Этот приговор был приведен в исполнение самым жестоким образом. Худа привязали к плугу, а двух здоровенных кузнецов вооружили cat o'nine tails — французский язык не имеет названия для английского кнута. Только русские и англичане нашли здесь общий язык. Свой своему поневоле брат.
Журналист г-н Кэри в данный момент находится в той части тюрьмы, которая отведена для умалишенных; молчание и другие виды пыток, которым он подвергался, превратили его в живой труп, лишенный рассудка.
Полковник Бёрк, фений, человек, отличившийся не только на военной службе в американской армии, но и как писатель и живописец, также доведен до жалкого состояния; он уже не узнает самых близких своих родных. К этому списку ирландских мучеников можно было бы добавить еще немало имен. Достаточно сказать, что с 1866 г., когда на помещение «Irish People» был произведен разбойничий налет, 20 фениев умерли или сошли с ума в тюрьмах человеколюбивой Англии.
Написано Женни Маркс 27 февраля 1870 г.
Печатается по тексту газеты
Напечатано в газете «La Marseillaise» № 71, 1 марта 1870 г.
Перевод с французского
Подпись: Дж. Уильямс
Лондон, 5 марта
На заседании палаты общин 3 марта г-н Стакпул сделал запрос г-ну Гладстону по поводу обращения с заключенными фениями. Он сказал, между прочим, что доктор Лайонс, из Дублина, недавно заявил, что
«дисциплина, голодный паек, ограничение личной свободы и другие кары могут причинить здоровью заключенных только непоправимый вред».
Г-н Гладстон, выразивший полное удовлетворение обращением с заключенными, увенчал свой маленький спич такой блестящей остротой:
«Что касается здоровья О'Донована-Россы, то я, к своему удовлетворению, могу сообщить, что г-жа О'Донован-Росса во время своего последнего свидания с мужем была очень обрадована тем, что его внешний вид изменился к лучшему»[533].
На всех скамьях благородного собрания раздался взрыв гомерического хохота! Последнее свидание! Заметьте, что г-жа О'Донован-Росса не только в течение ряда лет была разлучена со своим мужем, но что она разъезжала по Америке, дабы заработать хлеб своим детям чтением публичных лекций по английской литературе.
Не забудьте также, что этот г-н Гладстон, — шутки которого бывают столь уместными, — прямо-таки просится во святые, являясь автором «Prayers» («Молитв»), «Propagation of the Gospel» («Распространения евангелия»), «The functions of laymen in the church» («Обязанностей мирян в церкви») и совсем недавно изданной проповеди «Ессе homo» [ «Се человек». Ред.].
Но разделяют ли заключенные огромное удовлетворение своего верховного тюремщика? Прочтите нижеследующие
выдержки из письма О'Донована-Россы, которое каким-то чудом вышло из стен тюрьмы и с баснословным опозданием дошло по назначению:
«Я говорил вам о лицемерии этих английских владык, поставивших меня в такие условия, что я вынужден был становиться на колени и локти, чтобы принимать пищу; они морят меня голодом, лишают дневного света и дают мне оковы и библию. Я не жалуюсь на кары, которым хотят меня подвергнуть мои владыки; мое дело — терпеть; но я утверждаю, что имею право известить мир об обращении, которому меня подвергают, и о незаконной задержке моих писем, рассказывающих об этом обращении. Мелочные предосторожности, принимаемые тюремными властями, чтобы помешать мне писать письма, столь же смешны, сколь и отвратительны. Самая оскорбительная процедура заключалась в том, что меня на протяжении нескольких месяцев каждый день раздевали догола и осматривали руки, ноги и все части тела. Это происходило в Милбанке ежедневно с февраля до мая 1867 года. Однажды я отказался раздеться. Тогда появились пять тюремщиков, они нещадно избили меня и сорвали с меня одежду.
Однажды мне удалось отправить письмо на волю; оно мне стоило посещения гг. Нокса и Поллока, двух полицейских чиновников (полицейских судей).
Какая ирония — посылать двух правительственных чиновников, чтобы установить истину об английских тюрьмах! Эти господа отказались записать то важное, что я хотел им сообщить. Когда я затронул тему, которая им не понравилась, они меня остановили, сказав, что тюремная дисциплина их не касается. Не так ли, гг. Поллок и Нокс? Когда я вам сообщил, что меня заставили мыться в воде, уже послужившей для этой цели полдюжине английских заключенных, разве вы не отказались записать мою жалобу?
В Чатаме мне дали надергать какое-то количество пакли, сказав, что оставят меня без еды, если я не закончу работу к определенному часу.
— Быть может, — воскликнул я, — вы меня накажете подобным же образом, если я выполню задание? Со мной уже это бывало в Милбанке.
— Как же так? — возразил тюремщик.
Тогда я ему рассказал, что 4 июля, выполнив свое задание за десять минут до назначенного срока, я взял книгу. Чиновник, увидев меня, обвинил в лени, и меня посадили на хлеб и воду в темную одиночную камеру на двое суток.
Однажды я увидел своего друга Эдуарда Даффи. Он был очень бледен. Спустя некоторое время я услыхал, что Даффи серьезно болен и что он выразил желание повидать меня (мы были очень дружны в Ирландии). Я просил начальника тюрьмы разрешить мне навестить его. Он отказал наотрез. Это было в рождественские дни 1867 г., а через несколько недель один заключенный прошептал мне сквозь решетку моей камеры: «Даффа скончался!»
Если бы нечто подобное случилось в России, какую трогательную повесть сочинили бы англичане!
Если бы г-н Гладстон присутствовал при такой смерти в Неаполе, какую картину нарисовал бы он! О слащавые фарисеи, промышляющие лицемерием, со словами библии на устах и с дьяволом в душе!
Я должен посвятить несколько слов памяти Джона Линча. В марте 1866 г. я встретился с ним во дворе на прогулке. За нами так бдительно следили, что он успел только шепнуть мне: «Меня убивает холод». Что же сделали эти англичане? Они отвезли нас в Лондон за день до рождества. Когда мы прибыли в тюрьму, они сняли с нас теплое белье и оставили на целые месяцы в наших одиночных камерах дрожать от холода. Да, они не могут этого отрицать, они — убийцы Джона Линча; но во время расследования они, тем не менее, выставили чиновников, готовых доказать, что с Линчем и Даффи обращались весьма мягко.
Лживость наших английских поработителей превосходит всякое воображение.
Если мне суждено умереть в тюрьме, я заклинаю мою семью и моих друзей не верить ни одному слову из того, что говорят эти люди. Да не заподозрят меня в личной злобе к тем, кто преследовал меня своею ложью! Я обвиняю только тиранию, сделавшую необходимым применение таких методов.
Обстоятельства неоднократно заставляли меня вспоминать слова Макиавелли: «Тираны особенно заинтересованы в распространении библии, дабы народная масса усваивала ее предписания и без сопротивления давала разбойникам грабить себя».
Пока рабский народ выполняет правила морали и повиновения, которые ему проповедуют священники, тиранам нечего бояться.
Если это письмо дойдет до моих соотечественников, я имею право требовать, чтобы они возвысили свой голос и потребовали справедливости для своих страждущих братьев. Пусть эти слова взбудоражат кровь, застывающую в их жилах.
Меня запрягли в тележку, завязав веревку узлом на моей шее. Этот узел был прикреплен к длинной оглобле, а двум арестантам-англичанам приказали не давать тележке подскакивать; но они отпустили ее, оглобля задралась вверх, узел развязался. Если бы он, наоборот, затянулся, я бы погиб.
Я утверждаю, что они не имеют права ставить меня в такие условия, при которых моя жизнь зависит от действий другого.
