Она вдруг прервала пение и мысленно улыбнулась, вспомнив о Блэки. Это была его любимая песня, именно у него Эмма научилась ее петь. Уже больше месяца он не появлялся в поместье. Всю свою работу он там уже закончил, но все же иногда, бывая в этих местах, Блэки заходил проведать ее, и она гадала, когда же он появится снова. Она скучала по нему.
Вскоре Эмма поднялась из сырой лощины, вновь выбравшись на солнечный свет, падающий с безоблачного неба, и свежий воздух. Она устремилась к хребту, что спускался к самому поместью. Девушка пошла быстрее; этим утром она припозднилась и опаздывала почти на полтора часа. Она была уверена, что кухарка не преминет попенять ей за ее медлительность. Она сбежала вниз по склону и открыла старую покосившуюся деревянную калитку на краю Баптист Филд. Девушка аккуратно затворила ее за собой, опустив тяжелую железную щеколду.
Эмма теперь уже не качалась на калитке, как прежде. Она считала себя слишком взрослой, чтоб забавляться такими шалостями. И в самом деле, ведь ей уже было пятнадцать лет и четыре месяца, как-никак шестнадцатый год. Почти совсем барышня, а барышни, намеревающиеся стать однажды светскими дамами, не позволяют себе таких легкомысленных забав.
Войдя в мощенный камнем конюшенный двор, Эмма поразилась, увидев двуколку доктора Малкома и его лошадь у коновязи. Во дворе было пусто и необычно тихо, и даже молодого конюха Тома Харди, в этот час всегда чистившего скребницей лошадей сквайра или драившего медь на упряжи, нигде не было видно. Эмма нахмурилась, гадая, что привело доктора Мака в поместье в семь часов утра. „Наверное, кому-то плохо”, – предположила она и тут же подумала об Эдвине. Он простудился неделю назад, а миссис Фарли говорила ей, что он подвержен легочным заболеваниям. Эмма стремительно взбежала по каменным ступеням, ведущим к черному ходу, но еще быстрее ее проницательный взгляд отметил, что ступени не мыты. „Энни стала небрежно относиться к своим обязанностям”, – с досадой подумала она.
Как только Эмма вошла в дом, она сразу поняла, что все из рук вон плохо. Она тихо прикрыла за собой дверь и спустилась в кухню. Огонь горел, как всегда, ярко, медный чайник свистел на крюке, но аппетитного запаха готовящегося завтрака не было и в помине. Кухарка сидела на своем стуле у очага, качаясь из стороны в сторону, сдерживая рыдания и вытирая слезящиеся глаза уголком фартука, уже совсем мокрого от слез. Казалось, что Энни больше владела собой, и Эмма заторопилась к ней в надежде разузнать хоть что-нибудь. Но, подойдя ближе, она поняла, что Энни, как и кухарка, была не в себе. Она неподвижно сидела на стуле, будто превратилась в соляной столб. „Как жена Лота”, – подумала Эмма и быстро опустила свою корзинку на пол.
– Что случилось? – воскликнула она, переводя взгляд с одной на другую. – Почему здесь доктор Мак? Мистер Эдвин, да? Он заболел?!
Ни кухарка, ни Энни, казалось, не слышали ее. Они даже не оглянулись. Мрачное предчувствие, разлитое в воздухе, тотчас передалось Эмме. Взволнованная миссис Тернер подняла покрасневшие глаза, ее морщинистое лицо было искажено страданием. Не в силах говорить, она молча глядела на Эмму, но рыдания вновь стали сотрясать ее тело. Раскачиваясь из стороны в сторону, она то всхлипывала, то стонала.
Эмма растерялась. Она подошла к Энни и мягко тронула ее за плечо. Оцепеневшая девушка дернулась как от кнута. В ответ на немой вопрос Эммы Энни лишь бессмысленно посмотрела на нее. Горничная быстро заморгала, губы ее задергались. Она задрожала всем телом. Эмма крепко схватила ее своими цепкими руками, стараясь успокоить, хотя ее уже охватила настоящая паника.
Наконец Эмма поняла, что ей нужно срочно разыскать Мергатройда, но в этот момент дворецкий появился сам. Эмма нетерпеливо посмотрела ему в лицо. Оно было печальным и скорбным. На нем был черный костюм – немыслимое одеяние для столь раннего часа. Обычно по утрам он надевал рубашку с короткими рукавами да фартук из зеленого сукна для работы в кладовой. Спустившись вниз по лестнице, он оперся на стойку перил и устало провел рукой по глазам. Всегда высокомерный, он был теперь больше похож на выжатый лимон, и это особенно потрясло Эмму.
Озадаченная девушка подошла к нему поближе.
– Что-то случилось? С мистером Эдвином, да? – прошептала она, не столько спрашивая, сколько утверждая.
Мергатройд скорбно взглянул на нее сверху вниз:
– Нет, с госпожой.
– С ней плохо? Она больна? Раз доктор Мак здесь...
– Она мертва, – грубо оборвал ее Мергатройд низким глухим голосом.
Эмма невольно отпрянула. Ей показалось, будто ее наотмашь ударили по щеке. Казалось, кровь и силы покидают ее, колени ее задрожали.
– Мертва! – воскликнула она сдавленным голосом.
– Да уж, мертвее не бывает, – выдавил из себя Мергатройд, и на его помрачневшем лице отразилось подлинное страдание.
На мгновение Эмма лишилась дара речи. Как громом пораженная, она лишь нервно открывала и закрывала рот. Наконец ей удалось произнести:
– Но ведь когда я уходила в четверг вечером, она хорошо себя чувствовала.
– Она и вчера чувствовала себя неплохо, – удрученно добавил дворецкий. Он важно посмотрел на Эмму, но на этот раз без обычной враждебности. – Она ночью слетела с лестницы и, по словам доктора Мака, сломала себе шею.
Эмма задохнулась от этих слов и, покачнувшись, схватилась за край стола, чтобы не упасть. Широко раскрытыми от изумления глазами она не отрываясь смотрела на Мергатройда.
Он кивнул головой в сторону Энни:
– Служанка нашла ее в половине шестого утра, когда поднялась наверх, чтоб выгрести золу из камина. Госпожа уже окоченела. Она лежала у нижней ступеньки парадной лестницы в пеньюаре и ночных туфлях. Энни чуть не умерла от страха. Она прибежала ко мне, будто за ней гнался сам дьявол.
– Нет, не может этого быть, – простонала Эмма, прижав костяшки пальцев к побелевшим губам. Из глаз ее хлынули слезы.
– Да уж, ужасно было увидеть ее, лежащую там с широко раскрытыми остекленевшими глазами. Голова ее свесилась, как у сломанной куклы. Дотронувшись до нее, я понял, что она мертва уже несколько часов. Госпожа была холодна, как мрамор. – Мергатройд умолк, скорбно молясь, а затем продолжал: – Я осторожно отнес ее наверх и положил на кровать. Она была совсем как живая. Такая же красивая, как всегда. Золотые волосы рассыпались по подушке. Вот только глаза... Я попытался закрыть их, но веки никак не опускались. Мне пришлось положить на них по монетке до приезда доктора Мака. Ах, бедная, бедная госпожа!
Ошеломленная ослабевшая Эмма тяжело опустилась на стул. Слезы катились по ее щекам, она нащупала в кармане чистый лоскут, служивший ей носовым платком, и вытерла лицо. Сгорбившись, она сидела на стуле, оглушенная и напуганная так сильно, что с трудом могла соображать что-либо. Но постепенно к ней возвратилось ее самообладание, и тут-то она поняла, как сильно привязалась она к Адели Фарли. „Она была обречена, – подумала Эмма. – Я знала, что однажды в этом страшном доме случится что-то ужасное”.
В кухне, наполненной солнечным светом, царило тяжелое безмолвие, нарушаемое лишь приглушенным всхлипыванием рыдающей кухарки. Несколько минут спустя из кладовой появился дворецкий и угрюмо произнес:
– Хватит вам рыдать и стенать, будто сонм духов, предвещающих смерть. – Он говорил в никуда, переводя взгляд с одной женщины на другую. – Мы должны вернуться к своим обязанностям по дому.
Эмма настороженно посмотрела на него, с сочувствием думая об Эдвине. Как же больно ему будет узнать об ужасной безвременной кончине матери.
– А дети? – спросила девушка, высморкавшись и утирая слезы.
– Как раз сейчас доктор Мак разговаривает с молодым хозяином Эдвином в библиотеке, – сообщил Мергатройд. – А мистеру Джеральду я сказал сам, когда отнес госпожу в ее комнату, прежде чем послал Тома в деревню за врачом. Мастер Джеральд дождался доктора Мака, и тот сразу же послал его в Ньюбай Холл, чтоб вызвать сквайра домой.