Тем не менее, даже не посещая школы, Фрэнк продолжал заниматься – уже самостоятельно. Он постоянно читал, пользуясь скудным запасом маминых книжек в замусоленных, истрепанных переплетах, как и любыми другими, что попадали ему в руки. Некоторые незнакомые слова пугали его, но все равно они казались ему волшебными – его чувства по отношению к ним граничили с обожанием. Мысленно, про себя он складывал предложения, а затем, раздобыв клочок бумаги (это была настоящая драгоценность), записывал целые куски сочиненной им прозы. Бумагу обычно приносила для него Эмма. Его постоянно волновали какие-то абстрактные идеи, хотя он толком не знал еще, что это такое: захваченный этими мыслями, он бывал иногда совершенно сбит с толку и обескуражен. Впрочем, его интеллект справлялся с тем вызовом, который Фрэнк Харт как бы бросал сам себе, – его несомненным способностям в будущем суждено было еще более усовершенствоваться.

Сейчас он сидел на стуле и задумчиво смотрел на огонь, держа в маленьких ручках большую кружку чая, а перед его мысленным взором проплывали одно за другим разные видения, словно родившиеся в огненном чреве. Вот перед ним возник поэтический образ, такой хрупкий, что казался как бы несуществующим, – и мечтательные, устремленные в одному ему ведомую даль глаза мальчика засветились радостью, а на пухлых губах заиграла счастливая улыбка.

Скрип двери, неожиданно нарушивший его мечтания, даже испугал Фрэнка. Подняв голову, он огляделся вокруг. Так и есть, это в комнату вошла Эмма и, занятая своими делами, не подумала его окликнуть. Фрэнк стал медленно отхлебывать чай из кружки, исподлобья следя своими карими глазами за движениями сестры. Вот она остановилась у окна, отдернула занавеску и, обращаясь к нему, произнесла, по-прежнему продолжая смотреть на улицу:

– Темень-то какая! Но нам можно выйти немного позже. Может, к тому времени хоть чуть-чуть рассветет. Лучше уж я тогда часть пути в Фарли-Холл пробегу, чем ковылять сейчас в темноте всю дорогу.

– Папа налил в чайник кипятку, чтоб ты выпила, и велел сделать тебе бутерброд. Вон он там лежит, на чайнике, – ответил Фрэнк, ставя свою кружку на камин.

Эмма с некоторой опаской взглянула на бутерброд, и, перехватив взгляд сестры, Фрэнк счел нужным пояснить в свое оправдание:

– Я не стал класть много сала, а сделал, как ты говорила. Сперва намазал погуще, а потом соскреб.

Эмма чуть заметно улыбнулась, глаза ее лукаво заблестели. Она налила себе в кружку чаю и, положив бутерброд на тарелку, подошла к сидевшему возле камина брату. Сев напротив Фрэнка, она принялась рассеянно жевать свой сандвич, думая по-прежнему о матери.

Фрэнк внимательно следил за сестрой, отмечая малейшие нюансы в выражении ее лица. Вот это было ему крайне важно: ведь он обожал свою сестру и нуждался в ее одобрении. Стремясь угодить, он иногда делал смехотворно глупые вещи, что сильно раздражало Эмму и вызывало ее неудовольствие. Впрочем, долго злиться она не умела.

– Как же я рад, что ты их разняла, Эмма. Мне было так страшно, но спасибо тебе – все уладилось! – произнес он с торжественной серьезностью, и глаза его заблестели от едва сдерживаемого восхищения.

По-прежнему занятая своими невеселыми мыслями, сестра рассеяно взглянула на младшего брата, поставив тарелку с бутербродом на камин.

– И всегда все у них начинается из-за ничего.

– А мне все равно страшно, – быстро отозвался Фрэнк. – Наверно, потому-то я так густо и намазывал тогда сало. Просто нервничал, и все тут, – закончил он, чтобы уж окончательно реабилитировать себя в глазах любимой сестры.

– Ах ты придумщик, Фрэнки! – рассмеялась Эмма, и брат сразу надулся.

– Пожалуйста, не называй меня Фрэнки. Сколько раз тебя мама просила! – обидчивым тоном произнес он, и все его маленькое тельце напряглось, а в глазах, обычно таких кротких, появилось сразу же воинственное выражение.

Эмма терпеливо рассматривала его гораздо внимательнее – ее немало позабавила эта новая вспышка воинственности, что было совсем не похоже на обычное поведение младшего брата. „Боже, – подумала она, – до чего же серьезный у него вид!”

– Извини, пожалуйста! Мама действительно не любит всякие прозвища. Ты прав, – заключила Эмма с улыбкой.

Фрэнк выпрямил плечи и принял горделивый вид, явно довольный ответом сестры.

– Мама говорит, что я уже настоящий взрослый парень. А Фрэнки – это какое-то детское имя! – воскликнул он своим по-мальчишески писклявым голоском, прозвучавшим, правда, на удивление твердо.

– Совершенно верно. Ты и есть „настоящий взрослый парень", – весело согласилась Эмма, с любовью глядя на братишку. – Ну а сейчас, пожалуй, нам с тобой пора собираться в путь. – С этими словами она отнесла оставшуюся грязную посуду в мойку, вымыла, вытерла и возвратилась обратно к камину, где сидел Фрэнк. Привычным движением она взяла свои башмаки, поставленные здесь отцом для тепла, и стала с решительным видом их надевать. Наклонившись, чтобы завязать шнурки, Эмма украдкой взглянула на брата и, увидев его задумчивые глаза, нетерпеливо подумала: „Ну вот, снова погрузился в свои грезы! И что хорошего приносят ему его пустые мечты?”

Ей самой предаваться грезам просто не было времени. Впрочем, если грезы и посещали ее, то были весьма прозаического свойства, начисто лишенного всякой романтики. Можно даже сказать, что они отличались прагматизмом: так, она грезила о теплых пальто для всех них; о кладовке, полной копченой свинины, кругов сыра, мясных туш и бесконечных рядов консервированных фруктов и овощей, как в Фарли-Холл, где она работала прислугой; подвале, забитом красиво поблескивающим черным углем; и наконец, о золотых соверенах, позвякивающих у нее в кошельке, которых было бы достаточно, чтобы накупить все эти вкусные вещи для мамы и новые башмаки для папы.

Эмма вздохнула. В отличие от нее Фрэнк грезил о книгах, поездке в Лондон, роскошных кебах и посещении театров. Его грезы порождались теми иллюстрированными журналами, которые ей иногда удавалось доставать для него в Фарли-Холл. Что касается Уинстона, тот мечтал о морской службе, кругосветном плавании, походах в экзотические края, где его ждали увлекательные приключения. Оба брата грезили об удовольствиях и славе, в то время как она, Эмма, когда выкраивалась свободная минутка, думала лишь об одном: как им всем выжить в этом мире.

Она снова вздохнула. Да она с удовольствием согласилась бы на любую дополнительную работу, которая бы приносила ей еще несколько шиллингов в неделю, – всего несколько шиллингов, не говоря уже о золотых соверенах. Пора! Она решительным движением встала со стула, подошла к вешалке, взяла пальто и позвала Фрэнка.

– Пошли. А то сидишь и мечтаешь, как глупый утенок. Одевай пальто, уже без двадцати шесть. Я уже и так опаздываю.

Эмма протянула братишке его пальто и шарф, которым он тут же обмотал шею. Ворча и сокрушенно вздыхая, сестра размотала шарф и повязала вокруг непокрытой головы Фрэнка. А чтобы он не развязал, Эмма закрепила концы под подбородком, а затем взяла его кепчонку и натянула поверх шарфа, не слушая его протестующих восклицаний и нытья.

– Ну пожалуйста, Эмма, я не люблю так носить! Ты что, хочешь, чтобы другие мальчишки надо мной потешались и называли меня девчоночьими именами?

– Ничего, – твердо возражала сестра. – Зато у тебя уши будут прикрыты. Сколько раз я тебе говорила, чтоб ты не слушал этих дурачков! А теперь пошли – и давай-ка пошевеливайся...

Эмма сама завязала свой шарф, вручила Фрэнку его коробку с сандвичами, в последний раз окинула взглядом кухню – и задула свечу. Крепко держа братишку за руку, сестра вывела его из дома.

Выйдя, они оба сразу же окунулись в предрассветную темноту, все еще не желавшую сдавать своих позиций. Порывы холодного, промозглого ветра буквально сбивали брата и сестру с ног. Они почти бегом продвигались по мощеной дороге мимо сникших и заиндевелых кустов бузины и сирени в маленьком садике, где земля была черной и твердой, как железо. Вокруг них не было слышно ничего, кроме ветра да еще стука их башмаков на холодных камнях, когда они спускались в Топ-Фолд. Их дом находился в верхней части деревушки Фарли, над которой нависала громада вересковой пустоши. Место было глухое и малопривлекательное, и если бы не слабый свет, мелькавший за окнами некоторых из домов, мимо которых они сейчас шли, можно было подумать, что они где-нибудь на необитаемом острове. Когда брат и сестра дошли наконец до последнего поворота, Фрэнк поднял замерзшее личико и спросил у Эммы, может ли он зайти к тете Лили.