Откинувшись на спинку стула, Эмма постаралась расслабиться, чтобы и Гэй – по возможности – могла чувствовать себя как можно более раскованной. Посмотрев на секретаршу ласковым взглядом, она тихо произнесла:

– Итак, Гэй, что стряслось?

Секунду поколебавшись, та поспешно ответила с нарочитым удивлением в голосе:

– Да ничего. А что такое? Немного устала, миссис Харт. Дальний перелет, разница во времени, наверное, сказывается.

– Давай позабудем про разницу во времени, Гэй! Мне кажется, тебя что-то очень расстроило. Я почувствовала это сразу же после твоего возвращения в Нью-Йорк. А теперь, моя дорогая, выкладывай мне поскорее, в чем дело. Речь идет о делах здесь или же в Лондоне?

– Да ничего нет. Уверяю вас! – воскликнула Гэй, но от Эмминых глаз не укрылось, что при этих словах она слегка побледнела и отвела взгляд в сторону.

Миссис Харт вся подобралась – от прежней расслабленности уже ничего не оставалось. Подавшись вперед, она положила локти на стол и, сверкая очками, уставилась на Гэй Слоун. Ей было совершенно ясно сейчас, что ее секретарша не хочет раскрыть нечто тревожащее и по-настоящему серьезное. На мгновение Эмме даже показалось, что Гэй вот-вот не выдержит напряжения и сорвется.

– Ты не заболела, Гэй? – обеспокоенно спросила она.

– Нет, миссис Харт, со мной все в порядке. Спасибо за заботу.

– Может быть, какие-то неприятности в личной жизни? – стараясь проявлять максимальное терпение, продолжала Эмма, пытаясь добраться до истинной причины.

– Нет, миссис Харт, – почти прошептала секретарша.

Сняв очки, Эмма в упор взглянула на сидящую перед ней женщину, буквально сверля ее взглядом.

– Ну же, моя дорогая! – произнесла она отрывисто. – Я слишком хорошо знаю Гэй Слоун и поэтому вижу, что-то тебя гнетет. Не понимаю, что мешает тебе рассказать мне, в чем дело? Может быть, речь идет о какой-то ошибке, которую ты совершила, и теперь боишься все объяснить? Неужели после стольких лет ты можешь меня бояться? Все мы люди и все не без греха, а я вовсе не такое чудовище, как обо мне говорят. И уж кто-кто, а ты должна бы, кажется это прекрасно знать.

– Я и знаю, знаю, миссис Харт... – Голос Гэй осекся. Она была близка к тому, чтобы разрыдаться. Сердце ее билось так быстро, что ей самой казалось, вот-вот оно выскочит из груди и разорвется.

Женщина, сидевшая перед Гэй Слоун за массивным столом, была сейчас предельно собрана, полностью держа себя в руках. Она никогда не проявляла слабости, и секретарше миссис Харт было об этом известно. Она могла быть жесткой и упругой, как тетива, эта несокрушимая женщина, сумевшая добиться своего феноменального успеха благодаря своему железному характеру и силе воли в сочетании с редкой находчивостью и деловой хваткой. В глазах Гэй Эмма была несгибаемой, как холодная сталь, которую нельзя ни скрутить, ни сломать. „Но, Боже, неужели именно сейчас я это сделаю?” – с ужасом подумала она, снова охваченная паникой.

Эмма между тем продолжала все так же упорно разглядывать свою секретаршу, с присущей ей зоркостью отмечая малейшие нюансы в выражении ее лица. От ее взгляда не ускользали ни подрагивание лицевых мускулов, ни испуг в глазах, и по мере этих наблюдений Эммина тревога все росла. Наконец она с решительным видом встала, пересекла кабинет и подошла к бару розового дерева, озадаченно покачивая головой. Открыв его, она плеснула немного коньяка в коньячную рюмку и, вернувшись к Гэй, предложила ей выпить.

– Это тебя успокоит, дорогая, – произнесла она, дружески похлопав ее по руку.

На глаза Гэй навернулись слезы, у нее перехватило дыхание. Коньяк был обжигающим, но сейчас это ее нисколько не волновало: наоборот, его резкость странным образом пришлась ей по душе. Медленно потягивая из своей рюмки, Гэй припоминала многочисленные случаи доброты со стороны Эммы Харт – нет, решила она, ни в коем случае нельзя обрушивать на эту замечательную женщину то, что она узнала. Пусть уж это сделает кто-нибудь другой. Она отдавала себе отчет в том, что на свете было достаточно людей, считавших миссис Харт своим самым грозным противником. Людей, для которых она была воплощением цинизма, жадности, коварства и жестокости. Но она знала и другое: не было человека, более щедро отдающего свое время и деньги, с сердцем, способным многое понять. Как было и на этот раз. Да, Эмма, возможно, и была упрямой, властной, даже властолюбивой. Но ее вины здесь не было. Это жизнь сделала ее такой. Когда бы Гэй ни доводилось беседовать с Эммиными оппонентами, она неизменно уверяла их, ни на йоту не греша против истины, что среди прочих бизнесменов ее калибра миссис Харт, единственная, была способна на сострадание, отличалась чувством справедливости, милосердием и безграничной добротой.

В этом месте Гэй прервала свои размышления, неожиданно осознав, что пауза в их беседе явно затянулась, и глаза миссис Харт по-прежнему сверлят ее. Поставив рюмку на край стола, она робко улыбнулась Эмме:

– Спасибо. Теперь мне гораздо лучше.

– Вот и прекрасно. А теперь, Гэй, почему бы тебе не довериться мне, а? Не может же твоя новость быть такой уж страшной в самом-то деле.

Гэй буквально парализовало от ужаса. Что делать? Она не могла заставить себя заговорить.

Заерзав на стуле, Эмма наклонилась вперед.

– Послушай, Гэй, – начала она настойчиво, – это что, имеет отношение ко мне? – Голос, произнесший эти слова, был спокоен и тверд.

Казалось, Гэй неожиданно тоже обрела уверенность. Кивнув, она уже было собралась говорить, но в этот момент увидела зажегшийся в глазах Эммы огонек ожидания, и мужество вновь покинуло ее. Закрыв лицо руками, она непроизвольно вскрикнула:

– Боже, боже! Ну как я смогу все вам рассказать?

– Это необходимо, моя дорогая! – резко бросила Эмма. – Рассказывай все начистоту. Не знаешь, откуда начать, начинай с середины. Выкладывай все как есть. Это самый лучший способ, когда речь идет о неприятных вестях. Думаю, что на сей раз речь идет именно о них, не так ли?

Гэй кивнула и снова начала говорить, глотая готовые вырваться наружу слезы: руки ее дрожали, губы не повиновались ей, и фразы получались бессвязными, быстрыми, потому что сказать ей хотелось так много – и как можно скорее. Сказать, чтобы наконец отделаться от того, что преследовало ее уже несколько последних дней.

– Дверь... Это была дверь... Я вспомнила... Вернулась обратно... Услышала, как они говорили... нет, кричали... Были так раздражены... шел какой-то спор... И они говорили, что...

– Минутку, Гэй! – Эмма прервала ее жестом руки, чтобы остановить этот бессвязный поток. – Мне не очень хотелось бы тебя прерывать, но нельзя ли изъясняться чуть-чуть яснее? Понимаю, что ты огорчена, но говори помедленнее и постарайся успокоиться. Итак, о какой двери идет речь?

– Простите, – извинилась Гэй и глубоко вздохнула. – Я говорю о двери комнаты, где размещаются наши архивы. Комнаты, куда можно попасть из зала заседаний правления в лондонском офисе. Я позабыла запереть ее в пятницу вечером, когда уходила из конторы. Тут я как раз вспомнила, что не выключила магнитофон, и это напомнило мне о незапертой двери. Я, конечно, вернулась, так как в субботу вечером должна была вылетать обратно в Нью-Йорк. Открыв дверь в архивную комнату с моей стороны, я прошла в другой конец, чтобы закрыть дверь, ведущую в зал заседаний.

Эмма как бы воочию увидела перед собой их архив в лондонском офисе. Длинная узкая комната с двумя разгороженными рядами ящиков, от пола до потолка, в которых хранились всевозможные папки с бумагами. Год назад по ее распоряжению в задней стене прорубили дверь, чтобы архив мог соединяться с залом, где заседает правление компании. Эмма считала, что тем самым членам правления можно будет иметь прямой доступ к любым документам, которые им потребуются, когда на заседании зайдет речь о том или ином вопросе. К тому же проходная комната оказалась весьма полезной, поскольку в зал заседаний теперь можно было попадать кратчайшим путем – каждому из своего кабинета.