Казалось, Адель не обратила на них никакого внимания. Она неожиданно ощутила безмерную усталость и с трудом смогла, глубоко вздохнув, провести по лбу тыльной стороной ладони. К горлу подступила тошнота, голова кружилась; больше всего на свете Адель хотела, чтобы Адам поскорей ушел и оставил ее в покое. Усилия, которые ей потребовались для того, чтобы выглядеть по возможности спокойной и не сказать чего-нибудь невпопад, окончательно подрывали еще оставшиеся у нее силы. Она чувствовала себя окончательно выпотрошенной.

– Хорошо, Адам. Будем считать, что вопрос решен, – произнесла она еле слышно, борясь с желанием промолчать, удалившись в свой внутренний мир, где уже ничто и никто не сможет ее побеспокоить. – Извини, но у меня болит голова, прямо раскалывается, – закончила она жалобным тоном. – Да и у тебя, наверное, есть другие, более важные дела.

– Да, безусловно. – Адам внимательно посмотрел на жену, и ему вдруг сделалось невыносимо грустно. Теперь в его голосе зазвучали нотки сочувствия: – Надеюсь, тебе станет получше, моя дорогая. Прости, если этот разговор был тебе неприятен. Но меня действительно волнует судьба Эдвина.

Считая, что беседа окончена, Адам слегка склонил голову и, учтиво откланявшись, повернулся, чтобы уйти. Но что-то заставило его замешкаться и снова посмотреть на жену. Он нахмурился, заметив в глазах Адели какое-то странное выражение – отсутствующее, стеклянное.

– Можно ли надеяться, что ты составишь нам вечером компанию за ужином? Ты ведь, наверное, знаешь, что мы ждем сегодня гостей, и твое присутствие...

Адель выпрямилась на своем стуле.

– Сегодня вечером? – Голос был хриплым, испуганным.

– Да, сегодня, – подтвердил Адам. – И не говори мне, что ты забыла про сегодняшний ужин, который Оливия устраивает для Брюса Макгилла. Это австралийский овцевод, владелец самых больших ранчо в Австралии. Она говорила тебе об этом еще в начале недели, – резко бросил Адам, пытаясь, однако, держать в узде свое раздражение.

– Но ведь она говорила о субботе, Адам. Я абсолютно уверена, что речь шла именно об этом дне. Я не могла перепутать, – воскликнула она раздраженно.

„Неужели?” – подумал про себя Адам, холодно взглянув на жену.

– Но сегодня как раз суббота, Адель.

В растерянности Адель коснулась рукой лба:

– Конечно! Как я могла забыть? Глупость какая-то, – поспешно проговорила она. – Что касается моего самочувствия, то уверена, что вполне смогу спуститься к ужину.

– Прекрасно, Адель, – попробовал улыбнуться Адам. – А теперь, прошу меня извинить, но мне надо идти, чтобы не опоздать на встречу с Вильсоном. Он ждет на фабрике. Оттуда я еду прямо в Лидс. Жду тебя к ужину, дорогая, и надеюсь, что все будет в полном порядке.

– Спасибо, Адам, – ответила Адель, откидываясь на спинку стула.

Чувство слабости смешивалось со страхом при мысли о том, что ей придется сегодня вечером быть на людях, да еще терпеть присутствие посторонних.

Адам бесшумно закрыл за собою дверь, испытывая чувство глубочайшего удивления. Получить от жены согласие на то, чтобы Эдвин уехал из дома! Да ведь тем самым он фактически вырывает сына из цепких объятий матери. Такого поворота он просто не ожидал – Адель, в сущности, не оказала никакого сопротивления! А то, что в какой-то момент она показала свой характер, его это даже успокоило. Обычно подобные переговоры, касавшиеся судьбы Эдвина, заканчивались потоками слез, обмороками, истерикой – одним словом, это было то, с чем он никогда не умел справляться. После своих бесед с женой Адам бывал разбит и физически, и морально.

Находясь в спальне, рядом с гостиной, где проходил нынешний разговор, Эмма оказалась его невольной свидетельницей. Это действительно получилось помимо ее воли, так как – в отличие от прочей прислуги, всегда подслушивающей господские споры, – она никогда не поступала подобным образом. Закончив стелить кровать, Эмма остановилась и, сжав губы, подумала с грустью: „Бедная женщина! А сквайр – настоящий зверь. Как он над ней измывается! Обращается со своей женой ничуть не лучше, чем со всеми нами”.

Хотя ее ненависть к Адаму была лишена всяческих оснований, это чувство владело Эммой безраздельно.

Как, впрочем, и нелюбовь к Джеральду, который ни разу не упускал случая поиздеваться. К Эдвину, правда, претензий у Эммы не было: по отношению к ней он проявлял чуткость и доброжелательность. И, наконец, с большим уважением относилась Эмма к Оливии Уэйнрайт. Но вот, спросила себя девушка, не слишком ли строго относилась она к слабостям миссис Фарли? Задумавшись, она крепко прижала к груди шелковую подушку: пожалуй, это было именно так. Между тем странности Адели скорей всего объясняются тем, как ведет себя по отношению к ней ее муж. Все время огорчает и ставит ее в тупик. Может, из-за этого Адель и стала такой забывчивой, да и ходит все время как в тумане.

Эмма положила шелковую подушку, взбила ее и застелила постель тяжелым, болотного оттенка, зеленым покрывалом, все это время продолжая размышлять над странностями миссис Фарли. Ее захлестнула волна нежности к Адели, растворившая, казалось, прежнее раздражение и враждебность, – она сама не знала почему, но на душе у нее стало радостнее, оттого что прежние недобрые чувства уже не мучили ее.

Эмма смахнула пыль со стеклянного туалетного столика венецианской работы, стоявшего в алькове перед окном, протерла зеркала и как раз начала что-то мурлыкать себе под нос, когда в комнату вошла Адель. Лицо ее было чем-то озабочено, на нем особенно выдавались высокие скулы, глаза казались глубоко запавшими и подернутыми скорбью. Беспокойство по поводу предстоящего ужина с гостями заставило ее забыть и о своем страстном желании поскорее отгородиться от окружающих и удалиться в глубины своего „я”, и о том, чтобы найти успокоение в спасительном виски. Недавний разговор с Адамом, настроенным явно на решительный лад, поверг ее в ужас при мысли, что сегодня вечером ей необходимо будет сидеть за ужином вместе со всеми, соблюдая правила приличия, как и подобает настоящей хозяйке. При этом она никоим образом не должна была показывать, каких неимоверных усилий ей это стоило, и быть непринужденной и обворожительной, чтобы никто не догадался о тех чувствах, которые клокотали в ней.

Но вот в выражении ее затуманенных глаз мелькнула хитринка: на руках у нее была козырная карта. Ее красота. Адель прекрасно знала, что окружающих она просто завораживает. Настолько, что их внимание отвлекалось от ее странностей, которые иначе были бы легко обнаружены. Сегодня вечером, решила она, ей надо выглядеть совершенно ошеломляюще. Да, за ее красотой спрячется все остальное.

Она поспешно подошла к платяному шкафу, в котором Эмма только что с трудом навела порядок, и открыла тяжелые двойные дверцы нетерпеливым движением руки. Сердце Эммы тревожно екнуло. Ей на миг представилась картина: Адель, снова раскидывающая свою одежду по всей комнате. Эмма посмотрела на госпожу и быстро проговорила:

– Я всю вашу одежду разложила как положено, миссис Фарли. Вы, наверно, какое-то платье ищете? Что-то из ваших особо любимых?

Адель, пораженная, резко повернулась – она уже успела забыть, что в комнате она была не одна.

– О Эмма! Да, я прикидываю, что мне надеть сегодня к ужину. На него пригласили весьма важных особ, так что сама понимаешь... – Она принялась, шурша, отодвигать одно платье за другим, ворчливо приговаривая: – Ты ведь намерена быть здесь, чтобы помочь мне переодеться, да? Я без тебя совсем как без рук.

– Хорошо, мэм. Миссис Уэйнрайт попросила меня остаться поработать на уик-энд. Чтобы помочь с ужином, – тихо сказала Эмма.

– Слава Богу! – воскликнула хозяйка с чувством облегчения, продолжая лихорадочно рыться в шкафу, чтобы найти в конце концов то платье, которое считала для себя идеальным.

При этом ее совершенно не взволновало, что Эмма лишилась тем самым своих законных выходных дней, которые она всегда проводила дома со своими родными. Она вообще не обратила на этот факт ни малейшего внимания, кроме того что Эммино присутствие было удобно ей, Адели. И вот пальцы миссис Фарли нащупали то платье, которое показалось ей подходящим. Вытащив его из шкафа, она продемонстрировала его Эмме. В последнее время Адели трудно было принимать решение, без того чтобы сначала проконсультироваться со своей горничной; вот и сейчас она спрашивала у нее совета.