Я коснулась его руки. Она была холодной как могильный камень зимой. Я старалась говорить мягко.

— Но, отец, мне непонятно, зачем регент сделал такое с соколами. Я думала, тебя арестовали из-за птиц, не потому...

Я всё ещё была слишком потрясена, чтобы произнести это слово, как будто высказанное вслух это станет реальным.

— Кардиналу Генри известно, как сильно Себастьян любил этих птиц, и любой из королевской прислуги мог сказать, сколько времени мальчик проводит со мной, как мы с ним стали близки. Генри не мог не захотеть выяснить всё о человеке, который способен сильно повлиять на ребёнка. В глубине души, я понимал опасность, но отказывался признаваться в этом даже себе. Надо было уговорить Себастьяна не ходить так часто в вольеры, но у меня не хватило духа прогонять мальчика. Бедняжка так одинок, а соколы были единственным, что позволяло укрыться от дяди и от наставников-иезуитов, которые ему ни разу слова доброго не сказали. И, по правде говоря, мне нравилось общество этого мальчика. Он был мне как сын, которого я никогда...  — Отец умолк и смущённо сжал мою руку. — Не знаю, сам Генри отдал приказ или иезуиты, но я уверен, кто-то из них решил убить соколов, а когда это откроется, свалить вину на меня. Они хотели отравить разум короля, внушить, что марраны предали его и убили самых дорогих ему созданий. Ничто не могло ранить этого ребёнка сильнее и заставить почувствовать себя преданным, чем убеждение, что именно тот, кому он больше всех доверял, убил его соколов, зная, как много они для него значили. А после этого — легко убедить мальчика, что марраны злы и коварны. И в следующий раз, он больше не усомнится, поджигая костёр, он с радостью это сделает.

— Но отец, Себастьян обожает тебя, и знает, как сильно ты любил этих птиц. Он тысячу раз видел, как ты о них заботишься. Он не мог поверить, что ты способен причинить им вред. Ты не просил о возможности повидаться с ним, объяснить?

— Я видел его, — ответил отец, с таким отчаянием в голосе, что мои глаза обожгли слёзы. — Но юный король был не один. Я понял, что Себастьян не хотел верить в эти россказни. Но я ведь не сказал ему, что я из Новых христиан, с чего бы? Он не спрашивал, и даже представить такого не мог. Но понятно, его убедили, будто я сознательно скрывал правду, и таким образом, в нём поселилось сомнение. Если я утаивал от него такое, почему и в другом мне не лгать? Даже если он мне и верил — он же просто ребёнок. Как он может противиться окружающим его взрослым? Разве станет он с ними спорить, особенно с дядей и наставниками? Он их боится. Маленький Себастьян сделал всё, что только мог. Он попытался сказать, что не верит в мою вину, а когда один из советников предложил ему подписать приказ о моей казни, он решительно отказался... ну, то есть, сначала.

— Нет, отец, нет! — застонала я, зажимая руками рот.

Он с огромным усилием поднял руку, коснулся моей щеки. Зазвенела тяжёлая цепь.

— Не плачь, детка, прошу тебя.... Тебе нужно быть сильной... ты должна, или ты это не переживёшь. Мой час ещё не пришёл. Когда Себастьян отказался подписывать, один из иезуитов предложил устроить проверку. Он сказал, если я невинен и добрый католик, Бог подтвердит это, вернув птиц к жизни. Себастьян — смышлёный парнишка. Он сказал, что те птицы похоронены уже больше трёх дней, сам Иисус не пробыл в могиле так долго. Иезуиты были в ярости. Один, казалось, вот-вот ударит мальчишку, и не важно, что он король. Но тут, чтобы сгладить ситуацию, в разговор вступил муж доньи Офелии. Он предложил, чтобы Себастьян просто потребовал от меня замены погибших птиц на пару новых соколов. Он сказал это в шутку, и все засмеялись, поскольку знали, что это невозможно. Откуда мне, сокольничему, взять такие деньги, не говоря уж о том, где я мог бы найти пару белых соколов? Но юный король не смеялся. Он ухватился за эту мысль как за возможность разрешить проблему. Король взмахнул рукой в знак молчания, о после официально объявил, что даёт мне год и ещё один день чтобы предъявить новую пару белых соколов. Если я это сделаю, он меня помилует.

От этих слов моё сердце едва не разорвалось от облегчения.

— Благодарю тебя, Пресвятая дева, — выдохнула я. — Видишь, отец, всё хорошо. Мы найдём деньги. Ты сказал, что немножко спрятал, а у меня есть несколько ожерелий, их можно продать. И у матери есть пряжки и кольца. Найдём и ещё что-нибудь. По крайней мере, он дал нам достаточно времени, чтобы собрать нужную сумму, и мы сможем тебя вызволить. Можно взять в долг...

— Нет, Изабела. Не ради этого я послал за тобой. Вы должны взять те деньги и все ценные вещи, что у вас есть, и уехать этой же ночью. Король дал мне... нам немного времени, и я за это благодарен. Но иезуиты никогда не допустят, чтобы ребёнок взял верх над ними, даже если это король. Не в их силах заставить короля изменить свою волю, но они вынудили его добавить одно условие. Если я не представлю ему новых птиц, они казнят меня, но не только меня одного... они убьют и тебя, и твою мать, и казнь не будет... милосердной. Думаю, и этим всё не закончится. Они попытаются отыскать и других членов нашей семьи. Моя сестра, её дети... никто из нашей семьи больше не в безопасности. За это преступление мы все заплатим ужасную цену. И ты понимаешь, вам с матерью надо исчезнуть сегодня же. Уверен, они намерены арестовать вас обеих в ближайшую пару дней и держать, пока время не истечёт, чтобы вы не сбежали. Нельзя, чтобы тебя нашли. Кроме того, нужно послать весть твоей тёте, но лишь когда вы будете в безопасности.

Я почувствовала, как холодеет кровь. Хорошо, что в этот момент я уже сидела — иначе, ноги обязательно подогнулись бы. Я видела пленников, привязанных к столбам, языки пламени, скачущие в темноте вокруг них, и толпу, требующую крови. Но на этот раз на помосте стояла я, смотрела на них сквозь огонь и дым, безуспешно пытаясь вывернуться из оковов, когда жар подбирался ближе.

Я заставила себя заговорить, и, хотя старалась казаться уверенной, голос дрожал.

— Но отец, это невозможно, мы же не виноваты. Мы как-нибудь соберём эти деньги.

— Не стоит надеяться на чудо, дитя. Даже если сумеешь собрать цену птиц — где ты их купишь? Эти соколы — королевские птицы. Король владел единственной парой в Португалии. Если бы это были простые соколы или орлы, ты легко бы купила новых. Каждый год их привозит много торговцев. Но белые соколы водятся только в холодных северных землях. А самые крупные из них и самые белые, какие были у Себастьяна, водятся только в Исландии. В той стране правят лютеране. Они никогда не позволят везти своих царственных птиц к католическому королю, а особенно — в страну, где властвует инквизиция, поскольку инквизиция убивает протестантов так же безжалостно, как и марранов. Нет, дитя, ты должна обещать мне, что...

Мы услышали в коридоре приближающиеся шаги и отец умолк. В замке повернулся ключ, и дверь со скрипом отворилась. Оранжевый свет мерцающего на стене факела заслонила тяжёлая туша солдата, который меня привёл.

— Быстрее, охранник закончил свой завтрак. Я видел его в окно. Он вышел в сортир и в любую минуту вернётся.

Солдат схватил мои запястья, рывком поднял на ноги и вытолкнул в дверь. Я не успела даже сказать отцу "прощай", не говоря уж о том, чтобы обнять и поцеловать его.

Когда солдат потащил меня по скользкому коридору к лестнице, я услышала только одно слово, сказанное мне вслед. Обещай!

Я не пошла домой. Не могла. У меня не было сил даже смотреть на мать, тем более — стараться говорить с ней. Ко мне всё ещё цеплялась холодная сырая вонь подземелья, и сейчас я не вынесла бы никакого дома, даже нашего. Мне нужно побыть снаружи, на яростном жарком солнце, подышать чистым и свежим воздухом. Я зашла вверх по склону в сосновую рощу, перешла вброд холодный как лёд ручей и вскарабкалась по громадным поросшим мхом валунам, которые оплетали толстые извилистые корни растущих вокруг деревьев. Даже поваленные штормом или стоящие мёртвыми и почерневшими, деревья не выпускали валуны из хватки корней, как будто сами превращались в камень.