Я упомянул также о случае с участием еще одного друга дона Хуана - человека, давшего мне несколько растений пейота на городском базаре в северной Мексике. Он тоже годами занимал мое воображение. Звали этого человека Висенте. Услышав это имя, Ла Горда отреагировала так, как будто был задет ее нерв. Ее голос изменился. Она попросила меня повторить имя и описать этого человека. И опять я не мог дать никакого описания. Я видел этого человека только однажды, в течение нескольких минут, десять лет назад.

Мы с Ла Гордой прошли через периоды злости, но злились мы не друг на друга, а на то, что держало нас закрытыми.

Последний инцидент, связанный с вполне законченным воспоминанием, произошел однажды, когда я простудился и оставался в постели с легким насморком и лихорадкой. Мысли бесцельно мелькали в моей голове. Весь день у меня в уме вертелась мелодия старой мексиканской песни. В какой-то момент мне стало чудиться, будто кто-то играет эту мелодию на гитаре. Я пожаловался на ее монотонность, а тот, кто играл и кому я жаловался, толкнул меня гитарой в живот. Я вскочил, уклоняясь, и, стукнувшись головой о стену, проснулся. Это было живым сном, только мотив все еще преследовал меня. Я не мог забыть звука гитары, он продолжал звучать у меня в ушах. Я пребывал в полусонном состоянии, прислушиваясь к музыке. Казалось, я входил в состояние сновидения - полная и продолжительная сцена сновидения появилась перед моими глазами, и в этой сцене рядом со мной сидела молодая женщина. Я мог различить каждую деталь ее внешности. Я не знал, кто она, но то, что я ее вижу, потрясло меня. В один момент я полностью проснулся. Беспокойство, которое вызвало у меня это лицо, было таким интенсивным, что я поднялся и совершенно автоматически начал ходить взад и вперед, обливаясь потом и боясь выйти из комнаты. Я также не мог позвать на помощь Ла Горду, уехавшую на несколько дней в Мексику, чтобы навестить Хосефину. Чтобы стянуть талию, я обвязался простыней. Это помогло немного утихомирить волны нервной энергии, прокатывавшиеся по мне.

По мере того, как я расхаживал по комнате, картина в моем уме постепенно расплывалась, но не в спокойное забытье, как мне хотелось бы, а в полноценное воспоминание. Я вспомнил, как однажды сидел на каких-то мешках с зерном, наваленных в складе. Молодая женщина пела мексиканскую песню, аккомпанируя себе на гитаре. Это была та самая песня, которая звучала у меня в голове.

Там со мной сидели и другие люди - Ла Горда и трое мужчин. Я очень хорошо знал этих мужчин, но все еще не мог вспомнить, кто была эта молодая женщина. Я старался изо всех сил, но, казалось, это было безнадежно.

Я улегся спать, обливаясь потом. Я хотел немного отдохнуть, прежде чем снять мокрую пижаму. Как только я положил голову на высокую подушку, картина, казалось, еще более прояснилась, и теперь я уже знал, кто играет на гитаре.

Это была женщина-нагваль, самое значительное на земле существо для меня и Ла Горды. Она была женским аналогом Нагваля-мужчины, не жена и не женщина его, а его противоположная часть. Она обладала спокойствием и властью подлинного лидера. Будучи женщиной, она вынянчила нас.

Я не осмеливался слишком далеко подталкивать свою память. Интуитивно я знал, что у меня не хватит сил выстоять перед полным воспоминанием, поэтому остановился на уровне абстрактных чувств. Я знал, что она была воплощением чистейшей, ничем не замутненной и глубокой привязанности. Пожалуй, наиболее подходящим было бы сказать, что мы с Ла Гордой любили женщину-нагваль больше жизни. Что такое могло случиться с нами, что мы забыли ее?

Ночью, лежа в постели, я настолько разволновался, что стал опасаться за свою жизнь. Я начал напевать какие-то слова, ставшие для меня направляющей силой. И лишь когда я успокоился, то вспомнил, что и сами слова, которые я повторял вновь и вновь, были воспоминанием, вернувшимся ко мне той ночью. Воспоминанием о формуле, способной провести меня через преграду, подобную той, с которой я столкнулся:

Я уже отдан силе, что правит моей судьбой.

Я ни за что не держусь, поэтому мне нечего защищать.

У меня нет мыслей, поэтому я увижу.

Я ничего не боюсь, поэтому я буду помнить себя.

Эта формула имела еще одну строфу, которая в то время была для меня непонятной:

Отрешенный, с легкой душой,

Я проскочу мимо Орла, чтобы быть свободным.

Моя болезнь и лихорадка, возможно, послужили своего рода буфером; его могло быть достаточно, чтобы отвести часть удара того, что я сделал, или, скорее, того, что нашло на меня, так как сам я намеренно не сделал ничего.

Вплоть до той ночи, если бы существовало поминутное описание моего опыта, я мог бы поручиться за непрерывность своего существования. Отрывочные воспоминания, которые были у меня о Ла Горде или о том, что я жил в том горном домике в южной Мексике, в определенном смысле представляли угрозу моей непрерывности. Однако это не шло ни в какое сравнение с воспоминанием о женщине-нагваль. И не столько из-за тех эмоций, которые принесло это воспоминание, сколько из-за того, что я ее забыл. Забыл не так, как забывают имя или мотив. До момента откровения в уме у меня не было о ней ничего. Ничего! Потом что-то нашло на меня, или что-то с меня свалилось, и я стал вспоминать самого важного для меня человека, которого, с точки зрения «я», образованного опытом моей жизни, предшествующей этому моменту, я никогда не встречал.

Я вынужден был ждать еще два дня до возвращения Ла Горды, прежде чем я смог рассказать ей о моем воспоминании. Ла Горда вспомнила женщину-нагваль в тот же момент, как я ей ее описал; ее осознание каким-то образом зависело от этого.

- Девушка, которую я видела в белом автомобиле, была женщина-нагваль! - воскликнула Ла Горда. - Она возвратилась ко мне, но я не могла тогда ее вспомнить.

Я слышал слова и понимал их значение, но потребовалось долгое время, чтобы мысль сфокусировалась на том, что она говорила. Я не мог сосредоточиться. Казалось, у меня перед глазами поставлен источник света, который медленно угасал. У меня было ощущение, что если я не остановлю это угасание, то умру. Внезапно я ощутил рывок и понял, что сложил вместе две части себя, разделенные прежде. Я понял, что молодая девушка, которую я увидел тогда в доме дона Хуана, была женщина-нагваль.

В этот момент эмоционального подъема Ла Горда ничем не могла помочь мне. Ее настроение было заразительным. Она плакала, не переставая. Эмоциональное потрясение от воспоминания о женщине-нагваль было для нее травмирующим.

- Как я могла ее забыть? - всхлипывала она.

Я уловил оттенок недоверия в ее взгляде.

- Ты не имел представления о ее существовании, ведь так? - спросила она.

При любых других обстоятельствах я счел бы вопрос неуместным, даже оскорбительным, но я точно так же недоумевал по поводу нее. Мне пришло в голову, что она, возможно, знала больше, чем говорила.

- Нет, не знал, - ответил я. - Но как насчет тебя, Ла Горда? Ты знала, что она существует?

На ее лице была такая невинность и такое замешательство, что мои сомнения рассеялись.

- Нет, - ответила она. - До сегодняшнего дня не знала. А теперь совершенно определенно знаю, что я часто сидела с ней и Нагвалем на скамейке, на той площади в Оахаке. Я всегда помнила об этом, помнила ее черты, но считала, что видела все это во сне. Я все знала, и в то же время не знала. Но почему я думала, что это был сон?

На секунду я поддался панике. Потом у меня появилась полная уверенность в том, что по мере того, как она говорит, в моем теле открывается канал. И вдруг мне стало ясно, что я тоже часто сидел с ней и доном Хуаном на той скамейке. Я вспомнил и ощущение, которое каждый раз посещало меня в таких случаях. Это было такое чувство физической удовлетворенности, счастья и полноты, что его невозможно было вообразить. Я думал о том, что дон Хуан и женщина-нагваль были совершенными существами, и находиться в их обществе - действительно моя большая удача. Сидя на этой скамейке рядом с самыми выдающимися людьми на земле, я испытывал, пожалуй, наивысшую степень своих человеческих чувств. Однажды я сказал дону Хуану это, имея в виду, что хотел бы тут же и умереть, чтобы сохранить данное чувство чистым, незапятнанным, свободным от искажений.