Он протянул к жару длинные тонкие руки, чувствуя, как спадает напряжение.

— В Айнсвике мы всегда топили еловыми шишками, — сказала Мэдж.

— Я и сейчас топлю. Каждый день их приносят целую корзину и ставят у каминной решетки.

Эдвард в Айнсвике. Мэдж полуприкрыла глаза, стараясь представить. Он сидит в библиотеке в западном крыле дома, а магнолия почти заслоняет одно из окон и, процеживая свет, наполняет комнату после полудня зеленым золотом. Через другое окно видна лужайка и высокая секвойя. А правее высится большой медно-красный бук. Эх, Айнсвик, Айнсвик!

Она будто снова вдохнула сладкий запах, источаемый магнолией, которую даже сейчас, в сентябре, еще покрывают большие белые цветы. И сосновыми шишками, объятыми огнем. И запах непременно чуть затхлый, как у той книги, которую читает Эдвард. Сидит он, верно, в том кресле с выгнутой спинкой, и его взгляд изредка отрывается от страниц и погружается в огонь. В эти минуты он думает, конечно, о Генриетте. Мэдж помешала угли в камине и спросила:

— А где Генриетта?

— Она пошла к бассейну.

Глаза Мэдж округлились.

— Зачем?

Ее голос, звучный и низкий, слегка встряхнул Эдварда.

— Мэдж, дорогая, ты, конечно, знала… или догадывалась… Она слишком хорошо знала Кристоу.

— Ну конечно, это не тайна. Только зачем идти в безлунную ночь туда, где его убили? Это мало похоже на Генриетту.

— Что каждый из нас знает о другом? О Генриетте, в частности?

Мэдж нахмурилась.

— В конце концов, и ты и я знаем Генриетту всю жизнь.

— Она переменилась.

— Вовсе нет. Не думаю, чтобы люди менялись так резко.

— А Генриетта изменилась.

Мэдж с интересом посмотрела на него.

— Больше, чем ты или я?

— О, я остаюсь все тем же, мне это хорошо известно. А ты…

Его взгляд, вдруг сосредоточившийся, впился в нее, коленопреклоненную у решетки камина. Глядя словно из какой-то страшной дали, он изучал ее волевой подбородок, темные глаза, решительный рот. Потом неожиданно сказал:

— Жаль, что мы не видимся чаще, милая Мэдж.

Она улыбнулась.

— Понимаю. В наше время нелегко поддерживать общение.

Снаружи донесся звук, и Эдвард встал.

— Люси права, — сказал он. — День был тяжелый — первое знакомство с убийством. Я пойду спать. Спокойной ночи.

Он вышел из комнаты в тот миг, когда в окне появилась Генриетта. Мэдж повернулась к ней.

— Что ты сделала с Эдвардом?

— С Эдвардом? — У Генриетты был отсутствующий вид. Она наморщила лоб, явно думая о чем-то совсем далеком.

— Да, с Эдвардом. Он вернулся непохожим на себя — окоченевший и серый.

— Если тебя так волнует Эдвард, почему бы тебе не сделать что-то для него?

— Сделать что-то? О чем ты?

— Не знаю. Встать на стул и закричать. Привлечь к себе внимание. Разве ты не знаешь, что с мужчинами вроде Эдварда это единственная надежда?

— Эдварду никогда не будет нужен никто, кроме тебя, Генриетта. Никогда.

— Что ж, это очень мило с его стороны, — она быстро взглянула на бледную Мэдж. — Я тебя обидела. Прости меня. Но сегодня я ненавижу Эдварда.

— Ненавидишь? Как это возможно?

— Это возможно! Ты не поймешь…

— Чего?

Генриетта тихо проговорила:

— Он напоминает мне о том, что я бы хотела забыть.

— Что именно?

— Ну, например, Айнсвик.

— Айнсвик? Ты хочешь забыть Айнсвик?

Голос Мэдж говорил, что она не верит этому.

— Да, да, да! Я была там счастлива. И именно сейчас я не могу вынести напоминаний об этом. Ты не понимаешь? Время, когда мы не знали, что нас ждет. Когда говорили с уверенностью, что все предстоящее изумительно. Некоторые мудры — они не надеются на счастье. Я надеялась.

Она закончила резко:

— Я никогда не вернусь в Айнсвик.

Мэдж тихо отозвалась:

— Я сомневаюсь в этом.

Утром в понедельник Мэдж проснулась рано, словно ее подтолкнули. С минуту она лежала в недоумении, потом, сбитая с толку, повернулась к двери, почти уверенная, что сейчас появится леди Энгкетл. О чем это Люси говорила позавчера, переступая ее порог? Что-то про трудный уик-энд? Да, и еще она была обеспокоена: ждала каких-то неприятностей.

Верно. А ведь какая-то неприятность приключилась, и лежала теперь на душе Мэдж тяжким грузом. Что-то такое, о чем не хочется думать, не хочется вспоминать. Да, да, и это «что-то» страшит ее. И это связано с Эдвардом. Воспоминание обрушилось как порыв ветра. Безобразное, резкое слово. Убийство!

«Ой, нет, — подумала Мэдж, — это не может быть правдой. Мне приснилось. Джон Кристоу — простреленный, мертвый, на краю бассейна. Кровь и голубая вода. Прямо какая-то обложка детективного романа. Бред, вымысел. Такого не бывает. Ах, если бы оказаться теперь в Айнсвике! Уж там этого не могло бы произойти».

Нет, это был не сон. Это случилось на самом деле — происшествие для «Ньюс оф Уорлд», а она, Эдвард, Люси, Генри и Генриетта оказались его участниками. Несправедливо, до чего же несправедливо. При чем тут они, если Герда убила своего мужа?

Мэдж неспокойно заворочалась.

Тихая, недалекая и чуточку трогательная Герда — это имя как-то не вязалось ни с мелодрамой, ни со злодейством. Разумеется, Герда не смогла бы убить никого.

И опять ей стало неуютно внутри. Нельзя, нельзя так думать. Потому что кто же еще мог убить Джона? Ведь Герда стояла подле тела с револьвером в руке. С револьвером, взятым ею из кабинета Генри.

Герда говорит, что нашла Джона раненым, а револьвер подняла. Ну, а что еще ей оставалось говорить? Надо же было хоть что-то сказать.

Генриетта правильно защищала Герду: она просто сказала, что версия Герды вполне возможна, а не стала выдвигать какие-нибудь немыслимые варианты.

Вчера вечером Генриетта вела себя очень странно, конечно, потому, что была потрясена смертью Джона Кристоу. Бедная Генриетта — она испытывала такое сильное чувство к Джону. Но это пройдет, как проходит все на свете. И тогда она выйдет за Эдварда и будет жить в Айнсвике, а Эдвард наконец-то обретет свое счастье.

Генриетта всегда с большой нежностью относилась к Эдварду. Помехой была только напористая и властная личность Джона Кристоу. Соседство с ним и делало Эдварда таким сравнительно бледным.

В это же утро, спустившись к завтраку, Мэдж была поражена, как освободившаяся от давления Джона индивидуальность Эдварда уже заявляет о себе. Он казался более уверенным в себе, не столь застенчивым и нерешительным.

Он любезно обращался к неотзывчивому и испепеляющему Дэвиду.

— Вы бы навещали Айнсвик почаще, Дэвид. Буду рад, если вы будете там как дома и узнаете это место получше.

Накладывая себе апельсиновое варенье, Дэвид процедил:

— Эти большие имения совершенно нелепы. Их бы следовало разделить.

— Надеюсь, этого не случится при моей жизни, — сказал с улыбкой Эдвард. — Мои арендаторы — народ вполне довольный.

— А не должны бы, — сказал Дэвид. — Никто не вправе быть довольным.

— Если б довольны своими хвостами были бы все обезьяны… — пробормотала стоявшая у пристенного столика леди Энгкетл, рассеянно глядя на поднос с жареными почками, — этот стишок я учила в детстве, но что-то не припомню продолжения. Нам с вами надо будет побеседовать, Дэвид. Я хочу усвоить все эти новые идеи. Насколько я уловила, надо всех ненавидеть, но в то же время обеспечить каждого бесплатным медицинским обслуживанием и всяческим дополнительным образованием (ах, эти бедные беспомощные деточки, каждодневно сгоняемые в школьные стада!); да, и рыбьим жиром, который вливают детям в горлышки, хотят они того или нет — а у него ужасно скверный запах.

«Люси опять в своем репертуара, как ни в чем не бывало», — подумала Мэдж.

И Гаджен, попавшийся ей навстречу в гостиной, тоже выглядел вполне обычно. По-видимому, жизнь в «Пещере» вернулась в привычное русло. После отъезда Герды все случившееся стало казаться сном.

Снаружи раздался шорох колес по гравию: это прибыл сэр Генри. Он переночевал в своем клубе и выехал рано утром.