В Ярмуте мы простояли два дня. Там мы узнали, что король, оставив большую часть своей свиты в Линкольне, поспешил в столицу, ибо получил известие, что принц Эдуард серьезно болен.

— От этого мальчика зависит будущее династии Тюдоров, — заметил Джайлс, когда мы сидели на палубе, наблюдая, как корабли выходят в море из ярмутского порта.

Друг мой заявил, что чувствует себя лучше, и выразил желание подышать свежим воздухом. Однако вид у него по-прежнему был изнуренный, и по лицу то и дело пробегала легкая тень, от которой у меня сжималось сердце. Барак, за несколько дней привыкший к качке, стоял у перил в обществе Тамазин. В последние дни мы с ним обменялись лишь несколькими словами.

— Правда, если королева Кэтрин беременна, у короля может появиться еще один наследник, — продолжал Джайлс. — Но брак их продолжается уже более года и пока остается бесплодным. Возможно, король более не способен оплодотворить женщину.

— Возможно, — равнодушно проронил я.

Известные мне обстоятельства относительно происхождения короля и поведения королевы отбивали у меня всякую охоту обсуждать будущее династии Тюдоров.

— Не дай бог, принц Эдуард умрет, — промолвил Джайлс. — Кто тогда будет наследником престола? Семья герцогини Солсбери уничтожена, обе дочери короля не могут считаться его наследницами. Того и гляди, король Генрих, не проявив достаточной плодовитости, погрузит страну в смуту, — заключил он с горькой усмешкой.

— Мне надо размять ноги, Джайлс, а то они совсем затекли, — бросил я, поднимаясь.

Старик плотнее закутался в плащ.

— Становится холодно. Может, вам лучше вернуться в каюту? — предложил я не слишком уверенно, ибо знал: друг мой терпеть не может, когда с ним обращаются, как с больным.

Но Джайлс не стал возражать.

— Да, я и в самом деле продрог, — кивнул он. — Будьте любезны, помогите мне спуститься.

Проводив его в каюту, я вернулся на палубу. Тамазин и Барак по-прежнему оживленно болтали и смеялись, стоя у перил. На меня они не обращали ни малейшего внимания, и я почувствовал себя задетым. Барак кивком головы указал Тамазин на моряка, проходившего по палубе. К великому своему удивлению, я увидел, что он держит за хвосты с полдюжины мертвых крыс.

— Это корабельный крысолов, — с ухмылкой пояснил Барак.

Тамазин сморщила свое хорошенькое личико и поспешно отвернулась.

— Знаешь, чем особенно хороша его работа? — легонько толкнув ее в бок, спросил Барак.

— Не знаю и знать не хочу.

— Он ест крыс, которых поймает. Для крысоловов эта дичь — наилучшее лакомство.

— Иногда ты бываешь невыносим, — возмутилась девушка.

— А что я такого сказал? Разумеется, свежее крысиное мясо лучше черствых сухарей, которые едят другие матросы.

Я заметил, что по лестнице с нижней палубы поднимаются два солдата. За ними следовал Бродерик, скованный по рукам и ногам. На фоне двух дюжих парней его изможденная фигура казалась особенно жалкой. Шествие замыкали сержант Ликон и Редвинтер.

Солдаты подвели арестанта к перилам. Остановившись, он устремил взгляд в море. Солдаты следили за каждым его движением, готовые пресечь попытку броситься за борт. Сержант Ликон, пользуясь возможностью, глубоко дышал, наполняя грудь свежим морским воздухом. Редвинтер, заметив меня, приблизился.

— Добрый день, мастер Шардлейк.

Путешествие явно пошло ему не на пользу. Отросшие волосы и борода утратили холеный вид, он побледнел и выглядел утомленным. Постоянно находясь в обществе заключенного, тюремщик и сам страдал от духоты и отсутствия движения. Трудно было поверить, что передо мной тот самый холеный франт, с которым я некогда встретился в замке Йорка.

— Добрый день, мастер Редвинтер. Надеюсь, скоро мы окажемся в Лондоне.

— Вряд ли, — возразил он, взглянув на паруса. — При таком ветре нам придется тащиться бог знает сколько. Я слышал, капитан говорил, что в это плавание от него отвернулась удача. И на то есть причины.

— Моряки излишне подвержены предрассудкам.

— Быть может. Так или иначе, через несколько дней мы прибудем.

Губы его искривила столь хорошо мне знакомая издевательская ухмылка.

— Наш драгоценный сэр Эдвард наконец окажется в Тауэре, где ему предстоит множество развлечений.

— Он здоров?

— Вполне. Представьте себе, когда я сказал ему, что Спарн-Хед исчез из виду, он рыдал, как дитя. Причитал, что больше никогда не увидит свой ненаглядный Йоркшир. Я сказал ему, чтобы не расстраивался попусту. Может статься, голова его еще побывает в Йорке — в качестве украшения городских ворот.

— Впервые встречаю человека, которому совершенно неведомо сострадание, — бросил я.

— Для того чтобы хорошо исполнять свои обязанности, сострадание мне ни к чему, — усмехнулся Редвинтер. — Как-то раз вы назвали меня безумцем.

При этих словах в глазах его мелькнули злобные искорки, и я вновь осознал, как глубоко сумел его уязвить.

— На это я вам вот что скажу. Безумен тот тюремщик, который проливает слезы над изменниками и предателями. Отвратителен слюнтяй, не способный исполнить предназначение, данное ему Господом.

— Неужели Господь предназначил вас для того, чтобы терзать и мучить других людей?

— Для того чтобы спасти истинную религию, подчас необходимо пролить кровь.

Редвинтер смотрел на меня с презрительным недоумением, словно удивленный тем, что я не понимаю столь очевидных вещей.

— Вы что, не читали Ветхий Завет? Там на каждой странице битвы и кровопролития! Господь устроил этот мир так, что люди должны убивать друг друга. Король это понимает и потому не боится замарать руки в крови.

— А разве в Писании не говорится о том, что кроткие наследуют землю?

— Лишь после того, как сильные духом уничтожат всех врагов истинной веры.

— И когда же это произойдет? После того, как на воротах Йорка будет выставлена отрубленная голова последнего паписта?

— Возможно. Для того чтобы восстановить в этом мире порядок, необходимо быть сильным, мастер Шардлейк. Сильным и безжалостным. Таким же, как наши враги.

Я отвернулся, утомленный бессмысленным спором. К нам приблизился сержант Ликон.

— Добрый день, мастер Шардлейк, — приветствовал он меня, метнув на тюремщика исполненный неприязни взгляд.

— Добрый день, сержант. Я только что беседовал с Редвинтером, — сообщил я, понизив голос. — Как-то раз я назвал его безумцем. Похоже, с тех пор его безумие лишь усугубилось.

— Сэр Уильям, похоже, тоже так думает, — кивнул сержант, не сводя глаз с Редвинтера, который стоял в стороне, облокотившись на перила. — По крайней мере, он сказал, что отныне главную ответственность за арестанта несу я. Он больше не доверяет Редвинтеру. Это и понятно — в Йорке тот не справился со своим делом и допустил, чтобы арестант отравился.

— Редвинтер, как и все жестокие люди, не слишком умен. Поэтому заключенному удалось его перехитрить.

— Самое обидное для Редвинтера — потерять власть. Иногда он смотрит на меня с такой злобой, словно хочет убить, — заметил Ликон.

— К счастью, скоро мы окажемся в Лондоне и сможем избавиться от его общества, — сказал я. — А как себя чувствует Бродерик? Редвинтер сказал, он рыдал, когда йоркширский берег исчез из виду.

— Да, это правда. Но с тех пор он затих и редко произносит хоть слово.

Сержант замешкался, словно не решаясь что-то сообщить.

— Когда он увидел вас, он попросил разрешения поговорить с вами хотя бы минуту, — произнес он наконец.

Я посмотрел в ту сторону, где стоял Бродерик. Тот, не замечая солдат, задумчиво глядел на море.

— Я готов поговорить с ним.

— Отойдите-ка от заключенного на несколько шагов. Он никуда не убежит, — обратился Ликон к своим людям.

Солдаты выполнили приказание.

— Малеверер дал мне под начало двух безнадежных болванов, — пожаловался сержант. — У обоих одно на уме — как бы напиться до бесчувствия. Мне уже пришлось отобрать у них деньги.

Бродерик повернулся ко мне. Тонкое лицо показалось мне еще более изможденным, чем прежде, в свалявшейся бороде и длинных светлых волосах блестели брызги морской воды. Сейчас он походил не на молодого человека, а на иссохшего старичка. Стоило ему хоть слегка пошевелить левой рукой, лицо его искажала гримаса боли.