– Я именно так и собираюсь поступить, – сурово изрекла Адель, хотя у нее начали дрожать колени, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Тем не менее она, не позволяя себе расслабляться, продолжала тем же строгим тоном. – А теперь, Эдвин, мне хотелось бы, чтобы ты, со своей стороны, изложил нам подробности этой истории. Этой ужасной... истории. Итак, мы слушаем тебя, дорогой.

– Хорошо, мама, – ответил Эдвин, подошел к камину и встал рядом с матерью.

Лицо его и сейчас было белым как мел – чувствовалось, как он встревожен, хотя тревожился Эдвин в основном не за себя, а за мать, опасаясь, что разговор может повредить ее здоровью. Меньше всего сейчас Эдвином руководил страх перед Джеральдом: при всей своей кротости и чувствительности, младший брат в большинстве случаев мог постоять за себя.

Откашлявшись, Эдвин тихо произнес:

– Джеральд сказал тебе правду, мама. Во всяком случае, в основном все так и было. Он просто забыл упомянуть, что собака в тот момент была еще жива и корчилась от страшной боли. Когда Джеральд не разрешил мне ее выпустить, я предложил, чтобы мы послали за кем-нибудь из слуг и тот вызволил бы ее из капкана. А если нет, то уж лучше было бы, как я считал, пристрелить пса, чтобы он больше не мучился. Это было бы, по-моему, самым гуманным с нашей стороны. – Эдвин замолчал, устремив на брата осуждающий взгляд. Тот быстро отвел глаза в сторону.

В голосе младшего теперь звучала ярость:

– Но он еще стал надо мной смеяться! Да, да, смеялся и говорил, что я веду себя как младенец, впадаю в истерику и прочее. И даже утверждал, что возиться с собакой было бы пустой тратой времени и... пули! Из-за этого-то я и разозлился. – Эдвард взволнованно провел рукой по волосам. – Его жестокость – вот что меня вывело из себя. Тогда я сказал, что обо всем расскажу папе. И тут он стал осыпать меня оскорблениями.

Адель сглотнула, пытаясь развеять охватившее ее чувство отвращения.

– До чего ты омерзителен! Видеть, как бедное животное мучается, и даже пальцем не пошевелить, чтобы облегчить его мучения. Да ты... ты даже... – Она вонзила свой гневный, как нож, взгляд в сына. Однако тот продолжал все так же спокойно смотреть на мать, ничуть не смутившись.

– Да не расстраивайся ты так, мама. А то ведь еще опять можешь заболеть, – говорил он вроде бы заботливым тоном, в котором отчетливо слышалась насмешка. – Собака была при последнем издыхании. Сейчас она скорей всего уже подохла. О чем мы все тут говорим?

Он пожал плечами, понимая, что нужно как можно быстрее покончить с этим делом, пока не вернулся из Лидса отец, не то в доме начнется такая заваруха, что не приведи Господь. Поэтому он поспешил заключить с притворным миролюбием:

– Что ты хочешь, чтобы я сделал? Я готов замолить свой грех. Не могу видеть тебя в таком состоянии.

Адель упорно смотрела на толстое тело Джеральда, но по ее лицу нельзя было понять, что она чувствует.

– Пусть ко мне сейчас же зайдет кто-нибудь с конюшни, Джеральд, – произнесла она.

У Джеральда отвисла челюсть, и он заморгал от удивления.

– Сюда? В папину библиотеку?

– Да, сюда. Не я же пойду на конюшню!

– Но может быть, мама...

– Делай, как тебе говорят!

– Хорошо, мама. Раз ты хочешь... – смиряясь, проговорил он недовольным тоном, почти не скрывая своих чувств.

Адель обернулась к стоявшей в тени Эмме, чье лицо сейчас, как и у Эдвина, было пепельно-серым и встревоженным.

– Пожалуйста, Эмма, – попросила ее хозяйка, – будь добра, принеси мне из кухни стакан воды. Из-за этой ужасной истории у меня во рту пересохло.

– Слушаюсь, мэм, – ответила Эмма, неловко делая реверанс.

– А ты, Эдвин, – продолжала Адель, – очень меня обяжешь, если принесешь из спальни нюхательную соль. Пакет лежит на моем туалетном столике, дорогой.

Кивнув, Эдвин выскользнул из комнаты вслед за Эммой.

Теперь Адель все свое внимание сосредоточила на старшем сыне, вперив в него горящий взор. Он бочком пытался выйти из библиотеки.

– Джеральд, прежде чем ты спустишься по моей просьбе за конюхом, я хотела бы поговорить с тобой, – произнесла она с очаровательной улыбкой.

Джеральд был поражен произошедшей переменой.

– Поговорить? О чем? – спросил он грубо.

– Дело крайней важности. Так что вернись, пожалуйста, сюда, – подозвала его Адель.

С явной неохотой Джеральд направился к ней – только теперь (увы, слишком поздно!) ему стало очевидно, что кроется за улыбкой матери. В ней было больше яда, чем очарования. Заколебавшись, Джеральд приостановился.

Заметив нерешительность сына, Адель молниеносно бросилась вперед и схватила его за руку. Мать и сына разделяло не более полуметра: не выпуская запястье Джеральда из своей левой руки, Адель правой дала ему сильную пощечину.

Отпрянув, он попытался вырваться, но не тут-то было: его запястье как будто бы попало в тиски. Адель шагнула вслед, продолжая крепко сжимать его руку. Глаза ее сверкали ненавистью.

– Если я еще раз увижу или услышу от кого-нибудь, что ты угрожаешь Эдвину, то за последствия не ручаюсь!

В первую секунду Джеральду захотелось огрызнуться – в этом он собаку съел, – но, увидев глаза матери, передумал. Впервые в жизни он испытал страх перед этой женщиной, которая в своей ярости показалась ему сейчас прекрасной – прекраснее, чем когда бы то ни было. И вместе с тем страшной в своем гневе.

– Я видела, как ты ударил Рассвета под брюхо, – продолжала Адель тем же свистящим шепотом. – Да, да, под брюхо. Ты знаешь не хуже моего, что когда верховая лошадь чем-то взволнована и нервничает, да тут еще неожиданный удар, и сильный, то лошадь понесет. Поэтому-то ты и ударил лошадь Эдвина! Он мог запросто разбиться насмерть. Знаешь, что делают в Англии с убийцами, Джеральд? Их вешают! И они погибают в петле. Мне продолжать или тебе и так ясно?

Джеральд стоял с побледневшим лицом. Длинные ногти Адели больно впивались в кожу запястья, на одутловатом лице выступили багровые полосы.

– Ясно, – пробормотал Джеральд.

– Прекрасно. Тебе повезло, что я решила ничего не рассказывать твоему отцу о том, что сегодня произошло. Но предупреждаю: случись что-либо подобное в будущем, я это обязательно сделаю! – Адель замолчала и пристально смерила его ненавидящим взглядом, после чего разжала пальцы, словно зажатая в них рука сына была заразной и она испытывала отвращение.

– А теперь убирайся! Сию же минуту! Пока я снова не дала тебе пощечину! – вдруг закричала она.

Джеральд счел за лучшее сразу же ретироваться.

Едва дверь за ним захлопнулась, как Адель тут же прижала ладони к трясущимся губам. Ее била дрожь. Ни разу в жизни до этого она не била никого из своих детей. Да и вообще никого, так что собственная жестокость заставила ее содрогнуться от ужаса. Присев на диван, она откинулась на спинку и закрыла глаза. Из забытья ее вывел голос Эммы.

– Как вы себя чувствуете, миссис Фарли? Вам плохо? Выпейте воды и вам станет легче, – проговорила горничная.

Открыв глаза, Адель увидела перед собой Эмму и Эдвина. Выпив воду, она протянула стакан Эмме.

– Спасибо, дорогая, – произнесла Адель чуть слышно.

Эдвин опустился на колени перед матерью и поднес нюхательную соль к ее носу. Несколько раз вдохнув, скривившись, Адель отшатнулась и протестующе затрясла рукой:

– Спасибо, спасибо, мой милый. Довольно! Я уже совсем оправилась.

Несмотря на успокоительное заверение матери, беспокойство все-таки не покидало Эдвина.

– Ты, правда, в этом уверена, мамочка? – озабоченно спросил он. – Ты еще такая бледная...

– Уверена, мой милый. – И Адель, улыбнувшись, потрепала сына по голове. – Спасибо тебе за все. – Обернувшись к Эмме, она попросила: – Пожалуйста, еще один стакан воды, если можно.

– Хорошо, мэм. Я тут принесла целый кувшин. – И Эмма быстро подошла к шкафчику орехового дерева, где стояла вода, и налила хозяйке второй стакан.

– А может, тебе следовало бы выпить немного бренди, мама? – предложил Эдвин. – Это придаст тебе сил.