Самосские демократы призвали на помощь аристократа Алкивиада и сделали его главнокомандующим. Он громко лгал о готовности Тиссаферна помочь афинскому флоту. Но Тиссаферн среди своих девиц думал, что, выморив спартанский флот голодом — в нем начались уже мятежи — и ослабив Афины в междоусобице, он легче всего, бескровно покончит с Элладой. И после всяких дипломатических фокусов — казалось, он получил свое воспитание в Женеве — он вдруг двинул финикийский флот из ста сорока семи триер на север, к Аспенду, а сам выехал навстречу ему. История молчит о том, поехали ли навстречу флоту также и девицы.
Но спартанцы от безденежья не погибали, — тут на деле оказалось преимущество сурового спартанского воспитания — а в Афинах не начиналась гражданская война. На Самос прибыла делегация от Афин. Сперва моряки и солдаты и слушать ее не хотели, но потом перерешили и выразили желание слушать. От этого дело стало только хуже: их мало утешило вранье делегатов, что в Афинах правят уже не четыреста, а старые пять тысяч. И они боялись, что олигархи предадут Афины Спарте. Они хотели, бросив Геллеспонт, куда перебросился пожар войны, тотчас же идти на Пирей и только слово Алкивиада удержало их от этого шага. А сам Алкивиад решил ехать в Аспенд обманывать дурака-сатрапа. Но чтобы слово его было поувесистее, он бросился в Геллеспонт, где шли нерешительные бои: хорошенькая победа и Тиссаферн будет сговорчивее.
Но бои там и без него становились понемножку решительнее. И вот раз, когда спартанцы под Абидосом сильно теснили афинские корабли и те начали уже подумывать о бегстве, вдруг раздался радостный крик:
— Наши идут!..
В самом деле с юга под пурпуровым флагом Алкивиада — он умел подать себя — спешили к месту боя двадцать триер. По расстроенным афинским судам загремел радостный боевой клик. Алкивиад приказал приналечь на весла, а сам с некоторым недоумением смотрел на большое и красивое судно, которое спешило к афинянам с севера. Но было неясно, на помощь оно спешило или же для того, чтобы ударить в тыл. Алкивиад уже готовился отдать приказ двум быстроходным триерам идти незнакомцу наперерез, как вдруг на мачте того взвился черный флаг с белым черепом.
— Да это сам Бикт!.. — побежало по триерам Алкивиада. — Бикт!..
В это мгновение судно Антикла-Бикта обрушилось на правый фланг спартанцев и сразу же пробило крайнюю триеру, которая, качаясь, пошла среди всеобщего смятения ко дну. И не теряя ни минуты, Бикт тотчас же ураганом обрушился и на следующее судно… Боевые клики на судах афинских и Алкивиада заставили спартанцев дрогнуть. Они смешались, бросились к берегу — спартанское воспитание все же не всегда вывозит — и попрыгали в воду. За ними бежали тоже по воде воины афинян и Бикта. Но тут вдруг из-за скал ударила конница Фарнабаза и преследование бегущих среди ставших на мель триер спартанцев было приостановлено. Не вступи Фарнабаз вовремя, для спартанцев о жизни был бы покончен вопрос.
На палубе богатой триеры Алкивиада главнокомандующий встретил знаменитого разбойника. Как и Алкивиад, Антикл был в полном расцвете мужественной силы. У него было много золота, много всякого добра, много женщин по укромным уголкам, но уже не было одного прежней охоты к приключениям и так называемым подвигам. В глазах его стояла усталость. Многие старые товарищи погибли в боях и просто умерли, а новые — нет, мельчать стал народ, думал он иногда в одиночестве. И если Антикл сразу признал Алкивиада, то не узнал Алкивиад Антикла.
Алкивиад с протянутой рукой пошел навстречу знаменитому разбойнику:
— Приветствую храброго Бикта!.. — с улыбкой проговорил он. — Мы все были свидетелями твоей отваги. Впрочем, я знаю тебя давно: еще ребенком я мечтал, бывало, поступить в ряды твоих и отличаться вместе с тобой. Но меня удивляет, что ты так молод…
— Я Бикт Второй… — улыбнулся и Антикл, сразу поддаваясь тому обаянию, которому Алкивиад подчинял всех.
— Я немедленно донесу афинскому народу о твоем подвиге и я уверен, что в предстоящих нам битвах тебе будет дана широкая возможность отличиться и — ну, мы мужи и можем говорить прямо: и заставить афинян забыть твои былые… подвиги, которые, поверь, восхищали даже тех, которых ты… ну, останавливал на короткое время среди моря…
— Я был рад оказать герою маленькую услугу… — отвечал Антикл-Бикт. — И если ты думаешь, что я с моими молодцами можем быть полезны родине, что же, мы послужим ей по мере сил. Не вечно работать в одиночку…
Он сдержал зевок. Он почувствовал, что прежней злобы к Алкивиаду, мужу Гиппареты, беленькой Психеи, у него уже нет. Теперь, когда он вспоминал о Гиппарете, в душе его поднималось всегда только легкое облачко грусти. Но повидать ее все же ему хотелось бы…
— Ну, пока я тебе больше, кажется, не нужен… — уверенно сказал Бикт, кивнув в сторону спартанских триер, приткнувшихся к мели. — Мы пока отойдем отдохнуть, а понадобимся опять, кликни. Мы народ к морю привычный.
Он знал, что команды военных судов не позволят арестовать его, а в особенности теперь, и знал это и Алкивиад, который, впрочем, не думал об этом ни на мгновение: Бикт был ему родной натурой… И они тепло простились…
Победу надо было использовать. Алкивиад передал командование флотом по принадлежности и понесся вдоль солнечных берегов к Аспенду, где все еще сидел сонный Тиссаферн: судьба Эллады все еще была в этих вялых, поросших черным волосом руках. Тиссаферн сонно принял героя.
— А… — лениво уронил он, едва отвечая на приветствие блистательного военачальника. — Теперь уже с Афинами против Спарты? Как это у тебя просто делается…
Он покосился своим горячим черным взглядом на стражу, которая с кривыми саблями наголо окружала его.
— Взять его!.. — лениво сказал он. — Заковать в железо и отправить в Сарды, в тюрьму, а там увидим, что скажет Великий Царь…
И сразу же дюжие молодцы окружили немного удивленного орла Аттики.
Весть об аресте Алкивиада быстро облетела всю Элладу. Политиканы были рады: одним соперником — и каким!.. — в скачке к власти было меньше, народ, как всегда, не знал, что думать и что делать и, как всегда, искал виноватого, и, как всегда, находил его — каждый по своему вкусу. Но искренно были огорчены натуры художественные: Алкивиад всюду, где бы он ни появлялся, вносил, сам того не замечая, в жизнь огонь, пестроту, красоту настолько, что иногда им не могли не любоваться даже те, которые понимали, что это только исключительно одаренный искатель приключений, который думает только о себе.
Афиняне отнеслись к делу более спокойно, чем можно было бы ожидать: они были слишком заняты перекладыванием кирпичиков. Дела у четырехсот определенно не клеились. Они вошли опять в переговоры со Спартой о мире, рассчитывая на симпатии Спарты к олигархии вообще. Агий, однако, подошел со своей армией к самым стенам Афин, но убедился, что никакой гражданской войны в городе нет и, не предпринимая ничего военного, начал разговаривать. Делегация Афин отправилась в Спарту на триере, на которую был переведен экипаж с вестового судна «Паралос». Демократы-матросы привезли делегатов вместо Спарты в Аргос, где и арестовали их. Тогда в Спарту пробрались другие делегаты с предложением статус кво. Спарта отказала и потребовала сдачи Афин без всяких условий. Олигархи отказали: этого могла добиться и демократия! Среди четырехсот начался раскол: умеренные стояли за восстановление пяти тысяч, — они были уверены, что пять тысяч ослов умнее четырехсот — но крайние демагоги, как Антифон, Фриник, Пизандер и другие не хотели этого. Они хорошо понимали, что все проваливается, но тряслись в случае переворота за свою шкуру. Опять послали Антифона, Фриника и других в Спарту говорить будто бы о мире, но на самом деле, чтобы договориться со Спартой о том, как впустить ее войско в Афины. Одновременно Спарта подготовляла свой флот, чтобы он принял участие в готовящемся восстании Евбеи против Афин. И вдруг Фриника убили в Афинах на площади. А когда спартанский флот подошел, Терамен и Аристократес раскрыли афинянам заговор четырехсот о сдаче Афин спартанцам. На сторону возмущенного города стали воины Пирея и, объявив власть пяти тысяч восстановленной, двинулись на Афины. Сейчас же в театре Диониса, у подножия Акрополя, состоялось всенародное собрание всеобщего примирения и прощения. Но от Мегары показался спартанский флот. Народ афинский с великими криками бросился в Пирей на защиту, но судов у них было мало, а в тылу поднялась Евбея, и всю суету завершил полный разгром Афин. С потерей Евбеи Афины потеряли лучший из ближних источников денег, зерна и продовольствия вообще.
