Она задавала себе эти вопросы, искала ответы, а мысли ее все возвращались и возвращались к детям.

Много лет назад, когда Эмма была еще совсем молодой женщиной, она с тревогой замечала у своих детей некоторые неприятные черты и думала: „Это все моя вина. Я сделала их такими, какие они есть. Кого-то из них я попросту упустила, а к иным была привязана чересчур сильно и безрассудно. Но и тем и другим я всегда потакала, и поэтому все мои дети оказались слишком избалованными”. Но по мере того, как сама она становилась с годами старше и мудрее, чувство собственной вины за то, какими выросли ее дети, постепенно растворялось. Человек, поняла Эмма, в значительной степени сам ответственен за свой характер. В конце концов она пришла к выводу, что если характер действительно определяет судьбу, то, значит, каждый мужчина и каждая женщина создают для себя одни рай на земле, а другие – ад. Именно тогда до нее дошел смысл слов, когда-то сказанных Полем Макгиллом: „Мы все, Эмма, творцы собственной жизни, и проживаем такую жизнь, какую себе создали. Так что некого обвинять в своих неудачах и некого благодарить за свои победы”. С этого времени она внутренне успокоилась, и ее больше уже не терзали подчас мучительные переживания за судьбу своих детей. Она перестала тревожиться и понапрасну изводить себя, беспрестанно чувствуя вину за их слабости и недостатки. Они, и только они несут ответственность за свои поступки и свою жизнь, а что касается ее, их матери, то она никакой вины за их судьбы чувствовать не должна.

Обо всем этом ей подумалось сейчас, когда она перебирала в памяти слова Поля Макгилла. „Да, – уверяла себя Эмма, – мне не в чем себя упрекать. Их губит собственная жадность, собственное хвастовство и собственные непомерно раздутые амбиции”.

Она вновь встала и подошла к окну – на сей раз походка была уже почти столь же твердой, как и обычно, а выражение лица сделалось привычно жестким. Она рассеянно посмотрела в окно: снегопад кончился, в ясном небе опять засветило солнце. Эмма вернулась к столу, полная решимости, твердо зная, что ей надо делать. Она тут же нажала кнопку вызова секретарши. Та немедленно явилась, неся поднос с чаем. Поставив его на стол перед Эммой и услышав ответное спасибо, Гэй села на свое обычное место. „До чего все-таки она бесстрашна, эта женщина, – подумалось ей при виде прежней миссис Харт. – Как спокоен сейчас ее взгляд, как тверда рука, разливающая чай!”

– Я чувствую себя намного лучше, – улыбнулась ей Эмма. – Думаю, имеет смысл зарезервировать три места на любой самолет, вылетающий рейсом Нью-Йорк-Лондон сегодня вечером. По-моему, таких рейсов несколько. Можешь брать билеты на любой из них, мне решительно все равно.

– Хорошо, миссис Харт, сейчас же свяжусь с ними по телефону. – И Гэй поднялась, чтобы идти к себе.

– Кстати, дорогая, – остановила ее Эмма, – Пола наверняка удивится, узнав, что мы вылетаем в Лондон раньше, чем планировали. Я скажу ей, что там неожиданно появились срочные дела, требующие моего присутствия. Мне бы не хотелось, Гэй, чтобы она хоть что-нибудь узнала об этом... – Она замолчала, подыскивая нужное слово и с горькой усмешкой докончила: – Этом заговоре. Да, именно так мы будем его называть.

– Что вы, миссис Харт! – с жаром воскликнула Гэй. – У меня и в мыслях не было рассказывать обо всей этой истории ни Поле, ни кому-нибудь еще.

– И еще, Гэй...

– Да, миссис Харт?

– Спасибо, Гэй. Ты сделала все как надо. И я очень тебе благодарна.

– Ну что вы, миссис Харт... – засмущалась та. – По-другому я и не могла поступить. Просто я боялась вам рассказать, потому что знала, как это вас огорчит.

– Знаю, дорогая, знаю, – улыбнулась Эмма. – А теперь выясни, пожалуйста, сможем ли мы улететь в Лондон сегодня вечером.

Кивнув, Гэй удалилась. Оставшись одна, Эмма снова задумалась, рассеянно попивая чай. Она погрузилась в мысли о делах, о детях и внуках. О семье, которую вырастила, о династии, которую создала. Она знала теперь, что надлежит сделать, чтобы сохранить и то, и другое. Но возможно ли это? Сердце ее тревожно забилось, по всему телу пробежала дрожь при мысли о том, что ей предстоит. Впрочем, чувство тревоги было мимолетным – она быстро убедила себя, что у нее хватит сил осуществить задуманное.

„Боже, – подумалось ей, – до чего все-таки смешная штука жизнь. По иронии судьбы ее сыновья стали обсуждать свой заговор именно у нее в зале заседаний правления! Они-то думали, что выбрали самое что ни на есть подходящее время. Еще бы, в пятницу вечером, когда все уже ушли с работы. Какая, однако, страшная глупость. Просто поразительно, до чего они тупы. И еще один просчет, оказавшийся роковым. Они недооценили меня! И, наконец, судьбе было угодно, чтобы я вовремя узнала об их предательстве. Теперь, когда мне все известно, я могу полностью владеть ситуацией, предвидя и упреждая все их очередные шаги”.

Эмма злорадно усмехнулась. Она была азартным игроком и в собственных делах, и в собственной жизни. Теперь к ней снова шла козырная карта. Удача пока была на ее стороне. И Эмма молила Бога, чтобы она продержалась как можно дольше.

Генри Росситер плотно прижал телефонную трубку к уху, чтобы по возможности лучше слышать звучавший на другом конце провода женский голос: для этого ему приходилось изрядно напрягаться, потому что, хотя Эмма Харт по обыкновению отчетливо произносила слова, сейчас она говорила гораздо тише, чем всегда.

– Итак, Генри, – подытожила она, – я была бы вам весьма признательна, если бы вы согласились заглянуть ко мне в офис, сюда в магазин, около половины двенадцатого. Мы бы поболтали с часок, а потом как раз подоспеет ленч – и мы могли бы перекусить прямо у нас в комнате для заседаний правления. Конечно, если у вас ничего другого на это время не запланировано.

На какое-то мгновение он заколебался. Для кого-нибудь другого это осталось бы незамеченным, но не для Эммы – уж он-то знал.

– Прекрасная идея, моя дорогая. Приду с удовольствием, – выпалил он как можно быстрее.

– Но у вас, правда, на этот час ничего не намечено, Генри? Меньше всего мне хотелось бы нарушать ваши планы.

А планы у него действительно имелись – и совсем иные. Как раз в это время должна была состояться важная деловая встреча за ланчем, договоренность о которой была достигнута раньше. Но мог ли он отказать своей давней и самой важной клиентке, к тому же еще одной из самых богатых женщин в Англии, а возможно, и во всем мире, поскольку точных размеров ее состояния не знал никто? Обманывать ее, прибегая к спасительной лжи, было бы неблагоразумно, ибо, будучи достаточно прозорливой, она понимала, что у ее банкира, конечно же, имеется какая-нибудь предварительная договоренность. Поэтому он не стал выкручиваться, а, прокашлявшись, сказал правду:

– Было намечено, но отменить эту встречу не составит для меня большого труда, раз просите о встрече вы, моя дорогая.

– Спасибо вам, Генри. Тогда до встречи в половине двенадцатого. Всего доброго!

– Всего доброго, Эмма, – произнес он в ответ, но она уже положила трубку.

Генри знал Эмму Харт не меньше сорока лет. Срок, вполне достаточный для того, чтобы понимать: за каждой из ее просьб, каким бы мягким тоном она ни излагалась, всегда стоит неумолимое требование. По существу это были не просьбы, а приказы, хотя и высказанные самым нежным тоном. К тому же и ее манера держаться неизменно отличалась обворожительностью – Генри первым готов был признать, что это как нельзя лучше помогает ей добиваться своего.

Уставившись на чернильный прибор из оникса, стоявший у него на столе, Генри стал раздумывать, что бы могли означать Эммины слова. Ничего особенного она вроде бы и не сказала, и в ее голосе он не уловил ни одной нотки беспокойства или раздражения, но почему-то во время их короткого телефонного разговора им овладело непонятное чувство тревоги. Как опытный банкир, Генри, обладая известной интуицией и проницательностью, неизменно подстраивался под своих клиентов, учитывая при этом особенности характера каждого из них, малейшие его причуды и завихрения. Без этого ему просто нельзя было бы обойтись – ведь он занимался их финансами и устройством многих из их дел, а с очень богатыми людьми, как он убедился еще на заре своей деятельности, порой может быть очень и очень трудно. Особенно когда речь идет об их деньгах.