В коллегию он вернулся как раз к утренней мессе, после чего свалился от усталости и проспал завтрак.

Вечером в трапезной за ужином к нему опять подсел Джордж.

— Вчера тебя вполне могли бы избрать, Хоган.

— Что-что?

— По моим подсчетам, на приеме было шестнадцать Князей Церкви — причем не все из них итальянцы. Когда за тебя поднимает бокал кардинал, архиепископ Парижский, готов поклясться, все французы не раздумывая отдадут тебе свои голоса.

— Он там правда был? — простодушно удивился Тим. Он уже научился пропускать мимо ушей едкие замечания своего товарища и конкурента относительно его продвижения по церковной лестнице.

— Ты что, его не видел? A-а, ты небось другим делом был занят — все на Софи Лорен глазел.

— Что?!

— Перестань притворяться! Надо было быть слепым, чтобы не заметить ее с этим ее заботливым супругом — Карло. Не забывай, смотреть нам не запрещено! Да ладно. Лучше скажи, с кем тебе удалось поговорить?

Тим потер ноющий лоб и сказал:

— Знаешь, Джордж, я не в силах всех припомнить. Я не шучу. Можешь пройти ко мне, я там список набросал.

— Что ж, от такого приглашения грех отказываться, — с готовностью согласился Джордж.

Вернувшись в комнату Тима, оба склонились над его столом, и Джордж с нескрываемой завистью произнес:

— Ну, Тим, это действительно почетный список. И ты по-прежнему хочешь вернуться в Бруклин, чтобы выслушивать там кающихся в грехах подростков и старушек?

— Я еду в приход Сент-Грегори, — твердо заявил Тимоти. — Это моя родина.

— Дело твое. — Джордж пожал плечами. — Но не думаю, что это лучший способ, каким может служить церкви человек с твоими способностями.

— Что ж… А у тебя какие планы? — поинтересовался Тим.

— Не могу назвать это дальновидным шагом с точки зрения карьеры, — ответил Джордж, — но я специально попросил для себя места у иезуитов в Аргентине. Я рассудил, что если стану делать добро другим, а не только себе, то появится больше шансов оказаться на Небесах.

— Весьма похвально, — вполне искренне прокомментировал Тим. — Если честно, никогда не думал, что ты…

— Альтруист? — подсказал Джордж, нимало не обидевшись. — Понимаю. Порой я сам удивляюсь, что во мне вдруг стали крепнуть христианские чувства.

Приглашение пришло в таком же, разве что не пергаментном, конверте с печатью Сантиори.

«Мой дорогой Тимотео!

Присланные вами цветы были сколь изысканны, столь и излишни. Истинным цветком на нашем скромном банкете были вы с вашими выдающимися дарованиями. Все мои друзья в плену вашего обаяния и ума.

Я знаю, что сейчас, накануне отъезда в Америку, вы должны быть очень заняты, но, может быть, у вас найдется немного времени, чтобы разделить со мной обед у меня на вилле в ближайшее воскресенье? Будет один из моих родственников, знакомство с которым, я уверена, доставит вам удовольствие».

Подписано было просто «Кристина».

На этот раз присутствующих было всего четверо. Они сидели за накрытым белой скатертью столом в роскошной столовой Сантиори, таким длинным, что гости находились на изрядном расстоянии друг от друга. Во главе стола восседала княгиня, справа от нее — Тимоти, слева — сестра хозяйки Джульетта, а напротив — красивый седовласый священник пятидесяти с чем-то лет.

Представлен он был как младший брат княгини Джанни, но Тим знал, как он поименован в «Ежегоднике Ватикана»: монсеньор Джованни Орсино, помощник Госсекретаря Святого престола по Латинской Америке.

Брат не уступал сестрице в обходительности и обаянии.

— Если не возражаете, — обратился он к Тимоти с некоторой долей озорства, — я бы предпочел беседовать по-английски. Точнее говоря, вы бы говорили по-английски, а я бы тоже немного потренировался, чтобы хоть чуть-чуть оторваться от своего примитивного уровня.

— Разумеется, — согласился Тимоти и вежливо добавил: — Но вы очень хорошо говорите по-английски!

— Только senza complimenti[67], прошу вас! Я был бы больше рад, если бы вы меня поправляли. Это меня нисколько не обидно.

— Конечно, монсеньор, — ответил Тимоти, делая вид, что не заметил легкой оговорки собеседника. — Но разве вам в секретариате так много приходится пользоваться английским?

— В моей нынешней должности — нет, — ответил монсеньор Орсино. — Ведь документы, с которыми я каждый день имею дело, все на испанском. А испанский, как говорится, это тот же итальянский, только с пришепетыванием. Но когда-нибудь…

В этот момент с другого конца стола его многозначительным тоном перебила сестра:

— Скоро, Джанни, очень скоро!

Орсино покраснел и сказал:

— Ну хорошо, как говорит моя оптимистка-сестра, — он сделал жест в сторону княгини, — «очень скоро» я могу получить новое значение.

— Вы, наверное, хотели сказать — «назначение»? — с улыбкой поправил Тимоти.

Княгиня, пользуясь своим положением хозяйки, закончила за брата:

— Джанни входит в число самых высокопоставленных сотрудников секретариата, а через полтора года, когда уйдет в отставку Бонавентура, освободится пост апостольского посланника в Вашингтоне. И тогда…

С чисто итальянской утонченностью княгиня завершила предложение изящным жестом, из которого можно было заключить, что уж она-то позаботится о том, чтобы ее брат стал преемником архиепископа Бонавентуры. Отсюда — и необходимость в придании его английскому дипломатического блеска.

— Мне очень хотелось, чтобы вы познакомились, — продолжила она. — Тем более что назначения на епископские посты в Америке проходят через Рим. А Рим крайне важное значение придает рекомендациям апостольского посланника в Вашингтоне.

— Кристина! — замахал руками Тимоти. — Я ведь собираюсь стать не более чем помощником пастора. Я даже и не мечтаю о епископском престоле.

— А я мечтаю, — заявила та.

Неторопливо шагая от Палатинского холма под лучами вечернего солнца, Тим думал о том, что в случае Кристины Сантиори ее титул княгини — или, если буквально, принцессы — далеко не пустое обозначение.

Хотя корона ее была невидима глазу, влиянием она обладала вполне осязаемым.

Пройдя половину обучения в еврейской семинарии, Дебора обнаружила, что центр тяжести учебной программы сместился с древнего Закона на современную жизнь.

Будущим раввинам преподавали психологию, учили справляться с теми душевными проблемами, которыми станут делиться с ними их прихожане. Семейные конфликты, разводы, болезни, смерть — полный цикл земных тягот.

— И тут, — внушал им профессор Альберт Редмонт, — мы подходим к существенному отличию раввина от психотерапевта. Большинство сегодняшних докторов слишком заняты, чтобы предложить своим пациентам нечто существенно большее, чем лекарственный препарат для приема три раза в сутки. На самом деле, это не решение проблемы, а уход от нее. В арсенале раввина — более действенные лекарства. Вера может поднять падшего. И даже излечить больного, причем намного эффективнее ученого-медика, чьи возможности ограничены знанием. За пределами этого знания как раз и начинается вера в Бога.

Будущие раввины трудились в больницах, домах престарелых, детских садах. Они не на словах, а на деле учились встречать лицом к лицу страдание, которое хуже самой смерти, — страх умирающего перед неизвестностью.

— Держите меня за руку и повторяйте: «Да, я пойду через долину теней усопших, но не убоюсь зла. Ибо Ты пребудешь со мною, о Господи; Твой жезл и Твой посох придадут мне сил…»

— Спасибо вам, равви Луриа. Спасибо за вашу доброту.

От общения с людьми, нуждающимися в ней, Дебора лишь укреплялась в мысли о правильности выбранной ею жизненной стези.

На выпускном курсе Дебору на Святые дни направили в формально не существующий приход в Новой Англии.