— Не выговариваешь буквы! Начни сначала, Скворцов!

Пальцы болели, голова болела, и язык, кажется, начал болеть и не выговаривать некоторые буквы. Пётр Петрович старается, читает. Он уже не на шутку волновался.

— Букву «р» явно не выговариваешь. Прежде за тобой не замечал. Скажи скороговорку «На дворе трава, на траве дрова».

Пётр Петрович попытался сказать и не сказал, сбился. Трава, дрова… траве, дворе… Втянул голову в плечи, как Надя Гречкина.

— Сделаю кое-какую запись. Дай дневничок. Дома ты должен поупражняться в произношении буквы «р». У тебя пережиток детства, который не искоренили. Упражнения для искоренения даст логопед Анна Николаевна. Зайдём к ней вместе на большой перемене.

Пётр Петрович дал дневник. И в дневнике, рядом с бочкой кваса и записью о том, что одет не по форме, появилась запись о пережитке детства.

Петя вышел из кабинета Тумаркина и натолкнулся на лифтёршу.

— Пётр Петрович, вы футляр забыли.

— Спасибо. (Из школьных правил пункт девятый.)

Петя взял футляр с чертежом. Теперь он внимательно разглядит, что там на чертеже, и даст этому Главмонтажу встречный бой.

— А вы не знаете, где я сижу? Где я работаю?

— Кабинет ваш, что ли?

— Угу. Кабинет обязательно.

— Как же, знаю, провожу. Товарищ Тумаркин всегда вас разволнует. Родных и близких забывать начинаете, а уж где сидите, и подавно забыть можно.

— Вредный дядька.

Они спустились по лестнице на два этажа, повернули в коридор, и лифтёрша остановилась перед дверью с гладкой бронзовой ручкой.

— Это мой класс… я хотел сказать — кабинет?

— Ваш, голубчик, ваш.

— Главпроект или ещё, может быть, какой-нибудь Глав?

— Главпроект. А Главсырьё ниже.

Главсырьё — макулатура, догадался Петя. Эту проблему он знает, это он умеет. Позовёт ребят, и они наберут макулатуры. Она тут в каждом углу. Рулонами. Можно целый фургон набить. Сразу. Фургон приезжает к школе, и они его набивают, стараются неделями. И опять очки. Кто находчивее и быстрее достанет макулатуру. А тут можно сразу.

Не успел Петя нажать бронзовую ручку дверей своего кабинета, как подбежала женщина в тёмных нарукавниках:

— Пётр Петрович, я вас поджидаю. Мне сказали, что вас уже видели. Тумаркин звонит, добивается своего.

— Пётр Петрович, они от Тумаркина и идут, — сказала лифтёрша. Ей казалось, что Пётр Петрович после разговора с Тумаркиным до сих пор не в себе: родных и близких ещё не вспомнил. И свою помощницу Веру Борисовну не вспомнил.

— Уже ходили?

— Ходил.

— Как будем с литейными уклонами?

— Выпрямлять.

— Выпрямлять? А острые кромки?

— Закруглять.

— А подшипники?

— Подшипники вставлять.

— Куда?

— Туда и сюда. А оттуда и отсюда вытащим.

Дадут ему наконец разглядеть чертёж или нет!.. Чтобы в тишине, чтобы сосредоточиться. Он ведь раз-два! Как фургон с макулатурой.

Петя надавил на бронзовую ручку двери и юркнул в кабинет. Спрятался от женщины в нарукавниках и от лифтёрши. Даже некоторое время подержал двери, если бы они вздумали их открыть.

Так он делает, если хочет спрятаться в классе от дежурных старшеклассников.

Но когда Петя перестал держать двери и обернулся, он увидел, что его кабинет — это не просто кабинет, а огромная комната, в которой за чертёжными досками сидят сотрудники.

Сотрудники молча с недоумением смотрели на Петю…

— Сиди правильно, — сказала логопед Анна Николаевна, та самая женщина, которая привела Петра Петровича в школу. — Смотри в зеркало.

Зеркало стоит на столе. Пётр Петрович сидит перед зеркалом и смотрит на себя.

Анна Николаевна достала из прозрачной банки, которую Пётр Петрович видел у неё утром в сумке, деревянную палочку.

— Положи в рот. Будешь сам себе помогать произносить букву «р». Вибрировать. Моторчик, понял? На дворе трава…

Пётр Петрович кивнул. Он решил поменьше разговаривать.

— На двор-р-ре тр-р-рава… — Пётр Петрович включил моторчик.

— Повтори.

— Р-р-р-р.

— В зеркало на себя гляди. Язык видишь? Где он? Рот пошире. Ещё пошире! А всё-таки от тебя пахнет табаком.

Пётр Петрович раскрыл рот, как мог. Заломило в скулах. Уши на затылок отодвинулись. А то, что пахнет табаком, ему теперь безразлично.

— Моторчик!

Пётр Петрович отчаянно вибрирует.

В зеркале ничего не видно, кроме его руки и палочки.

— Громче!

— Чётче!

— Теперь сделай так, будто катаешь языком горошину.

Пётр Петрович начал делать так, будто он катает языком горошину.

— Теперь снова моторчик!

— Горошину!

— Моторчик!

— Громче!

— Чётче!

— На дворе!

— На траве!

Сейчас заплачет, как его помощница Вера Борисовна.

— Искореняй, — приговаривает Анна Николаевна. — Надо, когда вырастешь, чтобы тебя все понимали. Певцом будешь, например. Как у тебя с пением? Какая отметка?

— Не помню, — пробормотал Пётр Петрович, вцепившись зубами в палочку.

— Есть у тебя слух, ты поёшь? Или ты гудошник? Гудишь только. Отвечай. Дай мне палочку. Дай.

Пётр Петрович разжал зубы — дал палочку.

— Гудю.

— Что? Что? Как ты сказал?

— Гужу, — поправился Пётр Петрович. Он был не в состоянии владеть речью. Окончательно.

— Произнеси: жаба, жаворонок, желток. Ну-ка, ж-ж-ж…

— Ж-ж-ж-ж… — загудел Пётр Петрович.

Петя сидит за большим столом. На столе телефон, перекидной календарь, альбом с надписью «Машиностроительное черчение», справочники с таблицами-гармониями и надписями «ГОСТ».

За чертёжными досками сотрудники. Заняты. Чертят. Двигают измерителями и большими линейками на шарнирах и противовесах. Негромко переговариваются. Иногда слышно, как шуршит ластик, а потом щётка-смётка, которой сметают с чертежа остатки ластика, чтобы не попали под линейку или карандаш.

Висят на стенах снимки изделий. Очень всё кривое и заштрихованное. Цифры, ГОСТы. В чертеже у отца, который Петя достал из футляра, тоже всё кривое, заштрихованное и в сплошных цифрах и ГОСТах. Ничего не понял. Только один адрес и понятен. Но адрес своё дело уже сделал.

Звонит телефон.

Женщина в нарукавниках первой снимает трубку. Когда Петя перестал держать дверь, эта женщина вошла в мастерскую и заняла место рядом с Петиным столом.

Может быть, помощница или просто как соседка по парте. Вроде Юли.

— Я позову начальника, — сказала женщина в телефон.

Петя тут же понял — его помощница. Он часто слышал о ней от отца. Зовут её Вера Борисовна.

Петя храбро взял трубку:

— Аллё!.. Какие накладные? Нам не задавали… Посоветуюсь с командой… с моими сотрудниками. Ничего не забыл. В дневник не записываю, а уроки помню… ну, эти… накладные помню. Кому урок? Мне урок? Да я все уроки… все накладные… — И повесил трубку, потому что запутался.

Взглянул по сторонам — как? Догадались, кто он и что он? Нет, не догадались. Продолжают спокойно двигать линейками, шуршать резинками и щётками-смётками.

Пете надоело разглядывать чертёж. Ничего не понятно. Иногда можно отгадать на чертеже винты или болты. Они похожи на нормальные винты и болты. Можно отгадать ещё шайбы или вот крюк, он похож на крюк.

Но всё это само по себе, в отдельности, а вот для чего это всё вместе начерчено? Типичная накладная. Туда-сюда гармонь. И оттуда и отсюда тоже гармонь.

Петя потихоньку расписывается на календаре. Учится. Листки потом вырывает и выбрасывает в корзину. «Отказать», «Не отказать», «Капитан»… Да нет же… «Начальник Главпроекта Скворцов», нет, просто «Скво». А то Скворцов… Начальники так не пишут. Скво… и всё. Вот как они пишут.

Листков в календаре остаётся всё меньше и меньше.

«Отказать», «Не отказать». «Скво». Или «П. Скво». Лучше, пожалуй. А можно ещё так: «Глав. П. Скво». Или «Главпскво».