Следующее, что он помнит — голова закружилась, и вдруг потянуло в сон. Он свалился, потерял сознание и очнулся на следующее утро связанным... Я заметил, в вольере вы держите много банок с травами и флаконов со снадобьями.

— Как и всякий сокольничий, — растерянно ответил отец. — Если птица заболеет или с ней что-то не так, это нужно сразу лечить. Но вы узнали, кто отравил мальчика?

— Это должен быть кто-то, обладающий обширными знаниями о травах, кто отлично знал, как усыпить парня на несколько часов, чтобы тот не поднял тревогу, и кто знал, чем отравить птиц, да так, чтобы те погибли быстро и сразу. Верно, сокольничий?

Прежде чем отец успел ответить, офицер схватил его за плечо и прижал лицом к грубым каменным плитам двора. Один из солдат, скучавших у стены, наконец, вступил в действие и крепко связал запястья отца за спиной. Офицер подтолкнул его к распахнутой двери.

— Вам ведь известно, что случается с сокольничими, когда те по беспечности теряют ценную птицу? У них вырезают кусок из груди весом с ту птицу. Таково наказание за то, что позволил птице улететь. А представляешь, сокольничий, что сделают с тобой, намеренно убившим любимых птиц короля? Как думаешь, сколько весит та пара соколов?  Думаю, когда с этим покончат, плоти в твоей груди не останется, да в тебе и нет столько мяса. Может, остальное вынут из твоей милой жёнушки, или из твоей хорошенькой дочки.

Подход — приближение к соколу после того, как тот совершил убийство.

— Альваро, Альваро, просыпайся, ленивый пёс!

Камни с грохотом ударили в разбитые ставни моего окна и застучали по деревянным половицам. Пио испуганно заверещал и залез на шкаф.

Я со стоном перевернулся, пытаясь открыть глаза, но тут же сразу зажмурился от яркого утреннего солнца.

—Альваро! Я знаю, что ты там!

Снова полетели камни, один больно ударил меня по спине, заставив, наконец, сесть. Лишь через несколько мгновений до меня дошло, что швыряющийся камнями идиот обращается ко мне.

Я так привык за последние дни к имени Рикардо, что почти забыл, что я Альваро, по крайней мере, для живущих в этом грязном квартале Белема.

— Альваро!

— Слышал, слышал! Иду я! — заорал я. — И прекрати кидаться, недоумок! Ты выбьешь мне глаз.

Я вылез из кровати и подошел к окну. Горло обожгла изжога от вчерашнего дешевого вина, и я закашлялся, высунувшись посмотреть, кто беспокоит меня в этот недобрый час. Как можно вставать до полудня, я никогда не мог понять. На кой черт нужно утро, объясните мне? Таверны закрыты, шлюхи не отпирают дверей, так ради чего вставать?

Я выглянул вниз, на улицу. Она заполнилась толпой, люди теснились, стараясь не задевать друг друга своими бочками и корзинами. Женщины балансировали на головах лотками фруктов или кувшинами с водой, мужчины держали живых кур, бьющихся в руках, ослики покачивались под тяжестью, нагруженные корзинами или огромными тюками сена.

И посреди всей этой суеты неподвижно стоял один человек, глядя вверх, на моё окно. В него врезались, толкали вперёд и назад, ругали за то, что стоит на дороге, но он ни на кого не обращал внимания.

Он был тощий, с мясистыми ушами, торчащими меж его прямых волос как ручки графина. Я с трудом вспомнил в нём одного из слуг на постоялом дворе. Как там его — Феликс... или Филипе?

Он звал меня, яростно размахивая руками, как будто пытался отогнать осу. Но я не собирался спускаться вниз, пока не узнаю, чего ему надо. Может, паршивый трактирщик послал его за деньгами, что я задолжал? Или я и этому Филипе должен денег? Я не мог вспомнить, но мне не раз случалось сделать ставки после слишком многих стаканов, а потом забывать про это. Если говорить честно, я должен бы был признаться — мне много раз рассказывали, как я вытворял в пьяном виде такое, о чём не имею ни малейшего воспоминания. Однако, этот мир полон лжецов.

И как я всегда говорю, если человек не может вспомнить, как делал ставку, значит, он был не в состоянии её сделать. Если собираешься обманывать пьяного, не жди, что он честно отдаст долг, когда протрезвеет.

Я осторожно выглянул в окно и крикнул вниз:

— Чего тебе надо?

— Там твоя... Сильвия. Ты должен пойти.

Моё сердце заколотилось о рёбра.

— Сильвия но... Подожди. Мне нужно одеться. Я быстро.

Я знал! Знал, что Сильвия станет умолять взять ее обратно. И не из-за денег, она ведь еще не знала, что я их заполучу. Она вернулась, потому что любит меня, даже обожает, и поняла, что не может жить без меня, так же, как и я без нее.

Конечно, она выставит какие-нибудь условия, она же гордячка. Заставит пообещать, что я так больше не буду — что бы там я, по ее мнению, ни наделал — и я поклянусь могилой матери. Но мы оба знаем, что она не послала бы этого парня за мной, если бы не решила вернуться.

Я собрал с пола разбросанную грязную одежду. Хотя я одевался со всей возможной быстротой, не обращая внимания на то, как выгляжу, это простое дело заняло целую вечность. Руки так дрожали, что я беспомощно путался в завязках и застежках. Я даже умудрился нацепить штаны задом наперед, и пришлось снова стаскивать их.

Я подошёл к двери и тут мне на плечо прыгнул со шкафа Пио, намереваясь, как обычно, пойти со мной, но я осторожно смахнул его на кровать.

— Нет, Пио, не сегодня. Ты остаёшься здесь.

Сильвия не особенно хорошо относилась к Пио. Он имел привычку без предупреждения прыгать ей на спину и дёргать за волосы. Особенно его радовало, когда у Сильвии были заняты руки и она не могла защититься.

Однажды я едва не задохнулся от смеха, глядя на её борьбу с Пио, я сделал ошибку, сказав ей, что он делает так лишь потому, что она визжит, и если не обращать внимания, ему это надоест. По-моему, в тот раз она швырнула в меня мой обед, а имена, которыми Сильвия называла невинную маленькую обезьянку, не стоило бы повторять даже в портовой таверне.

Поэтому мне показалось разумным придержать Пио в сторонке, пока Сильвия не согласится вернуться. Он сделал ещё бросок ко мне, рассерженно вереща, но я быстренько прикрыл дверь у него перед носом прежде, чем он успел выскользнуть, и, сбегая по лестнице, слышал, как он завопил от злости.

Филипе ждал меня, присев на корточки у стены. При моём приближении он быстро поднялся, ещё раз взволнованно махнул мне рукой и зашагал вперёд по узкой улице так ловко пробираясь в толпе, что пару раз я едва не потерял его из вида.

В конце улицы я повернул к таверне, полагая, что Сильвия ждёт меня там, но почувствовал, что меня тянут за рукав совсем в другую сторону.

— Сюда, она там, возле порта, — сказал Филипе.

Я послушно бежал за ним. Значит, она нашла приют где-то у берега. Но чья же это постель? Я знал, она не в одиночестве провела эту неделю, и чувствовал уколы ревности.

Кто он? Какой-нибудь потный здоровяк из порта, сплошные мускулы и никаких мозгов? Один из тех вкрадчивых музыкантов, что играют в тавернах и подмигивают девушкам, или моряк-иностранец с полным карманом золота? Может, потому она и захотела снова меня увидеть, что корабль любовника ушёл?

Я понял, что крепко сжимаю кулаки и, похоже, что-то яростно бормочу себе под нос — какая-то женщина средних лет с корзиной рыбы на спине вжалась в стену, пропуская меня, и подняла руки, чтобы защитить лицо, будто решила, что я собираюсь напасть. Я улыбнулся и кивнул, но она бросилась прочь, испуганно оглядываясь через плечо. Я старался успокоиться. Нет смысла выспрашивать Сильвию, где она была или с кем, это только вызовет новую драку. Нам обоим лучше не упоминать об этом. Я должен целовать её, обольщать и ухаживать. Она так хотела — быть в центре внимания, чувствовать себя самой желанной женщиной на земле. Такой она и была.

Боже, в паху у меня пульсировало от одной только мысли о ней. Прошла неделя с тех пор, как мы были вместе, и моё тело желало её сильнее, чем пьяница жаждет вина. Теперь я представлял её голой, только с амулетом в виде глаза Бога на покрытой капельками пота груди. Она оседлала меня, спина изогнута, глаза закрыты, губы раздвинуты в крике, мои руки сжимают тонкую талию, поднимаются к нежной округлой груди. Я был так поглощён этой картиной, что прошёл бы мимо хижины, если бы Филипе опять не схватил меня за руку.