И тут, совершенно для него неожиданно, на глазах Эдвина выступили слезы, и он поспешно отвернулся, чтобы Эмма не успела их заметить. С трудом сглотнув стоявший в горле комок, Эдвин прокашлялся, прикрыв рот рукой, чувствуя себя странно смущенным и робким перед этой девушкой, разом перевернувшей всю его жизнь.

– Извини меня, пожалуйста, – проговорил он, снова закашлявшись и не решаясь даже смотреть в ее сторону, хотя глаза, помимо его воли, сами сделали это и встретились с ее глазами, и на лице Эммы появилась мягкая и добрая улыбка. Ее лицо при этом показалось ему таким утонченным, хрупким и нежным, что ему безудержно захотелось протянуть вперед руки и благоговейно заключить в них Эммино лицо. Наконец Эдвину удалось разжать непослушные губы и произнести сдавленным голосом. – Ты замечательная девушка, Эмма. И я, конечно же, останусь у мамы, как ты и советовала. И буду ждать твоего прихода.

Повернувшись, он пошел обратно в спальню. Легкой грациозной походкой, унаследованной им от отца. Хотя на душе у него было совсем не легко: чувство безмерной утраты, давящего одиночества нахлынуло на него с такой силой, что он даже остановился. Это неведомое ему чувство заставило его затем резко повернуться к Эмме. Порыв юноши испугал ее: взгляд Эдвина был вопрошающим, требующим и вместе с тем растерянным. Эмма изучающе оглядела его – взгляд девушки казался серьезным и по-новому повзрослевшим и понимающим. Слабая улыбка заиграла на ее губах, и прежде чем Эдвин успел сказать хоть слово, она схватила поднос и поспешно удалилась, звеня посудой...

К приходу Эммы страсти на кухне каким-то чудодейственным образом улеглись. Миссис Тернер, правда, все еще была раскрасневшейся и потной, но от прежней раздражительности мало что осталось. Главное, что она перестала тревожиться, как пройдет званый ужин. С горделивой величественностью занималась она сейчас своими горшками и сковородками, и на лице ее играла теперь довольная улыбка. Поварешка на фартуке победоносно раскачивалась, даже когда она останавливалась, уперев руки в боки.

Поставив чайный поднос возле раковины, Эмма обратилась к миссис Тернер:

– Если я вам сейчас уже не нужна, то тогда мне надо бы сходить наверх и переодеться к ужину.

– Конечно, любовь моя. Иди к себе – и поскорее. У тебя остается не так уж много времени, – отозвалась на просьбу Эммы кухарка.

Она посмотрела на часы, стоявшие на каминной полке.

– У нас здесь все в порядке. И никаких трудностей не предвидится. – Она широко улыбнулась. – Все эти сложные блюда не такие уж и сложные, когда поймешь что к чему. В другой раз я все смогу сготовить с закрытыми глазами, даю слово! – заключила она с чувством глубочайшего удовлетворения.

Энни, чистившая в это время большое серебряное блюдо для мяса в дальнем углу кухни, подняла голову и ухмыльнулась, подмигнув при этом Эмме. Та с трудом подавила улыбку и произнесла вполне серьезно:

– Ни капельки в этом не сомневаюсь, миссис Тернер. А сейчас с вашего позволения я пошла. Скоро увидимся.

Эмма поднялась к себе на чердак по крутой винтовой лестнице. Войдя, она задрожала от холода. Окно ее комнаты было распахнуто настежь, и голубая занавеска трепетала, раздуваемая ветром с вересковой пустоши. Эмма подбежала к окну и закрыла его, а затем принялась быстро раздеваться. Умывшись холодной водой из умывальника, стоявшего возле маленького оконца, она как следует растерла лицо фланелькой – вскоре оно уже сияло розоватой свежестью. Расчесав длинные волосы, Эмма с привычной умелостью забрала их в тугой пучок и переоделась в новое форменное платье, предназначенное для торжественных случаев. Она недавно сама его сшила: черное шерстяное платье с длинными рукавами, простое и строгое, было даже менее замысловатым по фасону, чем ее каждодневное платье. Однако его оживляли и придавали нарядность белый шелковый воротничок и манжеты, не говоря уже о кисейном, с оборками, переднике, который она сейчас как раз надевала, завязывая тесемки на своей тонкой талии.

Взглянув на себя в зеркало, Эмма – чего с ней почти не бывало прежде – удовлетворенно кивнула своему отражению. Поправив на голове кисейный чепчик, чтобы придать ему как можно больше кокетливости, она разулыбалась еще сильнее, явно довольная собой. Впервые Эмма призналась самой себе, что выглядит действительно весьма привлекательно. Об этом же самом всегда говорил ей Блэки, да и молодой хозяин, очевидно, считает так же. Он, правда, ничего такого прямо не говорил, но она это чувствовала и без слов.

Эмма задумалась: Эдвин был, решила она, каким-то особенным, не похожим на других Фарли. Она вздрогнула, подумав затем о Джеральде и вспомнив эту ужасную историю с собакой. Да, старший из двух братьев отличался жестокостью и злобным нравом, тогда как младший, Эдвин, – добротой и мягкостью. Казалось, он вообще не имеет с Фарли-Холл ничего общего. Может быть, его просто украли бродячие цыгане из какого-нибудь другого дома и потом продали сквайру за большие деньги, пронеслось у нее в голове. Господи, рассмеялась она своей глупости, это надо же иметь такое буйное воображение! Такие вещи случаются разве что в сказочных историях, которые сочиняет ее брат Фрэнк, записывая их на своих клочках и читая потом ей вслух, когда у нее выпадает свободная минутка.

Эмма неожиданно для самой себя вздохнула. Ей наверняка будет недоставать Эдвина, когда он вернется в школу. А это, она слышала собственными ушами, намечено уже на завтра. Сам сквайр говорил. Ей будет недоставать его улыбки, его любезных слов, которые он произносит при встрече с нею, его заботливости. Конечно, мать будет тоже о нем грустить, подумалось Эмме с внезапной печалью. Бедная Адель! Эмма интуитивно чувствовала, что Эдвин был, в сущности, единственным человеком, который в какой-то степени мог возвращать чувство спокойствия измученной душе этой несчастной женщины.

Вечно спешащая, Эмма и на сей раз не дала себе возможности долго любоваться своим отражением в зеркале. Быстро повесив на вешалку за дверью свое рабочее форменное платье, она чуть не бегом бросилась вниз по лестнице. Ведь ей еще предстоит помочь хозяйке подготовиться к вечернему приему. Однако в гостиной миссис Фарли не оказалось, а в спальне сидел один только Эдвин.

– А ваша мать... где она? – спросила она с удивлением у молодого хозяина.

Оторвавшись от книги, которую он читал, Эдвин так и ахнул: в своем торжественном наряде Эмма показалась ему еще прекраснее, чем раньше, если это вообще было возможно. Уставившись на девушку во все глаза, он, похоже, впал в настоящий транс, настолько его заворожил ее облик. В черном длинном платье Эмма выглядела выше и тоньше, чем на самом деле, а ее элегантность поразила его до глубины души. К тому же черный цвет подчеркивал матовую бледность Эмминого лица, напоминавшего теперь своей светящейся белизной тончайший фарфор – воздушный, нежный, словно молодой персик. Белый чепчик, задорно красовавшийся у нее на макушке, оттенял золотистость ее волос, блеск ее поразительно зеленых глаз, живших, казалось, своей самостоятельной жизнью. „Кошачьи, – подумал Эдвин. – Да и вообще в ней в этот момент есть что-то кошачье, странно волнующее...”

– Прошу прощения, мастер Эдвин. Но где же миссис Фарли? – повторила Эмма свой вопрос, и в ее голосе нетерпение смешивалось с тревогой.

Вопрос Эммы вывел Эдвина из состояния полного оцепенения.

– Она принимает ванну, Эмма, – ответил он поспешно.

– Но ведь она обычно просит меня готовить ей ванну, – нахмурилась Эмма, прикусив нижнюю губу. – И я не опоздала! – Она еще раз посмотрела на часы. – Всего только шесть часов.

– Пожалуйста, не беспокойся, Эмма. Мама совсем не волнуется. А ванну она решила принять пораньше, чтобы иметь побольше времени для своего вечернего туалета. Ванну сегодня приготовил я, – добавил Эдвин.

– Вы должны были бы послать за мной, – осуждающе сказала Эмма и поджала губы.

Эдвин от души рассмеялся.

– Бога ради, Эмма, не смотри так сердито. Ничего плохого не случилось. У тебя что, своих дел мало на вечер? А для меня это не составило ни малейшего труда.