Громкий крик вырвал меня из пространных мыслей:

— Луциан! Луциан! — Светловолосая девушка с жемчужно-белой кожей и прекрасными, смеющимися карими глазами, бежала нам на встречу. Ее длинное светло-зеленое платье, присобранное под грудью не было создано для того и эльфийка немного приподняла его подол, открыв изящные тонкие ножки.

Я, как сквозь сон или туман наблюдала за тем, как она подбежала к колдуну, как зарумянившаяся от бега, обхватила своими тонкими руками его шею и, поднявшись на носочки своих мягких зеленых туфелек, поцеловала его прямо в губы, прикрыв от удовольствия глаза в опушке длинных темных ресниц.

Это произошло снова. Мое стеклянное сердце разбилось, рассеяв болезненные осколки по всему телу. Меня снова предали, обменяли и не придали тому значения…

Луций… нет, Луциан не отстранился от эльфийки, лишь положил свои руки на ее и свел их к своей груди.

— Лафени ашалл, Шанталь. А мне вот опять не посчастливилось нарваться на патруль твоего отца.

То, что Кадарин не был простым эльфом, стало понятно еще при первой нашей встрече. Но то, насколько непростым, открылось только когда мы пересекли порог его дома.

Огромный — в три этажа, выстроенный из того же неизвестного мне белого минерала, что и стены города, он бы подошел, пожалуй, какому-нибудь вельможе, а не стражнику из лесного караула — фасад его был достаточно просто оформлен снаружи: прямые линии, простые, закругленные к верху окна, красная черепичная крыша, а вот внутри его царил розовый мрамор, натуральное дерево и дорогие ткани.

Вся мебель была необычной, точно ее не вытесали, а вырастили — витые ножки, спинки-лозы, переплетенные подлокотники… Двери заменяли сдвижные ширмы и цветные шелка, бархат и лен, которыми особым образом были оформлены почти все комнаты — ткани крепились над центральным светильником и расходились в стороны на манер шатра, придавая помещениям невероятный уют и изыск. Подставка для головных уборов на входе даже цвела небольшими белыми цветками и издавала дивный аромат. Но спросить о том, кто он, какой же пост занимал этот эльф, мне было не у кого.

Точнее было, но с того самого момента на площади я запретила себе три вещи: думать о Луциане, смотреть на Луциана, говорить с Луцианом. Отныне я даже про себя звала этого… этого… бесчестного слизняка, эту бледную поганку, только так. Потому что мой Луций остался где-то там, в крепости Беккен, а рядом сейчас был совсем другой…

Я понимала прекрасно, как все это глупо звучит, но… так легче. В самом деле, это был единственный способ уговорить себя не расплакаться прямо там, под чужим небом, в чужом городе, окруженной чужими людьми…

И снова я была в ловушке. Вновь мне было некуда бежать, ни от обстоятельств, ни от своих собственных чувств, которые разрывали меня изнутри, когда я слышала рядом его голос. Думаю, он все понял, едва взглянул на меня, когда обо мне спросила Шанталь…

Вот, она, вся такая неземная, свежая, точно цветок жасмина, распустившийся в свое первое утро, отрывает взгляд от своего возлюбленного Луциана и видит меня, с перекошенным лицом глядящую на них с другой стороны площади.

"Кто это?" — спрашивает она, не отнимая ладошек от груди колдуна. Но ей отвечает не Луциан, его опережает ее отец и говорит что-то на их певучем языке. А я в той тарабарщине разбираю лишь два знакомых слова — "филиам" и "амани", кажется второе переводится как "сердце", а может и "мое".

Лицо девушки быстро меняет эмоции, одну за другой — сначала замешательство, потом удивление и затем радость… демон ее побери, искренняя щенячья радость, с которой она подлетает ко мне и восторженно лепечет о том, как счастлива, что милостивая богиня дала ей шанс познакомиться со мной! Как она рада тому, что Луциан привел меня сюда и тому, что я непременно поселюсь с ними, в их гостеприимном доме. А потом легко разворачивается на носочках, взметая свои длинные легкие подолы, да светлые локоны, и обращается уже к отцу. По-детски щебечет, умоляя подтвердить, что я непременно буду гостить у них. И конечно же, Кадарин соглашается… ну, кто же откажет такой милой прелестнице…

А я стою рядом с ней, ни живая, ни мертвая, и почти чувствую ее волосы в своих до боли сжимающихся кулаках, ощущаю, как рот наполняется слюной от желания плюнуть ей в лицо… потому что противно до тошноты смотреть! Потому что возмутительно видеть ее радость от моего присутствия. Словно я диковина какая заморская, которую Луциан ей на потеху привез, а не женщина, которой только что безжалостно разбили сердце. А ведь по-честному не ее в том была вина…

Стоит ли говорить, почему на колдуна я даже взгляд поднять не могла всю дорогу до их дома, и от звука его голоса вздрагивала, как от ударов. А вот Луциан смотрел на меня, я бы даже сказала, не сводил глаз. За то время, что мы были вместе, я научилась с закрытыми глазами ощущать этот цепкий взгляд. Только зачем? Из садистского желания видеть мою боль? То, как я страдаю от… от не разделенной…

Нет. Признаться себе в том, что испытываю к нему чувства, я не могла. Не так глубоко он забрался в мое сердце и к счастью, не успел смертельно отравить мой дух.

Ничего, значит буду жить. Я может и Лобелия, но цветочного во мне только имя и красота, а под этим всем я прочнее кардской стали.

Быть может… за то стоило сказать спасибо моей матери.

Нас с Луцианом встречали как дорогих гостей — две другие дочери Кадарина словно ждали нашего прихода. Матанис — болезненно хрупкая блондинка с острым, но милым личиком и Нани, очень похожая на отца. Стройная, светлая, с серьезным взглядом чуть раскосых зеленых глаз и милой родинкой в уголке рта. Пожалуй, именно Нани, старшая дочь Кадарина была в их семье самой главной красавицей — этот факт я отметила не без удовольствия.

Едва мы переступили через порог — для нас уже был накрыт стол. Эльфы ели чуднО: сидя на подушках, рассыпанных по ковру, за низким длинным столом. Наливали вино из высоких кувшинов не в чаши, а в пиалы, для еды использовали не четырехзубые, а двузубые вилки и соблюдали свой, особый этикет.

Так, все три дочери эльфа чтобы пригубить вино отворачивались от родителя в противоположную сторону, прикрывая пиалу свободной рукой. Брали еду с тарелок только вслед за ним, за Луцианом или за мной.

Поначалу это немного напугало меня, судите сами — стоило протянуть двузубую вилку к блюду, чтобы подцепить небольшую рыбку в золотистом кляре, как тут же следом за мной к тому блюду устремились еще три руки. Едва я взяла маленькую хрустящую лепешку из красивой плетеной корзинки, как из нее исчезли еще три, моментально переместившиеся на тарелки девушек… они словно дразнили меня, честное слово! Именно так я и думала, пока не поняла, что так же они повторяли за мужчинами, если вдруг хотели отведать те же яства, что и они. А уж от угощений тут разбегались глаза.

Не то чтобы мне в тот момент хотелось есть, но даже мой аппетит разбудили чудесные ароматы, витавшие над столом.

Девушки смеялись, наперебой заваливая Луциана вопросами, а он все больше отвечал односложно или коротко и время от времени поглядывал на меня, угадывая, не захочу ли я рассказать что-то за него. А может и по другой причине.

Когда только рассаживались у стола, Шанталь попыталась усадить нас с ним рядом, чтобы сесть между и быть, так сказать, в центре внимания, но я сделала вид, что крайне увлечена беседой с Матанис. Девушка плохо говорила на общей людской речи, но живо интересовалась тем, что нынче женщины носят в человеческих городах.

В итоге мне удалось сесть между ней и степенной, молчаливой Нани, к вящему неудовольствию их младшей сестры. Но я почти наслаждалась возможностью уязвить ее.

Разговоры за столом были ни о чем — просто приятной беседой в которой мелькали темы погоды, городские сплетни и планы на то, что нужно успеть к Филиамэль Лантишан. Как я поняла, это был какой-то большой праздник, связанный с эльфийской богиней Лантишан, которую все они трепетно почитали.