— Если ты собираешься задавать мне вопросы о смысле бытия, — попробовал я отшутиться, — то я отвечу тебе, как только сам получу ясность.

— Нет, Дэнни. Это не смешно!

Пришлось сдаться.

— Ладно. Выкладывай, что там у тебя.

Мы уже подошли к моему домику и теперь расположились на крыльце.

Эли некоторое время молча смотрел на озеро. Наконец он заговорил:

— Дядя Дэнни, всю эту неделю в кибуц съезжалась родня Боаза и Ципоры. Из Тель-Авива и даже из Чикаго. Они часами говорили о старых временах и разглядывали фотографии.

Последние мои иллюзии развеялись.

— Какая-то глупость! — задумчиво произнес он. — У них миллион фотографий. Есть даже давно побуревшие снимки, сделанные еще в Будапеште. И миллион детских фотографий Ави. — Он поник головой и горестно пробормотал: — И ни одного снимка мамы вдвоем с Ави. Ни одного! Даже свадебного. — Помолчав, он спросил: — Как ты думаешь, что это может значить?

Я судорожно искал, как отшутиться, что такое придумать, чтобы выскочить из угла, в который он меня загнал. Но я знал, что мой племянник не дурак, а правда сильнее любых наших желаний.

— Я не был знаком с Ави, — наконец ответил я. Это был единственный честный вариант ответа.

— Я тебя не о том спрашиваю! — серьезно сказал Эли.

— Да? — Я сделал вид, что удивлен. — А о чем?

Эли посмотрел на меня в упор и тихо спросил:

— Ты уверен, что он был моим отцом?

Хотя последние полчаса я только тем и занимался, что изобретал, как половчей вывернуться, сейчас я оказался бессилен. Я просто оцепенел. Наконец Эли отпустил мою душу на покаяние.

— Ладно, Дэнни, не мучайся, — тихо произнес он. — Можешь не отвечать. Я по твоему лицу все вижу.

Через два дня я повез Эли в Иерусалим на его «вторую бар-мицву». Будучи зильцским равом, дядя Саул из дипломатических соображений не мог присутствовать на субботней церемонии. Но мы с ним договорились, что в знак уважения к памяти моего отца должны призвать Эли к Торе в понедельник, во время утренней службы у Стены Плача.

Дебора не смогла заставить себя поехать. Официальным оправданием служило то, что она все равно будет разлучена с сыном и окажется в толпе женщин в их «секторе». А главное, в ней еще жили воспоминания о давнишнем скандале, оставившем в ее душе глубокую рану.

Думаю, что были и другие воспоминания.

Надо ли говорить, что собралась вся иерусалимская община Бней-Симха, включая мальчиков из ешивы, довольных вдвойне — ведь на них свалилось полдня отдыха! Как и я, Эли в любой компании был как рыба в воде. Он одинаково легко чувствовал себя среди танцующих хасидов и с кибуцниками на дискотеке.

После церемонии, во время празднества с вином и пирогами, организованного в помещении школы, Саул отозвал меня в сторонку, чтобы обсудить кое-какие дела, касающиеся общины.

За годы, прошедшие после смерти моего отца, ему так и не удалось прийти к единому мнению со старейшинами в Иерусалиме относительно площадки под строительство школьного общежития.

Он держал меня в курсе дела — не только потому, что я был из его клана, но еще и потому, что, несмотря на великодушный отказ Дорис Гринбаум от возврата ее пожертвования, Саул рассматривал эти деньги как мою персональную заслугу. Он, конечно, понятия не имел о том, во что она мне обошлась.

На этот раз он был преисполнен решимости раз и навсегда решить вопрос с общежитием. За неделю до этого он показал мне все подходящие здания в самом Меа-Шеариме — и даже за его непосредственными границами, в прилегающих районах. Все эти строения были крайне тесными, но цены за них запрашивались астрономические.

На мой взгляд, лучшим из того, что мы видели, было трехэтажное здание из розовато-белого иерусалимского камня, со временем посеревшего. Его вполне можно было бы превратить в общежитие примерно для шестидесяти учеников ешивы, и они могли бы ходить в школу пешком. Но сегодня у ребе Бернштейна, бодрого и щепетильного в денежных делах преемника гнусного Шифмана, появилось для моего дядюшки какое-то новое предложение, а тот захотел непременно привлечь меня к его обсуждению.

Предоставив Эли самому себе (он радостно направился в пиццерию «Риччи» на улице Короля Георга: для мальчика, выросшего в кибуце, он неплохо соображал, где знакомиться с девчонками в большом городе), мы расположились в кабинете директора школы. За чаем ребе Бернштейн представил нас стройному джентльмену в черном сюртуке по фамилии Гордон. Тот повесил на доску объявлений карту и начал свою презентацию.

— Перед вами, достопочтенные господа раввины, великолепное новое поселение Армон-Давид. Спроектированное с широкими улицами, с расчетом на использование лучших стройматериалов, оснащенное самыми современными удобствами. И поверьте мне, ваши соседи будут самыми ортодоксальными из ортодоксальных иудеев!

Он выдержал паузу, давая нам возможность оценить все эти достоинства.

— Более того, по новой дороге, которую обещает построить Министерство жилищного строительства, можно будет за каких-то двадцать — максимум за тридцать минут доехать на автобусе до места, где мы с вами находимся.

Будучи наивным туристом, охваченным восторгом от близости к святым местам, я поначалу воодушевился идеей размещения школьного общежития не только в реальной досягаемости, от Меа-Шеарима, но и в здании с просторными комнатами и в окружении зелени. Я по опыту знал, что воспитанники ешивы так пашут, что им не помешал бы по-настоящему свежий воздух.

Но тут меня осенило: если закрыть глаза на стремление застройщика приукрасить положение дел, новый район будет намного дальше от Иерусалима, чем хотелось бы. На самом деле мне стало казаться, что он подозрительно близок к арабским поселениям Дар-Мусса и Зейтуния.

Это побудило меня задать вопрос:

— Ваши слова звучат довольно заманчиво, но нельзя ли уточнить, по какую сторону от Зеленой линии будет располагаться новый район?

Гордон был страшно оскорблен.

— Неужели сын великого рава Моисея Луриа — да будет благословенна его память! — верит в какие-то абсурдные территориальные споры? Всю эту землю Всевышний отдал нашему народу!

Я едва удержался, чтобы не спросить: если эту землю нашему народу дал Господь, то почему ты, приятель, торгуешь ею повторно? Но у меня были и более важные соображения. Я обратился к Саулу, но адресовал свои слова всем присутствующим:

— При всем моем уважении к градостроительным талантам господина Гордона, боюсь, у Бней-Симха есть определенные обязанности. Ты согласен, дядя Саул? Я хочу сказать, если мы переберемся в Армон-Давид…

— …то у вас появится место для размещения сотни учащихся! — моментально перебил Гордон с легким испугом в голосе.

— Не в этом дело! — огрызнулся я, продолжая обращаться к дяде. — Если мы решим строить общежитие для воспитанников за Зеленой линией, это будет воспринято как политический акт. Это будет означать, что наша община одобряет захват арабских территорий.

Гордон не уловил моего отрицательного отношения к этому. Или сделал вид, что не уловил.

— Иными словам, — загудел он, — вы не только получите великолепный жилой комплекс, но и внесете вклад в борьбу за расширение государства Израиль!

Все глаза устремились на моего дядю Саула. Тот погладил бороду и спокойно ответил:

— Я не верю в борьбу — ни в прямом, ни в переносном смысле. Дэнни прав.

Гордон прямо-таки зашипел от негодования. Нарочито избегая моего взгляда, он направил свои доводы на самое слабое в его представлении звено в нашей цепи — миниатюрного ребе Бернштейна.

— Только подумайте, какой разразится скандал, если люди узнают, что нынешний зильцский рав отвергает право нашего народа даже на пядь святой земли!

— Прошу меня извинить, господин Гордон, — негромко, но твердо сказал Саул, — что-то я не припомню, чтобы произносил глагол «отвергать». Пока вы осыпаете нас обвинениями, позвольте вам напомнить, что основополагающим принципом существования для любого еврея является «пикуах нефеш» — то есть уважение к человеческой жизни.