– Кто это? – спросил я Нику, когда мы отошли.

– Кто? Рыжая? – осведомился он, усмехнувшись. – Галатея Дмитриеску. А что, захотелось?

Это был цинизм раба, и потому особенно неприятный. Сочтя, что он нашел во мне слабое место, Нику давил теперь на него изо всех сил, и это доставляло ему удовольствие.

– Руди, – погрозил он мне шутливо пальцем, – хотите пари, что у вас ничего не выйдет?

– Я не участвую в азартных играх, – отмахнулся я.

Но он не отставал. В его голосе зазвучали теперь издевательские нотки:

– Вы же богатый американец… Ну… назовите сумму сами…

– Нику, – сказал я, – сколько я должен тебе дать, чтобы ты оставил меня в покое?

Улыбка у него стала скверной:

– В Румынии она была доцентом юридического факультета, а здесь – здесь работает в какой-то раздолбанной ооновской конторе.

Заметив, что его объяснения меня не удовлетворили, он добавил:

– Руди, если прошлое у человека было лучше чем настоящее, он не может его забыть. Галатея заочно учит швейцарское право и помогает, как может, землякам.

Рыжеволосая амазонка снова отвечала, уже кому-то другому, но мне показалось, она снова кинула взгляд в мою сторону.

– Василиу, Василиу, тоном ниже, вы не на стадионе! Я проверила ваши документы: обратимся в суд по мелким искам…

Гул голосов то усиливался, то слабел. Но я не обращал на него внимания.

Взгляд мой был прикован только к ней. Наконец, заседание подошло к концу и Галатея подняла руку, на прощание обращаясь к соотечественникам.

– Что насчет организации концерта, земляки? – Голос у нее был сильный, напористый. – Если мы не можем позволить себе покупать билеты, это еще не значит, что среди нас нет музыкантов.

Из рядов ей что-то ответили. У меня мелькнула мысль: а ведь это и есть мой шальной шанс! Не очень церемонясь, я подошел вплотную к ней и почувствовал, что вязну в ее медовом взгляде. В нем сквозила капризная сексапильность: скрытая чувственность, помноженная на властный, наверное, нелегкий характер.

– Руди Грин, – представился я ей. – Музыкант из Лос-Анджелеса. Моя специальность – кларнет и фольклорная музыка. Нет-нет, я очень давно из Румынии. Жил в Лос-Анджелесе. Занимался со студентами. У меня опыт…

Она смотрела на большой белый бант, который я надеваю вместо галстука, и на кашне, висевшее на моем правом плече. И только потом взглянула мне в лицо.

– Если это в какой-то степени вам, конечно, поможет… – развел я в стороны руками.

Она, ни слова не произнеся, записала на клочке бумаги номер моего сотового телефона.

На этот раз Абби позвонила мне сама. В клинику.

– Чарли, – сказала она, – вы с Руди продумали все, кроме одного: кто я ему? Жена? Не жена?

Отношения у нас с ней всегда были сложные. Она меня подначивала – я отвечал ей тем же. Абби всегда считала, что я сбиваю Руди с пути. И если он взбрыкивал в ответ на ее непрошеные советы и указания, то, конечно, лишь потому, что я на него скверно влияю.

– Это все ты, ты! Твой почерк, не его! – раздраженно сетовала она в мой адрес.

Не исключаю, что она подозревала меня и в сводничестве тоже. Кто же еще стал бы поставлять Руди баб?

Покойная Роза верила, что Абби была своего рода ведьмой.

– Посмотри сам, – нервничая, убеждала она меня. – Разве она не околдовала Руди? Он же весь у нее в руках: что она скажет, то он и делает…

На самом деле Абби – самая обычная женщина. Со своими достоинствами и недостатками. Честно говоря, я до сих пор не уверен: сумел бы Руди отвоевать себе место на музыкальном Олимпе, если бы даже выложился до конца. Не из-за отсутствия таланта – он очень одаренный человек. Из-за своей мягкости. Такие, как он, не способны наступать на мозоли, противостоять натиску. Они не созданы для борьбы.

С самого начала все заботы о его будущем взяла на себя Абби. Она, конечно, основательно подрезала ему крылья, но зато крепко поставила на ноги. Лишила мечты, но взамен создала комфортабельную жизнь. Дать же ему ту любовь, в которой он так остро нуждался, она была просто не в состоянии. Многозвучный регистр чувств, каким природа наделила Руди, у нее просто отсутствовал. Поэтому вместо кипения чувств он получил прохладную струйку воздержанности. И был, конечно, несчастен…

Но была ли с ним так же несчастна Абби? Как это ни парадоксально – сомневаюсь. И не только потому, что она сама создала семью и построила дом, в котором живет. Мне кажется, она не думала о том, что жить можно и по-другому. И не хотела этого тоже.

– Решила развестись? – миролюбиво осведомился я. – Но тогда вам самим придется об этом договариваться.

– Ты ведь всегда был третьим между нами: что же ты вдруг бежишь в кусты? – тут же показала она свои коготки.

Я не хотел с ней ругаться и смолчал.

– Придется тебе звонить ему, – сказала она. – Если хочешь, я могу быть рядом и задам ему пару вопросов.

– Уж не думаешь ли ты, что я стану делать это с работы? – сказал я с раздражением. – Если приспичило, приходи ко мне домой после половины девятого. Разница во времени между Калифорнией и Швейцарией – минус девять часов.

Мне показалось, что не вынимающая изо рта жвачки дебилка-секретарша, которую мне пришлось взять вместо Селесты, слушает наш разговор, и я гаркнул:

– Какого черта?! Кто это там вмешивается?

В трубке тотчас же раздался тихий щелчок. Абби колебалась недолго:

– О'кей, я приеду.

Я заказал во французском ресторане ужин и бутылку хорошего австралийского вина.

Абби появилась у меня ровно в половине девятого. К еде она почти не притронулась. После того как Руди исчез, она соблюдает строжайшую диету. Селеста говорила, что Абби стала регулярно заниматься спортом и чаще встречаться с косметологом. Ее возраста Абби, во всяком случае, не дашь…

Вполне в своем духе она сразу же решила показать мне, что тон задавала и будет задавать она.

– Я видела Селесту, Чарли, – бросила она на меня изучающий взгляд. – Живот у нее очень большой. Когда она рожает?

Я кашлянул:

– Уж не она ли просила тебя рассказать мне об этом?

Абби слегка смешалась, но ненадолго.

– Нет, Чарли, – блеснул стервозный огонек в ее глазах, – я просто подумала, что тебе, папочке ее будущего ребенка, это будет интересно. Ведь ты уже давно не испытывал ничего подобного?

Женская язвительность, хоть и тоньше мужской, не становится от того менее болезненной. По мордасам не бьет, но больно колет. Кстати, благородства от этого в ней не прибавляется.

– Ты ведь пришла звонить Руди, а не читать мне мораль, – зевнул я лениво.

Она насмешливо хмыкнула. Я набрал номер сотового телефона Руди, но на долгие звонки никто не ответил. Демонстративно развел руками: что поделаешь… Абби рассматривала свои ногти. Руки у нее очень красивые.

– Скажи, – оторвала она от них взгляд и перевела на меня, – почему и ты, и Роза всегда считали, что я – ведьма…

– Абби, – придвинул я к себе бокал с вином и слегка пригубил, – знаешь, в чем твоя ошибка?

– Скажи, буду знать.

– Во-первых, ведьмой я тебя никогда не считал. Ты – самая наиобычнейшая женщина на свете. Как девяносто девять из ста, что проходят по улице.

– Зато ты – яркая индивидуальность… – последовал ответ, но я лишь насмешливо улыбнулся.

– А во-вторых, только чтобы доказать, что это вовсе не так, ты готова натянуть на себя любую маску: стервы, ведьмы, фам-фаталь…

Собственно, я выдал ей индульгенцию. Но она пришла в бешенство: на ее лице проступили пятна.

– Какой монолог! – попробовала она оборвать меня.

Но я продолжал как ни в чем не бывало.

– У тебя это – своего рода легкая мегаломания. Звездный комплекс: знайте, я совсем не похожа на других!

– Нашелся мне оригинал! Тоже мне – философ-самоучка…

– Да нет, конечно. Я, Абби, тоже – обычный человек. Самый, кстати, рядовой. Как и Руди, между прочим. Но мы с ним себя никому не навязывали.