Я с ностальгией вспоминал не раз посрамленную в прошлом американскую бесцеремонность. «Ты еще не привык к своей новой ипостаси», – старался я убедить самого себя. Но территория все равно казалась чужой.

Адрес мэтра Пачелли выяснил Чарли, когда я лежал в коме. Обосновавшуюся здесь и солидную, как городской монумент, адвокатскую контору открыл еще до начала Второй мировой войны отец ее нынешнего хозяина. И именно в ней мой ветреный, но предусмотрительный папаша оформил в свое время документы на владение виллой «Ля Шери».

Чтобы пройти в контору, надо было подняться на второй этаж. В холле все дышало швейцарским вкусом: коврики перед дверями, забавные картиночки на стенах, горшочки с цветами, кокетливое ведерочко для мусора. Переступив порог, я очутился перед секретаршей средних лет. Она возвышалась на вращающемся стуле над большим столом, как дирижер в опере над оркестровой ямой. Стены вокруг нее были увешаны старинными гравюрами. Судейские крючки в париках и мантиях, альпийские луга с пасущимся скотом, похожим на муляжи. На столиках для поджидающих мэтра клиентов застыли стопки старых иллюстрированных журналов.

В величественную, обитую кожей дверь кабинета входили и выходили люди. Наконец, часа через полтора, секретарша дала мне знак: ваша очередь.

Мэтр Пачелли – небольшого роста полный живчик с ленивым и приценивающимся взглядом – был одет в серую «тройку». Благородство вкуса подчеркивал малиново-красный галстук.

– Мистер Грин, – слегка развел он руками в знак некоей растерянности, – ваш случай очень сложный и потребует времени.

– У меня его нет, – буркнул я. – Что делают в таких ситуациях?

Мэтр Пачелли в картинном недоумении поднял брови и пожал плечами:

– Затрудняюсь вам ответить…

– Надеюсь, гонорар преодолеет трудности. Не могли бы вы мне сказать, во что это мне обойдется?

– Надо подумать, – слегка почесал он указательным пальцем щеку. – Приходите недельки через две.

Он посмотрел на мою скисшую физиономию и сжалился:

– Ладно, через неделю…

В моем масштабе времени это целых три месяца!

В пансион я вернулся в самом скверном настроении. Спросил у сербки, где можно поесть. Она была здесь одновременно и портье, и горничной, а мой соотечественник Нику – хозяйственником и разнорабочим. Толстуха показала в окно на маленькую забегаловку на углу. Смотавшись туда, я затолкал в себя сосиски со сладковатым картофельным пюре и вернулся в свою комнату.

Минут через пятнадцать кто-то осторожно постучал в дверь. На пороге стоял Нику. Коротко стриженный блондин с дерзким огонечком в серых, прощупывающих глазах. Его пансионные обязанности подходили ему как водолазный костюм – пустыне.

– Хотите бесплатного гида сегодня вечером?

– Почему же бесплатного? – спросил я. – Могу и заплатить…

В свои финансовые проблемы я посвящать его не собирался. Почему я живу в таком пансионе, а не в отеле – не его дело.

Нику ухмыльнулся, но, сделав над собой усилие, постарался придать своему лицу респектабельное выражение…

Мы бродили с ним до позднего вечера. Путешествие, в которое взял меня с собой Нику, Напомнило мне дни моей молодости. Скудно освещенные предместья, нелегальные эмигранты, нужда, страх, отчаяние. И ненависть. Я уверен – таким образом он мстил той не знающей забот благопристойности, символом которой я был в его глазах.

– Нас много здесь, на Западе, из Восточной Европы, – зло сказал он. – Румыны, украинцы, сербы, болгары, словаки.

Мы проходили мимо задымленной лавчонки, где при свете голой лампочки, висящей на длинном шнуре, играли в шеш-беш двое – то ли турок, то ли арабов.

– С черножопыми мы не смешиваемся – это другая опера.

– Я не думал, что это обрело такие масштабы…

– А кто бы выполнял грязную работу? Швейцарцы? Французы? Немцы? А вдруг испачкаются?

В Америке я тоже сталкивался с тем же явлением, но не так вплотную. И потом, – положение таких полурабов там все же лучше.

Когда мы приблизились к центру, я пригласил Нику в ближайший паб. Здесь основательно засела шумная команда английских болельщиков, вернувшихся из Италии. Они хохотали и орали так, что я с трудом слышал, что говорил Нику.

– Но, вообще, в Швейцарии черножопых меньше, – сморщился он словно от зубной боли. – Наверное, потому, что у этих нейтралов с Альп своих колоний никогда не было. Зато во Франции! – присвистнул он. – В особенности – на юге…

Спать я лег только в половине четвертого, решив, что уже в ближайшие же дни, как завзятый турист второго класса, начну объезжать Швейцарию на поезде. Никаких водительских прав я с собой не брал: не мог же я каждые несколько месяцев менять там фотографию!

Вот так: приезжать в какую-нибудь деревушку или городок и ходить, ходить, ходить до умопомрачения. До того состояния, когда ты думаешь, глядя на вечность гор, не столько о сексе или своих финансах, сколько о том, кто ты есть и зачем ты здесь на самом деле.

Утром, спускаясь вниз, я увидел Нику. Он чинил кран.

– Привет профессуре! Надеюсь, вас не испачкала вчера окружающая грязь…

Хотя его навязчивое приятельство и вызывало у меня раздражение, других знакомых я еще не завел. Зато информация, которую я мог у него почерпнуть, была бесценной.

– Да, Руди, – поманил он меня пальцем, – на всякий случай – осторожней водите сюда баб! Мадам Дюбуа, наша хозяйка, – ревностная католичка. С мужем не трахается, а обсуждает, какая температура в котлах для грешников в аду.

Весь следующий день я снова бродил по Женеве пешком, отгоняя назойливые мысли. Меня пугало одиночество. Как я успел понять, это – одна из самых дорогих издержек свободы.

Руди уехал восемь месяцев назад, и за все это время – ни одного звонка, ни одной, даже самой разнесчастной строчки!

У меня было такое чувство, будто меня поместили в безвоздушное пространство. Пару раз в неделю названивала по телефону Джессика, но она так полна своими заботами и проблемами, что я оставалась и остаюсь для нее лишь еще одним слушателем. Иногда в трубке слышался голос Эрни, но он тоже вечно куда-то спешит и погружен в себя так, что отрывать его от этого занятия кажется недопустимым эгоизмом. Вопреки всей моей общительности между знакомыми и мной пролегла неодолимая стена. Впрочем, наверное, в этом виновата я сама: терпеть всякий раз заново вопросы, куда и почему подевался Руди и что от него слышно, и не знать, что отвечать, – слишком тяжелое для меня испытание.

Все эти месяцы я заставляла себя почти ежедневно ездить на занятия спортом в женском клубе, ревностно посещала концерты и премьеры. Даже взялась быть доброволкой в близлежащей больнице: разносила больным книги, журналы и разную кондитерскую чепуху. Но все равно наступало время, когда приходилось оставаться одной, и это было невыносимо.

В пятьдесят восемь лет выбросить из головы все чаяния и надежды? Оказаться в роли глубокой старухи, когда ты еще можешь и хочешь делать множество вещей? Однажды я съездила с группой в Канаду, в другой раз – в Мексику, но все это были краткосрочные отключки, которые не решали и не могли решить моей главной проблемы: как не быть одной?

Сказать, что никто из мужчин не обращал на меня внимания, я не могу. Бывший судья на пенсии Стив Роджерс – высокий представительный мужчина лет шестидесяти пяти, не давал мне, буквально, проходу: его жена умерла три года назад. Он даже пару раз намекнул, что намерения у него самые серьезные, но я пропустила это мимо ушей. Самое идиотское, что если бы я и решилась выйти вновь замуж, я бы не смогла этого сделать: мой муж жив и, в чем я ни секунды не сомневаюсь, приятно проводит время с женщинами. Мое же воспитание и три десятилетия семейной жизни не позволят мне лечь в постель с посторонним мужчиной.

О замужестве я, конечно, не думала, но выяснить, что с моим правовым статусом, все же решила. Поэтому я заставила себя позвонить Чарли.

– Абби, – прозвучал в трубке его хрипловатый, с гитарным придыханием голос, – молодец, что позвонила.