Обед оказался недурен, Дикси обписалась один раз (и то видимо, по забывчивости), рассказчики за столом сидели интересные, комплименты «изумрудным глазам» и прочему банальному отпускались в дозах сугубо умеренных. В общем, на «Неаполе» вполне можно было плыть. Даже спать не так уж хотелось.

Томное это дело – речной круиз. За последние годы Катрин успела отвыкнуть от подобных скоростей. Плыли медленно – сдерживали двигающиеся берегом сухопутные части, да и вообще против течения не очень-то разгонишься. Кормили на флагмане вовремя и прилично, в остальное время шпионка препиралась с Дикси по поводу порядка отведения собакам отхожих мест, слушала рассказы блистательных французских военных о не менее блистательных подвигах и наблюдала, как гражданин Денон делает беглые зарисовки берегов. Кое-что об этом уникальном мастере пера-карандаша, академике Парижской академии живописи и вообще крайне интересном человеке удалось отыскать в закромах памяти (откровенно говоря, в самых-самых дальних чуланчиках). Знаменитый Денон – это о нем как-то упоминала Фло – кажется, в музей ходили в поиске творческих идей для оформления чего-то эксклюзивного, заказанного подруге. Вот этот дядька – мягко-ироничный, круглолицый, с почти детской пушистой шевелюрой, начавший лысеть и тщательно скрывающий свое аристократическое происхождение, и был – в смысле будет – первым директором Лувра. Но пока он об этом, естественно, не подозревает, торопится увидеть все египетское, зарисовать и открыть древние заморские тайны темному французскому народу. Ну, или не только народу, поскольку он человек со связями и есть подозрение, что слегка коллега по шпионскому ремеслу. Скорее всего, БЫЛ коллегой, новая власть ему не настолько доверяет, хотя от гильотины он счастливо увернулся, снова в фаворе, а теперь еще и знаком лично будущему императору.

Но пока он рисует, неутомимо и увлеченно. Катрин казалось, что сама она в почтенном полувековом возрасте будет куда менее любознательной и деятельной. (Если вообще дотянет, сочтет уместным доживать, ибо на тот момент возраст лучшей половины… Ни единой мысли о запретном!)

Тянулись по правому берегу утесы, густо испещренные точками и черточками – выходами катакомб. В толще обрыва темные отверстия казались гнездами угрюмых, давно вымерших стрижей. Солнце ломало тенями жесткие границы: светлый мир и черные провалы в камне. Такими они ложились на бумагу альбома – черно-белые штрихи, необъяснимо сохраняющие и простор яркого солнца, и мрак мертвых червоточин. Качество рисунков и уровень художника оценить было затруднительно. И покойный Ричард, и Фло довольно часто объясняли подруге всякие художественные тонкости и нюансы. Катрин все понимала и, в общем-то, могла поддержать разговор на столь творческие и интеллектуальные темы, но в глубине души осознавала – военно-шпионские мозги совсем под иные тонкости заточены. Но никто же не отнимал у служивой девушки права зрительского восприятия!

Художник на борту «Неаполя» заставлял бумагу запоминать время: вот год одна тысяча семьсот девяносто восьмой оглядывается на прошлую эру, а всего через двести лет этот рисунок и сам станет знаком ушедшей эпохи. Не волшебство ли? «Суета сует, все суета и томление духа»! – как сказал один утомленный человек не так далеко от этих берегов. Сказал интересно, хотя… «Было у него 700 жен и 300 наложниц» – пыталась припомнить Катрин. «Или наоборот, личным составом там наложницы преобладали? По идее, наложницы дешевле в эксплуатации. Тьфу, что за ересь в голову лезет?»

Шпионка погрозила Дикси, которая, задрав морду, наблюдала за кружащимися над флагманской дахабьей птицами и вынашивала безумные планы охоты на летающую дичь, мечты явно надрывающие слабый собачий разум и уже заставляющие для облегчения нервного психического напряжения пристраиваться под борт. Крысо-собака немедленно сделала вид, что «ничего подобного, просто задние лапы разминаем».

— Как думаете, в каком каменном склепе этой бесконечной катакомбы мучается тень наибольшего здешнего грешника? – не оборачиваясь, внезапно спросил художник.

— Нижний ярус, светлая вертикальная расщелина, левее ее, – не задумываясь, ответила Катрин.

Денон на миг обернулся:

— Отчего подобная уверенность?

— Я не уверена и вообще не готова настаивать на непременном наличии этой самой грешной души. Просто так подумалось.

— Странно, и я на эту пещеру обратил внимание. Веет из нее чем-то жутким. Кажется, мы с вами, Катрин, встречали немало грешников и узнаем цвета портьер на окнах их апартаментов.

Шпионка промолчала. Штрихи продолжали сами собой ложиться на желтоватую плотную бумагу. Пятнышко «грешно-левого» провала  давно уже увековечилось несколькими точками рисунка, но мысли все возвращались к той пещере. Рисовальщик молчал, не отвлекался, только птицы и мачты шуршали крыльями и снастями. Дикси задирала острую морду, топорщила усы, вновь преисполнившись дерзновенных мечтаний о поединке с огромной птицей.

— Мадам Катрин, ваши мысли далеки от сих незатейливых набросков, – не оборачиваясь, отметил Денон. – Скучнейшее занятие наблюдать за созданием путевого альбома?

— Восторженно ахать и хвалить прикажите? Не дождетесь. Рисуете вы мастерски, это понятно, а как художественный критик я полное ничтожество. Просто подумала, что здесь уйма пещер, а мне когда-то хватило одной-единственной, чтобы жизнь перевернулась.

— Перевернулась к лучшему? – художник кинул взгляд через плечо.

Острый у него глаз, одинаково зоркий по отношению к рисунку, приемам стрельбы и уйме иных вещей. Надо бы архе-шпионке об этом хорошенько помнить. Но пока ничего опасного. Философская болтовня попутчиков.

— Ничего в той пещере, наверное, не переворачивалось, просто до конца осозналось,  – вздохнула Катрин. – Отличное место для размышлений и упорядочивания мыслей эти пещеры. Вдруг и кому-то из моих близких повезет – запрут в каком-нибудь гроте, дадут поотшельничать и не спеша подумать.

— Без всякого сомнения, пещеры весьма полезны и живописны, – согласился художник. – Но вот эти, сегодняшние, некоторую тоску на вас все же навели.

— Не пещеры. Хорошие рисунки наводят на меня тоску. Мой покойный муж очень любил рисовать. У него был настоящий талант.

— О, простите! – Денон мгновенно захлопнул альбом.

— Это что еще за жертвы? – улыбнулась Катрин. – Рисуйте. Кто знает, что завтра будет? Все под богами ходим, бумага может размокнуть, а карандаши уплыть к Каиру. Не стоит терять время. Об этом и думаю. Жаль, что муж успел так мало нарисовать, все отвлекался на всякое мимолетное, срочное, денежное. На меня отвлекался. Вот это действительно печально. Так что не будем обеднять мировую культуру. А то мне придется страдать раскаяниями, а страдающая я зла и особо жестока, к тому же много пью.

— Действительно? – заинтересовался опытный служитель Клио и иных муз. – Я бы рискнул, и вас именно такою нарисовал. Но не смею надеяться на позволение. Хотя  готов попросить у майора бутылочку отличного бордо…

Катрин засмеялась, но тут с берега донесся выстрел – сигналили делегаты связи, прибывшие от командира дивизии.  Дикси взволновалась, воинственно закружилась, попыталась вспрыгнуть на фальшборт, но лишняя сожранная сосиска и природная хилость телосложения не допустили столь эксцентрических безумств.

двадцать четвертый день месяца термидора

Сон оборвался – короткий, яркий, ничуть не серый – словно выключатель повернули, внезапно, со зловредным неслышным смешком. Катрин резко села, машинально нашарила полотенце и вытерла взмокшее лицо и шею. Экий душный вечер. Нет, вечер-то – душно-удушный, но дело не в этом. Что-то должно прямо сейчас случиться.

Ятаган и пистолеты ждали под рукой, отягощая чуждым брутальным грузом рафинированно-хилую арабскую этажерку, уже охромевшую стараниями архе-профессора (к многочисленным грешкам мадмуазель де Монтозан следовало отнести и малообъяснимую неуклюжесть в быту). Но ничего не случалось. В каюте царила тишина, тихо позвякивала от едва ощутимой качки ложка в серебряном стакане – «Неаполь» дремал у причала. Вот там – на причале – было шумновато. Опять же ничего особенного: рутинная армейская организационная возня в преддверии грядущего сражения.