Еще более беспокоящей чертой было отсутствие глаз. Я никогда так остро не сознавал, насколько сильно мы привязаны к глазам живых существ. Светящиеся яйца были абсолютно живыми, они наблюдали за мной с большим любопытством. Я мог видеть, как они дергались вверх-вниз, перегибались, чтобы посмотреть на меня, но без всяких глаз.

Многие из этих светящихся яиц имели на себе темные пятна, огромные темные пятна ниже среднего сечения. Другие их не имели. Ла Горда сказала мне, что половая жизнь воздействует на тела как мужчин, так и женщин, вызывая появление дыры в нижней части живота, но пятна на этих светящихся яйцах не казались мне похожими на дыры. Это были участки без светимости, но в них не ощущалось глубины. Те, что имели темные пятна, казались мягкими и усталыми. Скорлупа их яйца была морщинистой, она выглядела матовой по сравнению с остальной их светимостью. С другой стороны, те, что не имели пятен, были раздражающе яркими. Они казались мне опасными. Они вибрировали, наполненные энергией и белизной.

Ла Горда сказала, что в тот момент, когда я положил свою голову на ее, она тоже впала в состояние, напоминающее сновидение. Она бодрствовала и в то же время не могла двигаться. Она сознавала, что кругом идут люди. Затем она увидела, как они превратились в светящиеся пузыри и, наконец, в яйцевидных существ. Она не знала, что я тоже вижу. Вначале она думала, что я наблюдаю за ней, но в какой-то момент давление моей головы стало таким сильным, что она пришла к выводу, что я тоже вижу. Лишь после того, как я выпрямился и оттолкнул молодого человека, трогавшего ее, пока она спала, я сообразил, что происходило с ней.

То, что мы увидели, различалось, так как она отличала мужчин от женщин по форме каких-то нитей, которые она называла «корнями». У женщин, сказала она, связки нитей напоминают львиный хвост, они растут внутрь от того места, где находятся гениталии. Она объяснила, что эти корни были тем, что дает жизнь. Эмбрион для того, чтобы расти, прикрепляется к одному из этих питающих корней и полностью съедает его, оставляя дыру. Мужчина, с другой стороны, имеет короткие нити, которые живут как бы сами по себе и плавают почти отдельно от светящейся массы самого тела.

Я спросил ее, что, на ее взгляд, было причиной нашего совместного видения. Она уклонилась от каких бы то ни было комментариев, но попросила меня высказать свое мнение. Я сказал, что, по-моему, единственно очевидной причиной являются эмоции.

После того, как мы с ней уселись на излюбленную скамейку дона Хуана в начале вечера этого дня и я прочитал стихотворение, которое ему нравилось, я был сильно заряжен эмоционально. Мои эмоции, должно быть, приготовили мое тело. Но я также должен был учесть тот факт, что, занимаясь сновидением, я научился входить в состояние совершенного спокойствия. Я мог отключать свой внутренний диалог и оставаться как бы внутри оболочки, выглядывая через дырочку. В таком состоянии я мог или отбросить часть имеющегося контроля и войти в состояние сновидения, или держаться за этот контроль и оставаться пассивным, без мыслей и без желаний.

Однако я не думал, чтобы это было в данном случае таким уж значимым фактором. Я считал катализатором присутствие ла Горды. По моему мнению, именно мои чувства по отношению к ней создали условия для видения.

Ла Горда смущенно засмеялась, когда я рассказал ей, что я думаю.

- Я не согласна с тобой, - сказала она. - Я думаю, случилось то, что твое тело начало вспоминать.

- Что ты имеешь в виду, ла Горда? - спросил я.

Последовала длинная пауза. Казалось, она не то боролась с собой, чтобы сказать то, чего она не хочет говорить, не то пыталась найти подходящие слова.

- Я знаю так много всего, - сказала она, - и в то же время не знаю, что я знаю. Я помню так много, что не могу вспомнить ничего. Я думаю, что ты сам в таком же положении.

Я заверил ее, что я этого не осознаю. Она не поверила мне.

- Временами я действительно верю, что ты не знаешь, - сказала она. - Но иногда мне кажется, что ты играешь с нами. Нагваль рассказывал нам, что он сам тоже не знал. Мне теперь вспоминается многое из того, что говорили о тебе.

- Что это значит, что мое тело стало вспоминать? - настаивал я.

- Не спрашивай об этом, - сказала она с улыбкой. - Я не знаю, что ты должен вспоминать и что это за воспоминания. Я сама этого никогда не делала. Уж это-то я знаю.

- Есть ли кто-нибудь среди учеников, кто мог бы рассказать мне об этом? - спросил я.

- Никого, - ответила она. - Я думаю, что я курьер к тебе. Курьер, который в этот раз привез только половину послания.

Она поднялась и попросила меня ехать назад в ее город. Я был слишком взволнован, чтобы ехать тут же. Мы погуляли по площади. В конце концов мы сели на другую скамейку.

- Тебе не кажется странным то, с какой легкостью мы можем видеть вместе? - спросила ла Горда.

Я не знал, что она имеет в виду, поэтому медлил с ответом.

- Что бы ты сказал, если я стану утверждать, что, по моему мнению, мы уже раньше видели вместе? - спросила она, осторожно подбирая слова.

Я не мог понять, что она имеет в виду. Она повторила вопрос, но я все еще не видел в нем смысла.

- Когда мы могли видеть вместе раньше? - спросил я. - Твой вопрос не имеет смысла.

- В том-то и беда - он не имеет смысла, и в то же время я чувствую, что мы видели вместе раньше.

Я почувствовал озноб и поднялся. Я опять вспомнил ощущение, которое было у меня в том- городе. Ла Горда открыла рот, но остановилась на полуслове. Она посмотрела на меня ошеломленно, приложила руку к моим губам, а затем буквально потащила меня к машине.

Я вел машину всю ночь. Я хотел разговаривать, анализировать, но она заснула, как если бы намеренно избегала всякого обсуждения. Она была права, конечно, - из нас двоих она была тем, кто понимал опасность, возникающую при исчезновении настроения из-за чрезмерного анализирования его.

Когда мы вышли из машины, приехав к ее дому, она сказала, что мы вообще не должны разговаривать о происшедшем в Оахаке.

- Но почему, ла Горда? - спросил я.

- Я не хочу тратить нашу силу, - сказала она. - Это путь мага.

Никогда не растрачивай свои достижения.

- Но если мы не будем говорить об этом, мы никогда не узнаем, что в действительности случилось с нами, - запротестовал я.

- Мы должны молчать, по крайней мере девять дней, - сказала она.

- Разве мы не можем поговорить об этом между собой? - спросил я.

- Разговор между собой - это как раз то, чего мы должны избегать. Мы уязвимы. Мы должны дать себе время оправиться.

- Не скажешь ли ты, что происходит? - спросил меня Нестор, когда мы собрались вечером. - Куда вы вдвоем вчера ездили?

Я забыл рекомендации ла Горды не говорить о случившемся, и начал рассказывать, что мы поехали сначала в ближайший городок и обнаружили там заинтересовавший нас дом.

Всех их, казалось, охватила внезапная дрожь. Они встрепенулись, посмотрели друг на друга, а затем на ла Горду, как бы ожидая, что она сообщит об этом.

- Что это за дом? - спросил Нестор.

Прежде, чем я успел ответить, ла Горда прервала меня. Она начала рассказывать торопливо и почти нечленораздельно. Мне было ясно, что она импровизирует. Она вставляла в речь слова и фразы на языке масатек, украдкой бросая на меня взгляды, в которых содержалась молчаливая просьба ничего не говорить об этом.

- Как насчет твоих сновидений, Нагваль? - спросила она с облегчением человека, выпутавшегося из трудного положения. - Нам хотелось бы знать все, что ты делаешь. Я думаю, очень важно, чтобы ты рассказал нам об этом.

Она наклонилась вперед и еле слышно, как только могла, прошептала мне на ухо, что из-за того, что произошло с нами в Оахаке, я должен рассказать им о своем сновидении.

- Почему это так важно для вас? - спросил я громко.

- Я думаю, мы очень близки к завершению, - бесстрастно сказала ла Горда. - Все, что ты скажешь или сделаешь, представляет для нас сейчас величайшую важность.