Близился рассвет. Трактир «Путеводный камень» погрузился в тишину, и складывалась эта тишина из трех частей.

Самой заметной частью было пустое, гулкое до эха молчание, порожденное несколькими причинами. Будь сегодня гроза, капли дождя стучали бы по крыше и шелестели в лозах селаса за трактиром. Урчал и грохотал бы гром, и гром прогнал бы тишину по дороге, точно опавшие осенние листья. Если бы в трактире ночевали путники, они бы сейчас ворочались и потягивались у себя в комнатах, разгоняя тишину, как тускнеющие, полузабытые сны. Играй здесь музыка… Нет, вот уж музыки точно не было. Так что в воздухе висела тишина.

В трактире черноволосый мужчина мягко прикрыл за собой заднюю дверь. В кромешной темноте он пробрался через кухню, через зал, спустился по лестнице в подвал. Наученный долгим опытом, он непринужденно переступал расшатавшиеся доски, которые могли бы скрипнуть или застонать под его весом. Его осторожные шаги отдавались в тишине лишь чуть слышным «Топ. Топ. Топ…». Этим он добавлял к царящему в трактире молчанию, большому и гулкому, свое, маленькое и пугливое. Получался своего рода сплав, контрапункт.

Третью тишину уловить было не так легко. Пожалуй, если вслушиваться достаточно долго, вы ощутили бы ее в холоде оконного стекла и в гладких оштукатуренных стенах комнаты трактирщика. Тишина таилась в черном сундуке, стоящем в ногах узкой и жесткой кровати. Она пряталась в руках человека, который неподвижно лежал на кровати, глядя в окно на первый бледный проблеск наступающей зари.

У человека были рыжие волосы — совершенно рыжие, словно пламя. Темные глаза безучастно смотрели в пространство, и лежал он с безропотным видом того, кто давно утратил всякую надежду заснуть.

Трактир «Путеводный камень» принадлежал ему, и третья тишина тоже. Неудивительно, что тишина эта была самой большой из трех: она окутывала две первые, поглощала их — бездонная и безбрежная, словно конец осени, и тяжелая, как обкатанный рекой валун. То была терпеливая покорность срезанного цветка — молчание человека, ожидающего смерти.

Баст стоял, облокотившись на длинную стойку красного дерева. Ему было скучно.

Окинув взглядом пустой зал, он вздохнул, порылся, нашел чистую белую тряпочку. И со скорбным видом принялся протирать стойку.

Через некоторое время Баст подался вперед и прищурился, вглядываясь в какое-то незаметное пятнышко. Он поскреб его ногтем и нахмурился: палец оставил на стойке маслянистое пятно. Баст наклонился, дыхнул на полированную поверхность и протер ее. Потом задумался, старательно подышал на дерево и написал на получившемся пятне бранное слово.

Баст отшвырнул тряпку и прошел между пустых столов и стульев к широким окнам. И надолго застыл у окна, глядя на немощеную дорогу, разрезающую городок пополам.

Потом вздохнул и принялся расхаживать по комнате. Двигался он с небрежной грацией танцора и великолепной непринужденностью кота. Однако, когда он запускал пальцы в свои черные волосы, жест выдавал тревогу. Голубые глаза непрестанно шарили по комнате, будто искали выход. Будто искали здесь что-то, чего они не видели сотню раз до того.

Но нет, ничего нового тут не было. Пустые столы и стулья. Пустые табуреты у стойки. На прилавке за стойкой две огромные бочки — одна для виски, другая — для пива. Между бочками — целая батарея бутылок всех цветов и форм. А над бутылками висел меч.

Взгляд Баста упал на бутылки. Он пристально, задумчиво осмотрел их, потом зашел за стойку и достал тяжелую глиняную кружку.

Баст глубоко вздохнул, указал пальцем на первую бутылку в нижнем ряду и заговорил нараспев, отсчитывая бутылки:

Считалочка закончилась на приземистой зеленой бутылке. Баст выкрутил пробку, неспешно пригубил бутылку и скривился. Его передернуло. Он поспешно поставил бутылку на место и взял вместо нее другую, красную и пузатую. Пригубил ее, задумчиво вытер влажные губы, кивнул и щедро плеснул себе в кружку.

Потом указал на следующую бутылку и снова принялся считать:

На этот раз ему выпала прозрачная бутылка с бледно-желтой жидкостью внутри. Баст выдернул пробку и щедро плеснул в кружку, не потрудившись попробовать. Отставив бутылку в сторону, он взял кружку и принялся яростно ее трясти. Потом отхлебнул. Расплылся в улыбке, ткнул пальцем в следующую бутылку, отчего она тоненько звякнула, и опять завел свою считалочку:

Тут скрипнула половая доска, Баст вскинул голову и широко улыбнулся.

— С добрым утром, Реши!

Рыжеволосый трактирщик стоял у лестницы. Он отряхнул длиннопалыми руками чистый фартук и рукава рубашки.

— Что, гость еще не встал?

Баст мотнул головой.

— Не шуршит, не шевелится!

— Ну, ему нелегко пришлось за последние два дня, — сказал Коут. — Должно быть, оно его догнало…

Он осекся, задрал голову, принюхался.

— Ты что, пил, что ли?

Вопрос был задан скорее с любопытством, чем в порядке обвинения.

— Да нет, — ответил Баст.

Трактирщик приподнял бровь.

— Я дегустировал, — пояснил Баст, сделав ударение на последнем слове. — Надо же сначала продегустировать, а потом уже пить.

— Ага, — сказал трактирщик. — Собирался пить, стало быть.

— Ну да, клянусь малыми богами, — ответил Баст. — Я собирался напиться. А что тут еще делать-то?

Баст достал кружку из-под стойки и заглянул в нее.

— Я рассчитывал на бузину, а мне досталась какая-то дыня…

Он задумчиво поболтал кружку.

— И что-то пряное.

Он отхлебнул еще и задумчиво сощурился.

— Корица? — спросил он, окинув взглядом ряды бутылок. — А что, бузины у нас совсем не осталось?

— Где-то должна была быть, — ответил трактирщик, не потрудившись взглянуть на бутылки. — Погоди минутку, Баст. Послушай меня. Нам нужно поговорить о том, что ты сделал вчера вечером.

Баст застыл.

— А что я сделал, Реши?

— Остановил ту тварь из Маэля, — сказал Коут.

— А-а! — Баст вздохнул с облегчением и небрежно махнул рукой. — Я ее просто задержал, Реши. Только и всего.