Но Мэдж быстро ответила, что ей надо вернуться к себе. У нее есть дела — надо писать письма. Собственно, вот только допьет чашку и пойдет.

— Ладно. Я подвезу тебя.

— Я могу на такси.

— Ерунда. Надо использовать машину, раз она есть.

Они вышли на сырой вечерний воздух. Когда они доехали до конца Мьюза, Генриетта показала на автомобиль у обочины.

— «Вентнор-10». Наша тень. Вот посмотришь, он поедет следом.

— Как это все ужасно.

— Ты находишь? А мне, ей-богу, все равно.

Отвезя Мэдж домой, Генриетта вернулась в Мьюз и загнала машину в гараж, после чего снова вошла в студию. Несколько минут она стояла, рассеянно барабаня пальцами по каминной полке. Потом она вздохнула и прошептала себе:

— Ну, за дело. Лучше не терять времени.

Она сняла твидовый костюм и облачилась в халат.

Полутора часами позже она отступила, чтобы взглянуть на дело рук своих. На ее щеках были пятна глины, волосы растрепались, но она с одобрением кивнула изваянию на подставке. Это было грубое подобие лошади. Глина образовывала крупные неправильные комья. От такой лошади у кавалерийского полковника случился бы удар, так мало она была похожа на лошадь из плоти и крови, когда-либо рожденную кобылицей. Она вызвала бы страдания и у ирландских охотников — предков Генриетты. Тем не менее это была лошадь. Лошадь чьего-то изощренного воображения.

Генриетта попыталась представить, что бы подумал, если бы увидел такого скакуна, инспектор Грейндж, и губы ее растянулись в улыбке — так легко она представила себе выражение его лица.

Эдвард Энгкетл нерешительно стоял среди пешеходного водоворота Шафтсбери-авеню. Он собирался с духом, чтобы войти в заведение, украшенное золотыми буквами «Мадам Элфредж».

Какой-то смутный инстинкт помешал ему просто позвонить Мэдж и пригласить ее позавтракать вместе. Обрывок телефонного разговора в «Пещере» смутил его — больше того, потряс. Раболепие и покорность, звучавшие тогда в голосе Мэдж, оскорбляли все его чувства. Значит, Мэдж, вольной, веселой и прямой Мэдж, пришлось принять такое отношение. Смириться — как она явно смирилась — с грубостью и хамством. Это было абсолютно ненормально — ненормально от начала и до конца. А когда он высказал свою озабоченность, она без обиняков поведала ему неприятную истину о том, что за работу надо держаться, что найти работу нелегко и, чтобы сохранить, мало просто делать свое дело — приходится мириться еще с массой неприятностей.

До сих пор Эдвард в общем-то сознавал, что в наши дни великое множество молодых женщин работают. Но если он и думал об этом вообще, то полагал, что большинство из них работает потому, что любят работу — что она льстит их чувству независимости и дает им собственный интерес к жизни.

Тот факт, что рабочий день с девяти до шести с часовым перерывом на обед отрезает девушку от удовольствий и развлечений праздного класса, просто не приходил Эдварду в голову. Что Мэдж не может забежать в картинную галерею, не жертвуя обеденным перерывом, что она не может пойти на дневной концерт, уехать за город в чудесный летний день, неспешно позавтракать в отдаленном ресторане — а вместо того должна ограничивать свои выезды на лоно природы половиной субботы и воскресеньем и проглатывать обед в переполненном кафе или закусочной — все это стало для него новым и неприятным открытием, Он относился к Мэдж с большой нежностью. «Малышка Мэдж», — мысленно называл он ее, приезжавшую в Айнсвик на каникулы такой застенчивой и немного славной, с широко раскрытыми глазами, и заражавшуюся затем общим оживлением.

Склонность Эдварда жить исключительно в прошлом, а современность принимать с сомнением, как нечто непроверенное, мешало ему увидеть новую Мэдж — взрослую и зарабатывающую на жизнь.

И лишь в тот вечер, в «Пещере», когда он зашел замерзший, еще дрожа после того странного, досадного спора с Генриеттой, и когда Мэдж встала на колени, чтобы зажечь огонь, он впервые воспринял ее не как порывистого ребенка, а как женщину. То было обескураживающе — он почувствовал в тот миг, что лишился чего-то, бывшего драгоценной частью Айнсвика. И он сказал импульсивно, под влиянием нахлынувшего чувства:

— Жаль, что мы не видимся чаще, милая Мэдж…

Стоя в лунном свете возле дома с некоей женщиной по имени Генриетта, пугающе иной, чем та, которую он любил так долго, он испытал внезапный ужас. И вот он приходит к новому искажению устоявшейся картины, которая была его жизнью. Ведь малышка Мэдж тоже была частью Айнсвика — и вот уже нет больше малышки Мэдж, а есть решительная взрослая женщина с печальными глазами. С той поры в его душе и поселилось беспокойство. Он раскаивался в своем беззаботном отношении к тому, как Мэдж устроена в жизни и счастлива ли она. Сама мысль об этой жуткой работе у мадам Элфредж тревожила его все больше и он, наконец, решил лично убедиться, что представляет собой этот магазин готового платья.

Эдвард подозрительно покосился на черное платьице с узким золотым поясом в витрине, на какие-то легкомысленного вида кургузые жакетики и вечерний Женский туалет с кружевом кричащих тонов. Эдвард судил о женской одежде лишь интуитивно, но у него возникла близкая к убеждению мысль, что все эти экспонаты чересчур уж мишурны. «Нет, — подумал он, — это место не ее. Надо будет, чтобы кто-нибудь — скалам, Люси Энгкетл — позаботился об этом.

Поборов усилием воли застенчивость, Эдвард расправил сутуловатые плечи и зашел в магазин. Едва переступив порог, он растерянно замер. Две платиновых блондиночки с крикливыми голосами развешивали платья в витрине под присмотром чернявой продавщицы. В конце помещения маленькая женщина с толстым носом и красными от хны волосами сварливым тоном улещивала тучную и сбитую с толку покупательницу по поводу каких-то переделок в вечернем туалете. Из кабины по соседству грянул сердитый женский голос:

— Ужас, просто ужас! Может быть, вы принесете мне что-нибудь приличное?

В ответ зазвучал кроткий полушепот Мэдж — почтительный, убеждающий:

— Вот это, винного цвета, оно очень нарядное. И, по-моему, вам пойдет. Не примерите ли?

— Если я вижу, что вещь не годится, с чего это я буду тратить на нее время? Проявите хоть чуточку заботы. Говорю я вам, что не хочу красного. Да вы хоть слышите, о чем вам толкуют…

Шея Эдварда побагровела. Он надеялся, что Мэдж швырнет платье в лицо этой гнусной женщины. Но она вместо этого забормотала:

— Дайте-ка взглянуть еще раз. А зеленое вам, наверное, не понравится, мадам? Или вот это, персиковое?

— Кошмар, настоящий кошмар! Нет, я не вижу ничего путного. Пустая трата времени!

Но тут мадам Элфредж, закончив с тучной покупательницей, направилась к Эдварду, испытующе глядя на него. Он собрался с мыслями.

— Есть ли здесь… Могу ли я поговорить… Мне нужна мисс Хадкасл.

Брови мадам Элфредж поднялись, но оценив то, что костюм на Эдварде был от Сэвиля Роу, она изобразила улыбку, любезность которой отталкивала больше, чем недовольная мина до этого. В кабине раздался раздраженный голос:

— Осторожней! Какая вы неловкая! Вы порвали мне сетку для волос.

И нетвердый голос Мэдж:

— Мне так жаль, мадам.

— Что за неуклюжесть дурацкая! — Сказано это было сквозь зубы. — Нет, нет, я сама. Мой пояс, пожалуйста.

— Мисс Хадкасл освободится через минуту, — сказала мадам Элфредж. Ее улыбка стала злой.

Из кабины с гневным видом вышла рыжеволосая женщина со свертками в руках и направилась к выходу. Мэдж, в строгом черном платье, открыла ей дверь. Она выглядела бледной и несчастной.

— Я пришел вытащить тебя в ресторан, — сказал Эдвард без предисловий.

Мэдж бросила быстрый взгляд на часы.

— Я смогу освободиться только четверть второго, — начала было она. Было десять минут второго.

Мадам Элфредж благосклонно заметила:

— Вы можете уйти и сейчас, если хотите, мисс Хадказл, раз ваш друг зашел за вами.