- Ишь, какой, я тебе холоп шо ли, сам и иди.

- Так ты же послан им за мной.

- Ну и что, а ты попробуй, выйди.

Аким явно напрашивался на драку, надеясь поколотить наглого подростка. Вадим поискал взглядом кистень, но его нигде не было, а выход из кельи загораживал Аким, позади которого и находилась дверь. И что делать? Ярость внезапно ударила Вадиму в голову.

Он вчера умирал, спасал и снова умирал, а какой-то смерд стоит сейчас перед ним, ведёт себя как животное, и при этом ещё и изгаляется. И, не найдя лучшего решения, Вадим резко ударил Акима коленом в живот.

Тот согнулся от боли и, отклячив зад, отворил им дверь, вывалившись при этом наружу. Вслед за ним вышел Вадим и стал молча бить Акима кулаком по голове. Кровь прилила к глазам, и от ярости он ничего не понимал, по-прежнему дубася неразумного мужика до боли в кулаках.

- Тварь, ненавижу! Я там…, а ты тут ни хера не делал…, ещё и упрекаешь…, тварь, скот…

Сплошные междометия и откровенные ругательства, которым не место на страницах книги, сплошным потоком лились из него. Аким был сильнее Вадима, но чувство правоты, ярость и пережитый совсем недавно страх и вина за невольное убийство, удесятерили его силы.

Он поднялся над собой, а здесь какой-то сморчок, что не видит дальше собственного носа, молотит языком почём зря, да ещё и ударил по больному. Вадима откровенно трясло, он все ладони уже отбил о крепкий череп дрянного мужичка, а тот даже и не пытался сопротивляться.

- Э! Что тут творится?! А ну-ка, охолонь! Охолонь, я тебе говорю! – какой-то монах, проходивший мимо, заметил драку и подбежал разбираться.

Но Вадим уже пришёл в себя, он бросил бить мужика и отступил в сторону, с ненавистью глядя на Акима. Тот, почувствовав, что гроза миновала, открыл глаза и осмотрелся.

- О, Пафнутий! Ты видишь, шо творится? Убивают прямо с утра и это в божьем доме!

Чернец нахмурился

- Ты, отрок, и в самом деле, что творишь? Это ты вчера ходил с Елизаром?

Вадим ничего не ответил, только нахмурился, не желая отвечать на риторический вопрос.

- А! Тогда понятно. А ты, Акимушка, что ему сказал? Небось, стал посмехаться над ним? Ты завсегда так делаешь над более слабыми, чем ты. Грех это, Аким, а отрок вчера троих мертвяков завалил, наравне с Елизаром, если бы не он, так и нам бы пришлось идти туда или ждать их уже здесь. Так что, думай, что говоришь, голова садовая.

Аким осёкся на полуслове.

- Тады ладно, а и работать пора ужо, - и, подхватившись, он взял топор, который лежал на том месте, где он прилёг отдохнуть, и быстро ушёл.

- Так, тебе что сказали, отрок?

- Зовут меня Вадим, а не отрок. А сказали идти к настоятелю.

- Угу, тогда иди со мной, отведу я тебя, - монах не стал обращать внимания на вызов Вадима.

Через пару минут они стояли перед домом, где располагалась келья настоятеля. Пафнутий вошёл в дом, оставив Вадима на улице. Ждать пришлось довольно долго. Видимо, монах всё подробно рассказывал настоятелю. Наконец, он вышел.

- Вадим, настоятель наложил на тебя епитимью, пойдём в церковь, помолиться нужно тебе.

Вадим долгим и тяжёлым взглядом, которого до этого за собой не замечал, посмотрел на монаха, но ничего не сказал. Много слов – мало дела. Сейчас он решил для себя, что из Пустыни надо уходить. Ему неинтересно было молиться по каждому поводу и принимать различные наказания только лишь из-за того, что кто-то подумал, что он не прав. Жизнь в России научила его, что прав тот, у кого больше прав, а не тот, кто прав. Сила, конечно, в правде, но, правда, она у каждого своя.

Он промолчал и последовал за Пафнутием, твёрдо решив для себя, что из Пустыни будет уходить. Но уходить нужно не сейчас, немного позже, а помолиться? Что же, пробормотать несколько десятков абзацев и постоять на коленях - это не трудно. Гораздо труднее будет выжить без еды, оружия и элементарных вещей, вроде обуви и одежды.

А с одеждой у него уже были проблемы, как бы ни была хороша его камуфляжная куртка, но после вчерашнего она тоже изрядно пострадала. А заденет монстр рукой капюшон, так и вовсе сорвёт его и задушит. То не следует так ходить. Ещё неделя-две, и одежду можно будет выбрасывать на тряпки.

Тем временем они вошли в церковь, Вадим снова стал у давешней иконы. Молясь, он пытался разобраться в своих чувствах к Богу. Верит он или не верит? Ведь и мертвяки служили доказательством чего-то нелогичного, как и вера. Не могло такого быть и не могли они появиться. И что это за вирус или паразиты, что так преображают человеческое тело? Рептилоиды-инопланетяне, сбой генома, трансмутация неизвестного вируса или что-то ещё более фантастическое? Ответа Вадим не знал.

Сейчас же Вадим прокручивал в голове то, что вчера видел и делал. Вывод напрашивался только один – ему просто повезло. Повезло, что он смог заставить себя, что не ошибся, что попал в удачный момент, что смог ударить, что не испугался и снова не сбежал. Но он слаб, очень слаб, так не выживешь в этом мире.

Вадим вздохнул. Самое начало семнадцатого века совсем не было комфортным. Натуральное хозяйство, постоянные голодовки, распри и смертоубийство, разорение и грабёж. Да ещё он попал в Смутное время. Гражданская война с непонятными целями и составом игроков была в самом разгаре. Всё это мутное время он знал смутно. Что там, в учебнике истории говорится о том времени, пара страниц или пара параграфов?

Но всё же, Вадим чувствовал, что в церкви ему и лучше дышится, и проще не вспоминать плохое, и вообще легче. Может быть, это и была его вера, может быть, он так верил, но здесь ему было спокойнее. В церкви он находился сейчас один. Сначала тут были и другие люди, но все они вышли, едва завидев его. Пафнутий тоже, сотворив пару молитв и перекрестившись на все иконы и алтарь, удалился, искоса посмотрев на Вадима.

Чуть позже негромко скрипнула деревянная дверь церкви, в ответ дрогнуло пламя немногочисленных свечей, и в церковь вошёл настоятель в сопровождении отца Анисима.

Вадим обернулся и посмотрел на обоих. Лицо Анисима осунулось, под глазами залегли глубокие тени, а сам он будто бы уменьшился в росте. Да и немудрено, после такого-то…

Как выглядел сам Вадим, он не догадывался. Зеркал здесь он не нашёл, а в воде трудно было рассмотреть все нюансы собственного лица. Он только чувствовал, что начал зарастать щетиной, ещё не жёсткой и редкой, но природа брала своё. А может быть, это и к лучшему, сколько можно под ребенка косить?

- Молишься, Вадим? – обратился к нему настоятель. – Грех замаливаешь свой?

Вадим молча смотрел на настоятеля. Только сейчас он понял, что действительно стоило замолить свой грех и… Но, странное дело, убивал он по приказу, а значит и грех этот стоило разделить на двоих, а то и на троих. Стоило, но глупо всё. Вадим опустил голову, мучимый сомнениями. Убивал он, значит, ему и ответ держать и перед собой, и перед Богом.

- Да, замаливаю грех свой, - кратко ответствовал он настоятелю, и через секунду добавил, - каюсь.

- Вижу, вижу, отрок. Но слабо ты молишься, без неистовства, без веры! А грех твой тяжёл. Тяжёл.

- Может быть, отец настоятель, но он был бы тяжелее, если бы я сбежал и предал Елизара и отца Анисима.

Анисим тяжело вздохнул на эти слова. Настоятель посмотрел на него, покачал в сомнении головой и ответствовал.

- То правильно ты говоришь, отрок. Грех предательства ещё более тяжкий, недаром Иуду помнят до сих пор и проклинают за это. Но ты убивал и мёртвых, и живых, покаяться нужно в том. Послушник Сергей был хорошим человеком, готовился в иноки и без плохих мыслей был всегда. Ну, на то воля Божья, слаб он оказался перед мертвецами, они его и погубили. А ты, сотворив грех, избавил его мучений в аду после обретения дьявольского бессмертия. Упокоил ты и его, и других, но каждый из нас не должен ожесточаться. Не должно ему нравиться карать собственной рукой, пока не благословят его на это. Беззаконие порождает беззаконие, а следом и десять святых заповедей будут нарушены от осознания своей правоты и могущества.