— Непременно, — без тени улыбки откликнулся тот.

Безупречным в своём изяществе движением отправив лакомство за идеально подкрашенные губы, королева следила, как её наследник берётся за резные ручки плотно сомкнутых дверей.

— Будь осторожнее, Уэрт, — вонзая ложку в медленно тающий шарик, напоминавший о чуть позолоченных закатом плотных облаках, деликатно сказала она. — Ты же знаешь… помнишь, чем кончилось твоё увлечение в прошлый раз.

Это вновь вынудило его остановиться. И пусть он так и не обернулся, но Айрес явно хватило и этого.

— Мы не можем никому доверять. Особенно ты. — Оставив за собой шрам-рытвину на гладкой округлой поверхности, ложечка вновь взмыла в воздух. — Я буду счастлива, если ты встретишь ту, что сможет понять и принять тебя так же, как я. И очень не хочу, чтобы ещё кто-то ранил тебя своим недоверием. Своим страхом. Своим предательством. — С губ, на которых не оставалось ни капельки неопрятной белизны, сорвался едва слышный вздох. — Я мечтаю, чтобы рядом с тобой была та, кто примет тебя таким, какой ты есть. Кто не потребует, чтобы для неё ты менялся и изменял себе. Для кого ты будешь центром мира. Ты… не твоё положение, не твои силы, не твоя корона. Мало кто способен на такое чувство. — Опустив руку, королева огладила спину Герберта взглядом, немного не вязавшимся с участливой лаской голоса. — Мелочные переживания в конечном счёте могут отвлечь от настоящей цели, и ничто в мире не стоит той цели, к которой стремишься ты. Особенно то, что легко может оказаться фальшивкой. Помни об этом, хорошо?

Он так и не ответил. Просто довёл начатое движение до конца, настежь распахнув двери: чтобы, резко перешагнув порог, отправиться туда, где его — наконец-то — ждали. А Айрес осталась одна.

С десертом, фейром и задумчивостью, заставившей её до побелевших пальцев сжимать ложку в тонкой руке.

Защитный барьер Ева активировала ещё на подходе к воротам.

За аркой скрывался просторный внутренний двор, заваленный обломками тут и там пробитых стен: дракону явно было лень протискиваться в двери, если он вообще мог туда протиснуться. Помимо обломков кое-где из-под снега выглядывали кости и черепа — к счастью, не человеческие. Зато по соседству с ними периодически виднелись ржавые доспехи, и Ева подозревала, что далеко не всегда они были пустыми.

Если и были, их бывшие владельцы наверняка белели где-то неподалёку.

Расчистив от снега ближайшую каменную глыбу, стараясь не думать о том, какая сила заставила её прилететь туда, где она теперь лежала (через полдвора от ближайшего провала в стене, щерившегося неровными краями, обнажая черноту древнего пиршественного зала), она стянула перчатки. Расчехлив Дерозе, положила футляр у ног, внутри мерцающего магического купола. Открытый: вряд ли стоило ожидать, что дракон щедро подбросит туда пару золотых, но в случае чего так быстрее будет убрать внутрь виолончель.

Сев на камень, Ева машинально подышала на окоченевшие руки — и, вспомнив, что это всё равно бесполезно, вскинула смычок.

В качестве музыкального приветствия она выбрала «Идиллию» Элгара. Квадратный двор, окружавший её высокими каменными стенами, создавал весьма неплохую акустику, и мечтательная мелодия воодушевлённо разлилась над холодной белизной. Затем, когда приветствие осталось безответным, Ева продолжила концерт «Колыбельной» Брамса, выпевая кантилену смычком так нежно, как в её мечтах когда-то её баюкала мама; виолончель под холодным пальцами звучала так тепло, так душевно, что казалось совершенно живой.

Ева старалась не смотреть по сторонам, пока играла. В конце концов, если она и могла поразить дракона, то лишь игрой с полной отдачей, а в таком случае отвлекаться было чревато. Но в перерывах между пьесами девушка исправно смотрела на провалы в каменных стенах.

Исправно пустовавшие.

Когда божественные звуки Шубертовской «Ave Maria» (её коронный номер, на последнем зачёте заставивший директора прослезиться) также не привлекли драконьего внимания, Ева досадливо опустила смычок.

Либо дракона не было дома, либо он попросту её не слышал. Второй вариант Еве нравился меньше первого: ибо соваться глубже в драконью обитель, под своды замка, откуда выбраться будет далеко не так просто, как со двора, ей хотелось меньше всего на свете.

Она огляделась вокруг, ожидая увидеть бесстрастное лицо Герберта, в мыслях уже придумавшего ей сотню самых страшных кар. Затем, вдруг осознав, что ей с чего-то стало ещё не более не по себе, чем могло бы быть во дворе заваленного костями драконьего замка, медленно вскинула голову.

Дракон сидел на крыше за её спиной. Между двумя башнями, на высоте примерно семи этажей над Евой. И был немногим меньше, чем эти самые семь этажей. Меж матовой чешуёй — оттенка мха или зелёного бархата — искрились золотые ниточки пламени, переливавшегося под кожей сказочного создания; громадные полупрозрачные крылья дракон сложил вдоль тела, словно лиственный плащ, а с вытянутой морды кошачьими зрачками на Еву чрезвычайно внимательно смотрели огромные, в её рост, пламенеюще-жёлтые глаза.

— Изобретательно. Обычно моё внимание привлекали вызовом на честный бой и обещанием воздать справедливую кару за мои злодеяния. К несчастью для этих шутов, наши представления о честном бое немного различались, — голос, раздавшийся из зубастой пасти, завораживал низкой шёлковой мягкостью, вкрадчивой лаской обволакивая слух. — Зачем ты здесь, золотце?

Ответить Ева смогла не сразу. Отчасти потому, что она ожидала от дракона подавляющего действия, но рядом с ним, под взглядом его глаз, всё же отчётливо ощутила себя букашкой. Особенно при осознании, что от клыков, когтей и пламени, клокотавшего под зелёной чешуёй, её отделяет расстояние одного драконьего прыжка да эфемерный мерцающий пузырь защитной магии.

Отчасти потому, что голос — нарушая все ожидания, тем самым здорово выбивая из колеи, — был женским.

— Я пришла договориться, — глядя на драконицу, наконец проговорила Ева: чувствуя себя одним заносчивым нейрохирургом, который в один прекрасный день вынужден был сменить свою профессию на куда более магическую.

— И музыка в качестве подкупа?

— Именно.

— Изобретательно, — повторила драконица. Чешуйчатые лапы спокойно держались за плоскую крышу, демонстрируя загнутые зазубренные когти, каждый из которых мог одним движением разорвать Еву пополам. — А тебе удалось меня удивить, золотце. Иномирянка, верно?

Она только кивнула.

— Слышно. Человеческая музыка на мой вкус весьма примитивна, но звучание ваших душ… когда сердце, что ярче и прекраснее золота, сияющее драгоценной звездой, изливается в мелодии… — драконица на миг сомкнула кожистые веки в некоей раздумывающей мечтательности. — Не желаешь пополнить мою коллекцию? Иногда хочется видеть среди сокровищ что-то более… живое. Пусть даже к тебе это не совсем применимо.

— Боюсь, мой инструмент плохо перенесёт хранение в подобных условиях. Да и я не лучше, — даже не спрашивая, откуда драконице известно об особенностях её состояния, вежливо откликнулась Ева.

— Жаль. Ты весьма любопытный экземпляр, вынуждена признать. Обычно человеческие девочки интересуют меня разве что в качестве ужина… хотя предпочитаю помясистее. Но перекусить тобой определённо будет весьма глупым употреблением вещи, куда более ценной в ином применении. Не говоря уже о том, что вкус у мертвечины весьма посредственный. — Обвив длинный хвост вокруг башни, драконица медленно сползла ниже, повиснув на замковой стене на манер чудовищной обезьянки. — Геммелариндтруда. Моё имя, если захочешь ко мне обратиться. Зачем явилась, золотце?

В сравнении с этим «Гербеуэрт» казалось лёгкой разминкой у логопеда.

— Мой друг хочет вас убить, — обнимая гриф Дерозе в поисках поддержки, стараясь не потеряться в солнечном пламени, гипнотически плещущемся в драконьих глазах, отважно проговорила Ева. — Я пытаюсь это предотвратить.