— Какое мне дело, что у Островского этот вьюноша на сцене в штанах? Штаны снять, артиста поставить спиной к публике, купчихе все время заходить со стороны кулисы и посматривать на его срам. Когда мы живем? Двадцатый век! Киношники что только уже не ухитрились показать, вчера на просмотре я у них соитие на мясорубке видел, а мы все плетемся в хвосте, — постановщик спектакля свирепеет.

Век оформителей, исполнителей и интерпретаторов...

Ночью придите на кладбище, прислушайтесь. Стон и хруст. Это переворачиваются в гробах авторы пьес, романов и симфоний.

Наступило новое время.

Авдотья Лопухина была первой женой Петра. Когда ее выдали замуж ей не было и шестнадцати. Через два года царь решил, что жена уже стара.

— Государству нужна молодая кровь, — объяснил он приближенным и сблизился с Анной Монс, которая была года на три старше. Не в трех дело. Авдотью заточили в монастырь.

По келье, где сидела царственная монахиня шныряли крысы, от каменных стен леденела простыня. Караульный офицер Глебов поднес царице меховую полость.

Авдотья влюбилась.

«Лапушка мой, когда дождусь я тебя?» — писала она в письмах Глебову. Аккуратный офицер на каждом письме ставил пометку: «От царицы Авдотьи».

Как-то среди пиров и военных кампаний Петр вспомнил о заточенной супруге.

Посланные лазутчики раздобыли письма.

Царицу били батогами, а Глебова, переломав ему кости, посадили на кол. Стояла зима и казнимого, чтобы не замерз, одели в козий тулуп.

Анна Монс тоже сошла, на горизонте маячила Анна Скваронская, государству по-прежнему надобилась молодая горячая кровь...

Надо сказать, что с родственниками Петру вообще не везло.

Например, сын Алексей долго жил в Италии.

— Обленится, растеряет деловые качества, — беспокоился государь. И тут были посланы лазутчики и те обманом привезли царевича с женой в Россию.

— Как-то неладно получилось, — сообразил отец, — собственное дитя аки татя в повозке через всю Европу приволокли. Надо ему для порядка обвинение какое-нибудь выставить, что ли. Под стражей подержать.

Царевичу предъявили обвинение в государственной измене и казнили.

— Ведь вот какая петрушка получается! — удивился император. — Стоит замахнуться... Охо-хо! Что там у нас на очереди?

На очереди была война со шведами, поход на Хиву, открытие пролива между Азией и Америкой, бритье бород и введение декольте у дам.

Разве тут до своих детей!

Однажды мадам де Помпадур прибежала к своему Людовику и потребовала, чтобы он казнил кавалера д'Аронвиль.

— Но у меня есть более важные дела! — запротестовал король.

Мадам была непреклонна.

— Хорошо, я займусь его проступком потом.

— Немедленно. Сию же минуту!

— Ну, ладно. Он что — виноват в государственной измене?

— Нет.

— Гугенот? Враг церкви?

— Не скажу.

— Гм, но не могу же я казнить подданного, не зная, в чем его вина, — усомнился король. — Может быть, крошка шепнет мне на ушко, чем так рассердил ее этот мужлан?

Мадам зарделась и шепнула.

— А-а, это совсем другое дело! — сказал король. — Надо же... А ведь такой ладный, крепкий на вид.

Кавалеру отрубили голову. В те годы от лиц приближенных к престолу требовалось качеств больше чем, теперь. И спрашивали с них жестче.

У великого математика Ньютона была бездна достоинств.

Во-первых он оригинально мыслил. Когда его кошка родила двух котят, он приказал прорезать в двери рядом с дыркой, через которую ходила мать, еще две дырки поменьше.

— Им хватит одной, старой! — сказала служанка.

— Во всем должен быть порядок и ясность, — объяснил он ей. — И во Вселенной и в доме.

Для того, чтобы вывести закон всемирного тяготения работал почти десять лет.

Когда на Ученом совете доложил суть открытия, председательствующий спросил:

— Какие будут вопросы к докладчику?

Встал один нахальный академик и сказал:

— И это называется закон? Земля тянет вниз, все на нее и валится. Дураку ясно... Вы долго над ним работали?

Ньютону стало неудобно: отвлекаешь внимание занятых людей какими-то пустяками.

— Да нет, — смущаясь, ответил он, — ерунду, самую малость. Сидел однажды в саду, вдруг вижу — яблоко с дерева — бряк! Тут всякий бы сообразил.

Такой ответ очень понравился и Ньютону не набросали черных шаров.

Так же тихо, скромно он понаделал столько открытий и вывел столько законов природы, что правительство ахнуло, ему дали дворянство и избрали в палату лордов.

Среди баронетов и герцогов он несколько лет просидел молча и вдруг однажды попросил слова.

Лорды заволновались, некоторые даже привстали со своих мест. Пресса, если она была в то время в этом месте, заточила перья. Ну вот, сейчас он скажет такое!..

— Закройте, пожалуйста, форточку, тут очень дует! — сказал ученый.

Вся Англия взвыла от восторга.

Человечество давно интересовал вопрос: «Совместимы ли гений и злодейство?» Может ли преступник создавать прекрасное?

Первыми на практике это проверили чиновники персидского царя Дария.

— Наскальный рельеф в честь вашего триумфа? Чтобы в пол горы и ни снизу ни сверху вражьей руке не дотянуться? Будет сделано... А ну, пригнать сюда полторы тыщи преступников. Каждого привязать на веревку, спустите со скалы. Пускай висят и высекают. Как свое отваял, веревку обрезать, пускай летит вниз. На одних харчах сколько сэкономим!

Рельеф, гигантский, поражающий воображение изваяли. Правда, тут трудно понять, кто были преступниками, да и имя автора затерялось.

В более близкие к нам времена вклад в решение этого вопроса попытался вложить римский император Август. При его дворе мотался поэт Публий Овидий Назон. Это был безусловно выдающийся поэт, но черт его тянул за язык и помимо классических сюжетов он изредка задевал злободневные темы. Так однажды возьми и напиши:

— Жестокая мачеха готовит смертельный яд...

И — бац! — умирают сразу все законные наследники Августа. Остается одна бездетная жена императора. Молва утверждает...

Тут, конечно, поднимается шум. Жена кричит: «Я так это не оставлю! Это что за намеки?» Август говорит: «Опять этот поэтишка! Прямой какой-то государственный преступник. Сошлем-ка его подальше к диким готам. Посмотрим, сможет ли он там писать свои коварные стихи?»

И грузят поэта на корабль и увозят к чертовой матери на самый край римской земли. И там поэт бродит среди черноморских ковылей и овец, бормочет свои чудесные гекзаметры и умирает.

Однако, тут мы должны признаться, что эксперимент поставленный императором тоже не был чистым: какой же Овидий законченный преступник?

Тут нам на помощь приходят почти что наши современники — музыкальные критики, которые жили в одно время с композиторами Моцартом и Сальери.

«Итак, приступим, — решили они. — Ну с Моцартом все ясно, а вот Сальери: сможет ли он сочинять музыку, если заставить его совершить преступление? Сможет ли он, подлая душа, создавать после этого прекрасные симфонии?»

И они покупают в аптеке яд и подсовывают этот яд Сальери.

— Вы только подумайте, — нашептывают они, — ваш друг Моцарт совсем обнаглел — тридцать вторую симфонию валяет. С пяти лет гаденыш сочиняет. Сколько можно? А такие как Вы — в тени. Вот вам пакетик, щепоточку в рюмку и порядок.

Далее мнения историков расходятся, но по нашему глубокому убеждению Сальери, хотя и завидовал Моцарту и писал не в пример хуже, от такого гнусного предложения наотрез отказался.

— Ну, надо же! Тема горит, — долго сокрушались музыкальные специалисты. — Прямо хоть обоих трави.