммлер и, наконец, перестал меня сверлить взглядом. * Я этого не знаю, Готлиб.

— * Ichmuss herausfinden, wer er ist und warum er hier ist. — сказал я совсем без вопросительной интонации. * Я должен выяснить, кто он, и зачем он здесь.

— * Wir müssen herausfinden. — возразил рейхсфюрер. *Мы должны выяснить

— * Wirfliegennach Minsk, stimmt’s? — уточнил я. *Значит мы летим в Минск?

— * Ja. Wir fahren nach Minsk. — подтвердил Гиммлер и посмотрел на часы. *Да, мы летим в Минск.

Странно, рейхсфюрер не уверен, что Небе нашел, именно, цайтрайзендера, но все равно бросает все дела, здесь в Берлине, и летит в Минск?

Или все же уверен? Я, наверное, никогда не научусь его понимать.

Прощальное партийное приветствие. Мне пора. Маргарет и Гудрун уже, видимо, заждались главу семьи. Хотя вряд ли сегодня они будут смотреть фильм. До вылета осталось меньше трех часов.

Что касается меня, как раз, хватит времени попрощаться с женой и детьми. Может даже успею рассказать сказку на ночь, если поспешу.

— * Nicht «er». — вдруг сказал рейхсфюрер. * Не «он».

— * Wassagten Sie? — не понял я. *Что вы сказали?

— * Ja, es ist eine Frau. — произнес Гиммлер задумчиво, как будто отвечал сам себе. *Да, это женщина.

Рейхсфюрер протянул мне стандартный бланк РСХА, на котором было написано несколько фраз печатными буквами:

— * Siehat es diesen Morgen um 7.14 Uhr reingestellt. * Она написала это сегодня в 7:14 утра.

Я подошел к столу и взял бланк у рейхсфюрера. Записка была написана печатными русскими буквами. Видимо, Небе передал русский текст по телеграфу. На всякий случай. В дополнение к переводу на немецкий, с которым, я уверен, Гиммлер уже ознакомился.

Что за театральщина? Нельзя было сразу рассказать об этой записке?

Я пробежал текст глазами:

— *Wemhat sie das geschrieben? — спросил я. *Кому она это написала?

Гиммлер молча пожал плечами.

— * Jedenfallsist er nicht mehr derselbe. — проговорил я. *Она явно не в себе.

— * Aufgespießt und zertrampelt fanden sie Einheimische. — сообщил мне он. * Обожжённую и контуженную, ее подобрали местные жители.

Черт! Я такого не ожидал. Мы летим в чертову гребаную Россию из-за какой-то чокнутой контуженной бабы. Этого не может быть.

Давайте, рейхсфюрер, что там у вас еще есть? Сказку детям я уже точно не расскажу, но хоть поцеловать на прощание должен успеть.

Гиммлер тяжело вздохнул, выражая всем своим видом, что он крайне во мне разочарован, и проговорил:

— *Wie heißt sie noch mal? *Как ее зовут, еще раз?

Я посмотрел на записку.

«Я ЖАННА ГАЛЬПЕРН...»

И что?

Гиммлер пододвинул ко мне когда-то измятый, но потом тщательно разглаженный и восстановленный листок.

Отпечатанный на машинке текст гласил:

18 июня 1941 года

СПРАВКА

Настоящая выдана гр-ке Гальперн Жанне Моисеевне 02.03.1918 г.р. в том, что она работает с 22.09.1939 года в НИИ «Гириконд» по настоящее время в должности лаборант-исследователя с окладом в 450 рублей

Директор НИИ-34

А.А.Вебер

Ленинградский Военный Пересыльный Пункт

г. Ленинград

Набережная Фонтанки, 90

12 августа 1941 года

9 часов 00 минут

Канцелярия оказалась далеко не каморкой, а вполне себе вместительным помещением, правда, с минимальной обстановкой. Прокуренная насквозь, несмотря на, распахнутые настежь, окна

Письменный стол школьного желтого цвета, несколько колченогих деревянных стульев с инвентарными номерами, коряво написанными красной краской и несгораемый шкаф у стены, выкрашенный в коричневый цвет, с обязательным кактусом в горшке наверху.

Слева от стола на лакированной тумбочке красовался какой-то, тоже лакированный, ящик с тремя тумблерами. В самом центре этого ящика находился огромный циферблат с двумя стрелками и кучей цифр. Вверху на этом циферблате было написано «килогерцы», а внизу «мегагерцы». Венчала этот странный агрегат, так хорошо знакомая по старым фильмам, черная тарелка громкоговорителя.

«Супергетеродин всеволновый с динамиком» ненавязчиво подсказал мне Мальцев. Радиоприемник, короче. А та круглая хрень на нем — это Абонентский громкоговоритель серии «Рекорд».

Зачем кто-то радио на радио поставил?

На стене висела видавшая виды туристическая карта города с несколькими воткнутыми в нее флажками из булавок. На массивном подоконнике, с раздвинутыми тяжелыми темно-красными шторами, стояли примус, помятый металлический чайник и алюминиевая кастрюля.

У, противоположной от дивана, стены стоял диван, накрытый потертым гобеленом с изображением толи оленей, толи косуль.

За столом сидел такой же лопоухий, как я, младший политрук, примерно одного возраста со мной, только огненно-рыжий весь, даже ресницы, и конопатый.

Точь-в-точь мультяшный Антошка из моего далекого детства. Разве-что не лохматый, а стриженый под бокс. Тонкая, как воробьиное колено, шея торчала из, чересчур широкого для нее, воротника гимнастерки с кубарями младшего политрука.

Мне показалось или я сравнил его с собой? В том смысле, что не с собой, как Светловым, а собой, как Мальцевым. Начинаю привыкать? А к чему я еще привыкну?

Суши Мальцев явно не любит, как и пиццу. В его памяти самыми радужными воспоминаниями были печеная картошка и сало. Еще белый хлеб. С такими вкусами, если они перейдут ко мне по наследству, жить мне станет, конечно, намного дешевле, но и намного грустнее. Я, как бы это вернее выразиться, патриот России, но желудок у меня, сука, конченый империалист. Думаю, самому Мальцеву с моими вкусами придется не слаще. В прямом смысле этого слова.

— Товарищ младший политрук! — я козырнул. — Курсант Мальцев по-вашему приказанию при...

Сука, по их уставу «явился». Это по-нашему является только черт во сне.

— явился!

— Присаживайся, Василь Васильич. — он указал мне рукой на свободный стул. — Куришь?

Вот не люблю я, когда меня по батюшке величают. Обычно это всегда херово заканчивается. Особенно, когда вот такие, как этот уважительное панибратство проявляют.

Я вообще замполитов на дух не переношу. Ну наши еще куда ни шло, просто балаболы бесполезные. Штативы для фотоаппаратов. Фотографии на КШУ сделать, да газетенки раздать. Больше ни на что непригодны. Как газвода. Ни пользы, ни вреда.

У этих же другая забота — насаждать и блюсти собачью преданность к великому вождю. Тут, не так на портрет отца народов посмотришь и будешь потом по доносу такого вот рыжего, четверть века пейзажи Крайнего Севера разглядывать, перечеркнутые колючей проволокой. Что ж ты от меня хочешь?

Сам небось тоже из досрочного выпуска. Ладно, посидим, послушаем, как ты рэкса (жарг. разведчик экстра класса), у которого одних календарей, отслуженных больше, чем у тебя всех твоих лет прожитых, разводить будешь.

Я присел:

— Курю.

Он достал пачку «Казбека» из ящика стола и алюминиевую кружку, использовавшуюся в качестве пепельницы.

— Давай на «ты»? — предложил он мне с опозданием. — Валерий.

— С чего вдруг такое внезапное нарушение субординации? — поинтересовался я.

— Да брось ты. — он пододвинул ко мне папиросы и кружку-пепельницу. — Мы с тобой одного года. Я Ново-Петергофское (Ново-Петергофское военно-политическое училище войск НКВД им. К. Е. Ворошилова) закончил... — он сделал паузу. — досрочно. Июльский выпуск.