Новая жизнь Евы Нельской — хотя назвать это жизнью, как она вскоре убедилась, было бы несколько неправильно — началась с того, что она, будучи положительно и определённо мёртвой, открыла глаза на алтаре.

Впрочем, Ева считала, что её историю стоило бы начать немного раньше. С того, как её безжизненное тело впервые возникло на жизненном пути некоего молодого человека. А по-хорошему ещё немножко раньше: когда около трёх часов пополудни Ева спешила домой из колледжа и при довольно банальных для подобных историй обстоятельствах (будучи на волосок от того, чтобы пройти земную жизнь не до половины, а до самого конца) очутилась в сумрачном лесу. Только что была в самом центре Москвы, посреди наземного перехода у Пушкинской площади, и тут вдруг — лес. Не весёленький и нежно-зелёный, каким положено быть уважающему себя лесу в конце погожего апреля, а осенний и промозглый, голый, с превшими под ногами листьями. И темень, царившая вокруг, вряд ли могла воцариться в те самые три часа пополудни.

Если это и памятник Пушкину, то разве что нерукотворный, сперва только и смогла подумать Ева, сидя на холодной листве и глядя на белоснежные стволы окружавших её деревьев, слегка светившиеся в темноте, расцвеченные фосфоресцирующим фиолетовым мхом.

От удивления — а, быть может, от шока — она даже не задумалась, что виолончель в футляре за спиной, в данный момент мешавшем ей выпрямиться, вряд ли могла не пострадать при банальных, но печальных обстоятельствах, сопровождавших Евино перемещение в этот самый лес. Ева даже забыла о ссадинах на затылке и на лбу, полученных ею вследствие тех самых обстоятельств. Мысль о сне или бреде она отмела моментально: здраво рассудив, что для всего этого промозглый холод, мгновенно и без труда проникший под лёгкую вельветовую курточку, уж слишком убедительно промозглый. Гипотеза о загробном мире — весьма логично напрашивавшаяся, учитывая, что предшествовало Евиному появлению здесь — тоже выглядела сомнительной, ибо, при всём уважении к Данте, в его концепцию мироздания Ева категорически не верила.

А поскольку все свободные поверхности в квартире Евы оккупировало огромное количество книг, сюжеты многих из которых включали в себя перемещение героев в другой мир, она решила не следовать примеру большинства героев и пропустить стадию отрицания факта своего попадания, сразу перескочив на стадию его принятия.

Она в другом мире. Раз так, в самое ближайшее время её ждёт нечто совершенно удивительное — будь то курящие синие гусеницы, местный тёмный властелин, заточённый в темнице под горой, или гостеприимные люди в тюрбанах и волшебные напитки вроде того, что Ева безуспешно пыталась повторить дома, замешивая сомнительную бурду из чая, кофе и шоколада. И, конечно, по законам жанра Ева сыграет в судьбе этого мира некую важную роль (в конце концов, даже если не брать в расчёт отечественные романы о попаданках, нежные чувства к которым не мешали Еве осознавать их сомнительную реалистичность, феминистические тенденции пользовались у сказочных героинь всё большим успехом). Впрочем, не стоит ожидать, что её путь будет устлан розами, а даже если и будет, не стоит забывать о наличии у роз шипов; стало быть, сперва надо осторожно разведать, что это за лес и не прилегает ли он к обители того самого тёмного властелина. Обидно будет попасть в лапы его прислужников, не успев встретить своих верных друзей, а без помощи верных друзей разобраться с силами зла и спасти эту милую волшебную страну будет слегка проблемати…

Все эти умоизмышления заняли у Евы не больше двадцати секунд. Тех самых двадцати секунд, что миновали с момента её перемещения в другой мир до того мгновения, как она поднялась с земли и обернулась. Тех самых двадцати секунд, в течение которых длилось её спокойное пребывание в этом мире, исполненное надежд, энтузиазма и веры в светлое будущее.

Ибо стоило Еве обернуться, как её разогнавшуюся фантазию самым бесцеремонным образом оборвал арбалетный болт.

Боли Ева не почувствовала — не успела. Просто сперва увидела женщину в чёрном плаще, сжимавшую в руках арбалет, почему-то сиявший так, словно он был соткан из ржавого огня; потом в воздухе мелькнул сияющий росчерк, что-то толкнуло Еву приблизительно там, где билось сердце, а пару секунд спустя влажная листва внезапно устремилась ей навстречу.

Уже позже Ева сообразила, что её наверняка держали на прицеле все эти двадцать секунд, но убийца целилась сзади, а виолончельный футляр надёжно прикрывал Еве спину и голову. А, может, дело было вовсе не в футляре, просто кошке забавно было дать ничего не подозревающей мышке ещё немножко подышать перед смертью. Простительная слабость, учитывая, что результата охоты это не изменило.

Когда Ева кое-как подняла голову, женщина стояла над ней. Темноволосая, с бледным узким лицом, подсвеченным пламенными сполохами от арбалета, переливавшегося у неё в руках. Наверное, если бы острие следующего болта — огненного, как и арбалет — не было недвусмысленно устремлено Еве в лоб, она бы подумала, что незнакомка красива, но ей было немножко не до того.

— Подож… — начала Ева.

Женщина, не сказав ни слова, нажала на спусковой крючок.

На этом месте истории Евы суждено было бы бесславно закончиться. Вопреки всем законам жанра. Потому что догадки Евы касательно Избранности её персоны были довольно близки к истине, а Избранным не положено умирать в самом начале сказки от рук главного злодея, даже не подумавшего поддаться роковому пагубному искушению всех злодеев — вместо того, чтобы немедля убивать своего визави, позлорадствовать и поболтать. Однако, как говорят англичане, желая смягчить данным эвфемизмом нецензурное, но очень меткое выражение, «it happens».

Впрочем, как уже было сказано, безжизненное тело Евы возникло на жизненном пути некоего молодого человека (учитывая, что жизненный путь Евы к тому моменту уже оборвался, выразиться «их пути пересеклись» было бы несколько некорректно). Человека, который был очень заинтересован в том, чтобы её история продолжилась.

И именно поэтому некоторое время спустя Ева открыла глаза на алтаре.

Пробуждение чем-то напоминало побудку после попоек, которыми струнники их курса обычно ознаменовывали окончание сессии. Разве что головная боль вкупе с тошнотой отсутствовала, а так — полный комплект: дезориентация, некая вялость в теле и полнейшее непонимание того, кто ты, где ты, как тут оказалась и «что ффчира было». Так что некоторое время Ева старательно смотрела в потолок, словно надеясь, что занятная готическая лепнина подскажет ей ответы на эти непростые вопросы. Не дождавшись, повернула голову — и впервые встретила взгляд того, кому отныне она была обязана нежизнью.

— С восставанием, — прокомментировал Гербеуэрт тир Рейоль: потомственный некромант, самый юный магистр за всю историю Керфианского Колдовского Ковена и обладатель весьма занятного генеалогического древа.

Конечно, на тот момент Ева ещё не знала ни его имени, ни степени, ни рода занятий. Тогда она просто увидела молодого человека в странном наряде, напомнившего ей то ли об аниме-фестивалях, то ли о сходках ролевиков — длинная рубашка с рюшами, перепоясанная на талии тонким кожаным ремнём, чёрные штаны и порядком замызганные туфли. Возмутительно белобрысого: такой чисто-белый оттенок человеческой шевелюры Ева прежде видела разве что на тех же фестивалях.

— Как себя чувствуешь? — спросил он, весьма специфическим образом обвязывая правую руку марлей.

Некоторое время Ева созерцала, как бинт, паря в воздухе, сам собой наматывает круги вокруг его ладони — чтобы потом к бинту подлетели старинные ножницы с затейливыми завитушками на ручках, дабы аккуратно обрезать широкую марлевую ленту, тут же завязавшуюся милым бантиком. И, как ни странно, особого удивления от созерцаемого Ева не чувствовала. Несмотря на то, что самозавязываемый бинт и окружающая обстановка — помещение, весьма напоминавшее библиотеку в старинном замке, посреди коей зачем-то водрузили здоровенную каменюку, на которой Ева теперь и покоилась — весьма этому способствовали.