Она нахмурилась. На минуту мне показалось, что я зашёл слишком далеко, и она сочла это насмешкой. Но тут донья Лусия подарила мне игривый взгляд, какой, должно быть, когда-то заставлял мужчин бросаться ради неё на разъярённого быка.

— Вы и в самом деле так думаете, сеньор Рикардо?

Мы говорили о рискованном предприятии, о длинном путешествии, об оснащении экспедиции. Я рассказал, что нашёл подходящий корабль — «Санта Доротея», достойное и благочестивое имя — и самым лестным образом описал огромный опыт капитана. И наконец, подвёл беседу к цели — значительной сумме, которая потребуется для такого путешествия. Я уверял, что донье Лусии не найти более надежного и прибыльного способа вложения денег.

— Знаете, когда я в последний раз вернулся с Гоа, я выручил в шесть раз больше, чем вложил в экспедицию, и могу только сожалеть, что не могу инвестировать ещё больше на этот раз...

Донья Лусия нахмурилась так, что две полоски чёрной мышиной шкурки, которые она наклеила вместо собственных сбритых бровей, сошлись посередине лба.

— Но вот чего я не пойму, сеньор Рикардо. Если вы выручили такую огромную прибыль в последней экспедиции, почему бы не использовать эти деньги для финансирования следующей поездки?

Я смущённо склонил голову.

— Сожалею, но почти всё потрачено. Друзья говорят, что я сделал глупость, но, увы, уже слишком поздно.

Я незаметно покосился на донью Лусию, и увидел, как она вскинула голову.

— Должно быть, у ваших друзей больше здравого смысла. Конечно для молодого человека просто глупо бесцельно расточать своё состояние. Уверена, вас разорили женщины, игры и пьянство. Именно так мужчины обычно расстаются со своими деньгами.

Я позволил ей распекать меня. Чем сильнее она осудит меня сейчас, тем бóльшую вину ощутит потом. А когда мужчина или женщина чувствуют себя виноватыми, они стараются смягчить угрызения совести, и дают куда больше денег, чем намеревались.

— Что, сеньор Рикардо, неприятные слова? — продолжала она. — Вы только что были так красноречивы. Стыдитесь признавать правду?

— Я согласен, вы правы, донья Лусия. Перед вами презренный и несчастный человек, не сумевший исполнить сыновний долг. Понимаете, дело в том, что заболел мой бедный дорогой отец. Я возил его ко всем лучшим лекарям, покупал все предписанные ими лекарства, стараясь спасти его жизнь — редкие травы, толчёный жемчуг в вине, тонизирующие и очищающие средства. Один врач посоветовал чистый холодный воздух, и я заплатил носильщикам, чтобы те доставили отца в горы. Другой сказал, что горный воздух вреден, и вместо этого отцу следует купаться в морской воде, и я снял на море самые лучшие апартаменты. Но всё безрезультатно. К несчастью, он умер. Он надеялся на меня, а я не сумел вовремя найти для него лечение. — Я склонил голову, чтобы скрыть слёзы, и прошло несколько секунд прежде, чем я смог продолжить. — Нежное сердце моей доброй матушки было разбито. Её ужасало будущее — у меня пять незамужних сестёр, которым нужно приданое, чтобы найти достойных мужей. Я не мог допустить, чтобы бедная женщина страдала от этой ноши. Поэтому все свои деньги, что оставались после лечения отца, я отдал матушке, чтобы обеспечить её и малюток-сестёр. Да, мои друзья правы, и я глупец, поскольку сам остался почти без гроша, но что же мне было делать?

Я горестно вздохнул, и Пио, который был хорошо обучен, протянул крошечную лапку, погладил меня по щеке и самым трогательным образом положил голову мне на плечо.

Донья Лусия испустила почти такой же горький вздох, как и я, и, следуя примеру Пио, погладила мою руку.

— Ах, как трагично! Но вам не следует ни в чём винить себя. Вы сделали всё, что могли. Вы были драгоценным сыном для отца и братом для сестёр. Вы просто святой! Ни одна мать на свете не пожелала бы лучшего.

Хорошо бы моя мать оказалась здесь, услышала, как меня назвали святым. Тогда она поняла бы, что есть в этом мире люди, способные оценить мой талант.

Но, пожалуй, всё же хорошо, что её не было, не то она могла бы оспорить некоторые незначительные детали моей истории. То, что я наполовину сирота — чистейшая правда. Вы же не думали, что я стал бы врать на этот счёт? Но моя мать сказала бы, что старика убил стыд за моё беспутное и порочное поведение. По-моему, довольно-таки несправедливое обвинение.

И вообще, мать считала меня своим большим разочарованием с тех самых пор, как я произнёс своё первое слово — вероятно, оно оказалось из тех, какие ни одна мать не хотела бы слышать от сына. Временами моя мать бывает довольно сурова.

Зато донья Лусия была очаровательным блаженно-доверчивым созданием и совершенно уверилась, что я — именно такой сын, какого только можно желать. А такое трогательное доверие в любом могло пробудить лучшие чувства. Могу поклясться, к тому времени, как я покинул этот благоухающий дворик, она уже готова была меня усыновить.

Я собирался вернуться через пять дней, к тому моменту, как у неё появятся мои деньги... то есть, её деньги... готовые, чтобы я их забрал. Сначала она предложила собрать финансы за две недели, но я настаивал — корабль должен отплыть не позже, чем через неделю, чтобы поймать попутный ветер. Я сказал, что пять дней могут превратить многонедельное  плавание в многомесячное, это я знаю по собственному опыту, ибо видел корабли, заштилевшие на много дней.

Я объяснил ей, что люди тогда расхвораются от нехватки воды и пищи, поскольку к тому времени, как снова удастся поймать ветер, припасы на корабле истощатся, экипаж ослабеет и не сможет поднять паруса. Я поведал ей о том, как видел гибель невинных юношей, которые падают, не в силах удержаться на такелаже, и обезумевших от жажды мужчин, прыгавших в волны, думая, что видят зелёный луг и идущих к ним навстречу жён и детей. Донья Лусия слушала и самым трогательным образом промокала слёзы.

Наконец, мы договорились, что деньги буду собраны как можно скорее — если, конечно, она не хочет, чтобы смерть этих несчастных была на её совести, и я покинул дом доньи Лусии, прихватив корзинку с персиками и виноградом «для милого малютки Пио».

Завтра я собирался навестить своего приятеля-клерка и получить составленный документ. Без подписанного контракта донья Лусия не собиралась расставаться ни с одним крусадо.

Мой приятель мог выполнить самый впечатляющий документ, украшенный красивейшими завитушками и составленный в таких невнятных юридических формулировках, что по нему сам дьявол продаст собственную душу и не поймёт, что натворил. Этот клерк сделает всё, что я попрошу, и задаром. Он мой должник. За годы работы он сумел прикарманить неплохие денежки у своего нанимателя, но пожадничал, стал беспечным — и оказался в опасной близости к аресту. Я помог ему свалить вину на другого работника, который теперь томился в тюрьме, но мой приятель знал — одно моё слово, и вместо другого он сам окажется в подземелье.

— Только подумай, Пио, — сказал я, когда мы пировали фруктами в моём удушающе-жарком жилище. — Всего-то через пять дней этот ублюдок трактирщик будет кланяться, расшаркиваться и умолять нас принять самое лучшее вино, какое только найдётся в его паршивой таверне. Но я думаю, ноги моей там больше не будет. Он может попрощаться со своими денежками. Вышвырнул меня, как будто я не сеньор, а какой-то нищий. По правде сказать, это он должен был платить мне за то, что я пил ту дрянь, которую он предлагает, лишь бы избавиться. А мне следует подать на него в суд за боль в животе после каждого глотка его пойла.

Пио схватил ещё винограда с моей тарелки, прыгнул на верх побитого старого шкафа и принялся есть и плевать в меня косточки. Я кидал виноградины в рот, а Пио возмущённо вопил, как будто думал, что это я ворую его еду. Потом, наконец, повернулся задом, отказываясь на меня смотреть.

В таком настроении он почти такой же вредный, как Сильвия. Эта маленькая злобная ведьма вечно кидалась на меня и устраивала истерики. У меня пальцев на руках не хватит, посчитать сколько раз она грозилась меня бросить. Теперь, наконец-то ушла, но я знал, что она не останется в стороне, как только почует запах денег.