— У меня в распоряжении все галактическое время, — бесстрастно сказал он. — Пока ты здесь, мы разыскиваем других. Не думай, что мы прекратили поиски, потому что схватили тебя. Нам известно больше, чем ты думаешь. Но мы хотим знать все. Если ты не хочешь смотреть, как ее разрежут на кусочки, то лучше начинай говорить, и побыстрее. И каждое твое слово должно быть правдой. Я пойму, когда ты будешь лгать.

Шестая рассказала ему все, что помнила об отъезде с Лориен, о путешествии сюда, о Ларцах, о том, где они скрывались. Она говорила так быстро, что почти все получилось очень сбивчиво. Да, сказала ему Шестая, она Восьмая, и в ее голосе была некая безысходность, которая заставила его этому поверить.

— Ты просто слабачка. Твои родичи на Лориен, хоть мы с ними и легко справились, по крайней мере были бойцами. У них были храбрость и достоинство. Но у тебя… — сказал он и покачал головой, словно разочарованный. — У тебя нет ничего, Восьмая.

И он ткнул кинжалом вперед, пронзив сердце Катарины. Шестая смогла только закричать. Их глаза на секунду встретились перед тем, как Катарина умерла. Ее рот по-прежнему был заткнут кляпом, она медленно сползала по стене, пока цепь не натянулась и она не повисла бессильно на наручниках. Ее глаза погасли.

— Они бы все равно ее убили, — мягко говорит Шестая. — Рассказав им все, я хотя бы избавила ее от страшных пыток, если это может служить каким-то утешением.

Шестая обхватывает руками колени, уставившись в окно невидящим взглядом.

— Конечно же это утешение, — поддерживаю я. Хотел бы я набраться храбрости, подойти и обнять ее.

К моему удивлению, храбрости хватает Сэму. Он встает и подходит к ней. Он, не говоря ни слова, садится рядом с ней и обнимает ее. Шестая утыкается лицом ему в плечо и плачет.

Потом она снова садится прямо и вытирает щеки.

— Когда Катарина умерла, они пытались меня убить, используя все, буквально все средства: били электрическим током, топили, взрывали. Они кололи мне цианистый калий, и безо всякого эффекта — я даже не чувствовала, как в руку входит игла. Они бросали меня в камеру, заполненную отравляющим газом, а мне казалось, что я еще никогда не дышала таким свежим воздухом. А вот могадорец, который по другую сторону двери нажал кнопку и пустил газ, через несколько секунд умер. — Шестая еще раз вытирает щеку тыльной стороной ладони. — Забавно. По-моему, я убила больше могадорцев, когда была у них в плену, чем в школе в Огайо. В конце концов они бросили меня в другую клетку и, думаю, планировали меня в ней держать, пока не убьют номера с Третьего по Седьмой.

— Мне нравится, что ты назвалась им Восьмой, — говорит Сэм.

— А мне теперь стыдно за это. Как будто я запятнала Катарину или настоящего Восьмого.

Сэм кладет руки ей на плечи:

— Совсем нет, Шестая.

— Как долго ты там пробыла? — спрашиваю я.

— Думаю, сто восемьдесят пять дней.

У меня отвисает челюсть. Больше полугода в заточении — совершенно, абсолютно одна и в ожидании смерти.

— Мне так жаль, Шестая.

— Я просто ждала и молилась, чтобы наконец развились мои Наследия и я смогла вырваться оттуда. И вот однажды первое из них пришло. Это было после завтрака. Я опустила глаза — а моей левой руки нет. Конечно, я всполошилась, но потом сообразила, что чувствую руку. Я попробовала взять ею ложку, и, разумеется, это у меня получилось. И тогда я поняла, что происходит. Чтобы бежать, мне была нужна именно невидимость.

Выходит, у Шестой это началось примерно как у меня, когда мои руки засветились во время моего первого урока в средней школе Парадайза.

Через два дня Шестая уже была способна становиться совершенно невидимой. И когда в тот день развозили ужин, окошко в двери открылось, в него просунули еду и охранник-могадорец увидел пустую камеру. Он стал дико озираться, а потом включил сигнал тревогу, который наполнил камеру жутким воем. Железная дверь распахнулась, и в камеру вбежали четверо могадорцев. Пока они стояли обескураженные, не понимая, куда она могла деться, Шестая выскользнула из двери и побежала по тоннелю, впервые увидев пещеру.

Это был огромный лабиринт соединенных между собой темных сырых тоннелей. Везде были развешаны камеры видеонаблюдения. Она проходила мимо толстых стеклянных панелей, за которыми располагались похожие на лаборатории залы, чистые и ярко освещенные. Находившиеся внутри могадорцы были в белой синтетической одежде и защитных очках, но Шестая бежала так быстро, что не заметила, чем они занимались. В одном большом зале стояло не меньше тысячи компьютерных экранов, и перед каждым сидел могадорец. Шестая предположила, что они искали наводки на нас. «Прямо как Генри», — подумал я.

Вдоль стен одного из тоннелей тянулись ряды массивных стальных дверей, и Шестая была уверена, что там заперты другие узники. Но она спешила, зная, что ее Наследие еще не вполне развилось, и страшась, что долго оставаться невидимой она не сможет. Сирена продолжала реветь. А потом она достигла сердца горы — огромной пещеры с километр в диаметре и такой темной, что едва можно было разглядеть ее противоположный край.

Воздух был спертый, и Шестая вся вспотела. Чтобы пещера не обрушилась, ее стены и свод подпирали большие деревянные сваи, а в темные стены уходили многочисленные тоннели; входы в них соединялись врезанными в скалу узкими карнизами. Над ней в самой скале были вырублены несколько арочных переходов, соединявших разные концы огромной пещеры.

Шестая прислонилась к валуну и пошарила глазами в поисках выхода. Количество проходов было бесконечным. Она стояла ошеломленная и не видела в темной пустоте ничего обнадеживающего. Но потом увидела — бледное пятнышко дневного света далеко за провалом в пещере, в конце широкого тоннеля. Но перед тем как забраться по деревянной опоре на каменный мост, который вел к этому тоннелю, она увидела кое-что еще: могадорца, который убил Катарину. Она не могла позволить ему уйти. Она пошла за ним.

Он вошел в комнату, где убил Катарину.

— Я пошла прямо к столу и взяла самую острую бритву из всех, что увидела. Потом схватила его сзади и перерезала ему глотку. Пока я смотрела, как хлещет и заливает пол его кровь и как он лопается, обращаясь в прах, я пожалела, что не убила его помедленнее. И хотела бы убить его снова.

— А что ты делала, когда наконец выбралась? — спрашиваю я.

— Я поднялась на соседнюю гору и затем сверху целый час смотрела на пещеру, запоминая каждую деталь. Потом я бежала десять километров до ближайшей дороги, замечая все ориентиры. На дороге запрыгнула в кузов медленно ехавшего пикапа. Когда он через несколько километров остановился заправиться, я украла из кабины карту, блокнот и пару ручек. А, и еще пакет чипсов.

— О-о-очень славно. А каких? — спрашивает Сэм.

— Чувак, — говорю я.

— С копченостями, Сэм. Я отметила пещеру на карте, которую показывала вам в мотеле. А в блокноте я нарисовала подробную схему, как туда добраться. Любой, кто бы ее увидел, легко дошел бы до самого входа в пещеру. Но потом я запаниковала и спрятала схему недалеко от города. А сама украла машину и сразу поехала в Арканзас. Но конечно, мой Ларец уже давно забрали.

— Мне так жаль, Шестая.

— Мне тоже, — говорит она. — Но без меня им его все равно не открыть. Может, когда-нибудь я его еще верну.

— Во всяком случае, у нас есть мой, — отвечаю я.

— Ты должен его поскорее открыть, — говорит она, и я знаю, что она права. Я уже должен был его открыть. Что бы ни было в Ларце, какие бы тайны он ни хранил, Генри хотел, чтобы я все узнал. «Тайны. Ларец». С последним дыханием он сказал только эти слова. Я глупец, что так долго тянул. Но что бы ни было в Ларце, у меня такое чувство, что он отправит нас четверых в долгое и трудное путешествие.

— Я открою, — говорю я. — Давайте только сначала сойдем с поезда и найдем укромное место.

Когда звонит утренний колокол, я встаю первая. Всегда первая. Не то чтобы я «жаворонок», но я предпочитаю сходить в туалетную комнату, пока там еще никого нет.