— Что, тот самый том? — переспросил Симмон. В голосе его звучало возбуждение, смешанное с недоверием.

Фела медленно отвела руку от нижней части корешка. На корешке сияла золотая девятка.

Я выскочил из-за стола, второпях едва не опрокинув стул. Но она улыбнулась и подняла книгу над головой.

— Сначала обещай, что угостишь меня ужином!

Я рассмеялся и потянулся за книгой.

— Всех, всех угощу, дайте только управиться с этим делом!

Она вздохнула.

— И скажи, что я лучший хранист на свете!

— Ты самый лучший хранист, какой только был, есть и будет! — сказал я. — Ты вдвое круче Вила, даже если он будет стараться изо всех сил и у него будет дюжина рук и сотня лишних глаз!

— Ой, фу! — Фела вручила мне книгу. — Ладно, держи.

Я бросился к столу и с хрустом раскрыл том.

— Там наверняка страницы вырваны или еще что-нибудь, — вполголоса сказал Симмон Вилу. — Не может быть, чтобы все закончилось так просто. Непременно окажется еще какая-нибудь палка в колесе, я знаю.

Я прекратил листать страницы, протер глаза и, сощурившись, снова уставился на строчки.

— Я так и знал! — сказал Сим, откинувшись назад вместе со стулом и прикрывая ладонями усталые глаза. — Дайте я угадаю. Это серая гниль. Или книжные черви. Или то и другое сразу.

Фела шагнула ко мне и заглянула через плечо.

— Ох, нет! — скорбно воскликнула она. — А я так обрадовалась, что даже не посмотрела…

Она обвела нас взглядом.

— Кто-нибудь из вас понимает на древневинтийском?

— Я понимаю всю эту тарабарщину, что у вас зовется «атуранским», — кисло ответил Вилем. — Так что я себя считаю достаточно многоязычным.

— Так, чуть-чуть, — сказал я. — Может, пару десятков слов знаю…

— Ну, я понимаю, — сказал Сим.

— Что, правда? — во мне снова пробудилась надежда. — Когда это ты успел его выучить?

Сим подвинулся ко мне вместе со стулом и заглянул в книгу.

— Я ходил на лекции по древневинтийской поэзии, когда первую четверть был э'лиром. И потом еще три четверти занимался ею у ректора.

— А я вот никогда не интересовался поэзией, — сказал я.

— Ну и зря, — с отсутствующим видом сказал Сим, переворачивая страницы. — Древневинтийская поэзия — мощная штука. Она похожа на раскаты грома.

— А какой там размер? — спросил я, поневоле заинтригованный.

— В размерах я не разбираюсь, — рассеянно ответил Симмон, водя пальцем по строчкам, — но звучит это примерно так:

— В таком вот духе, — отрешенно сказал Симмон, не отрывая взгляда от страницы.

Я увидел, как Фела обернулась и уставилась на Симмона так удивленно, словно никак не ожидала увидеть его здесь.

Или нет: как будто до сих пор он просто занимал место в пространстве рядом с ней, словно какой-нибудь предмет мебели. А тут, посмотрев на него, она восприняла его таким, какой он есть. Его рыжеватые волосы, линию подбородка, широкие плечи под рубашкой. Она не просто посмотрела на него — она его по-настоящему увидела.

И вот что я вам скажу. Все эти жуткие, изматывающие поиски в архивах — все это стоило пережить ради того единственного мгновения. Стоило проливать кровь, пережить страх смерти ради того, чтобы увидеть, как она влюбилась в него. Хотя бы чуть-чуть. То было первое слабое дыхание любви, такое легкое, что она, пожалуй, и сама того не заметила. Ничего особенно впечатляющего, совсем не похоже на удар молнии с раскатами грома. Скорее — как когда кремень ударяет о сталь и вылетевшая искра исчезает так стремительно, что ее и не заметишь. И все равно ты знаешь, что она никуда не делась, что она вот-вот вспыхнет пламенем.

— А кто вам читал древневинтийскую поэзию? — спросил Вил. Фела моргнула и снова заглянула в книгу.

— Кукла, — сказал Сим. — Я его тогда первый раз и увидел.

— Кукла! — У Вила был такой вид, словно он вот-вот примется рвать на себе волосы. — Убей меня бог, что ж мы к нему-то не обратились? Если уж существует перевод этой книги на атуранский, он должен знать, где ее искать!

— Да я уж и сам сто раз об этом думал, — сказал Симмон. — Но он что-то плоховат последнее время. Толку от него будет мало.

— А потом, Кукла знает, что она в списке запрещенных книг, — добавила Фела. — Вряд ли он бы вам отдал нечто подобное.

— Слушайте, я так понимаю, этого Куклу знают все, кроме меня? — спросил я.

— Ну, хранисты знают, — ответил Вил.

— По-моему, большую часть я разобрать сумею, — сказал Симмон, оборачиваясь ко мне. — А чертеж тебе понятен? Потому что для меня это темный лес.

— Ну, вот это руны, — показал я. — Это все ясно как день. Это — металлургические обозначения.

Я пригляделся внимательней.

— А остальное… Даже и не знаю. Может, сокращения? Ладно, авось разберемся по ходу дела.

Я улыбнулся и обернулся к Феле.

— Поздравляю! Ты действительно лучший хранист на свете.

У меня ушло два дня на то, чтобы с помощью Симмона расшифровать чертежи из «Скривани». Точнее, один день ушел на то, чтобы их расшифровать, а еще один — на то, чтобы все проверить и перепроверить.

Поняв, что к чему, я затеял с Амброзом странную игру в кошки-мышки. Потому что во время работы над сигалдри грэма мне нужна была полная сосредоточенность. А это означало — убрать защиту от атак. Поэтому работать над грэмом я мог лишь тогда, когда был уверен, что Амброз занят чем-то другим.

Грэм был чрезвычайно тонкой работой: мелкая гравировка без права на ошибку. И то, что я был вынужден работать урывками, дела отнюдь не упрощало. Полчаса, пока Амброз пьет кофе с дамой в уличном кафе. Сорок минут, пока он сидит на лекции по логике символов. Целых полтора часа, пока он дежурит в архивах…

А когда я не мог работать над грэмом, я трудился над своим официальным проектом. В определенном смысле мне повезло, что Килвин поручил мне изготовить что-нибудь достойное ре'лара. Это давало мне возможность сколько угодно торчать в артной, не вызывая ничьих подозрений.

Остальное время я ошивался в общем зале «Золотого пони». Мне нужно было сделаться здесь постоянным посетителем. Чтобы все последующее выглядело менее подозрительно.

И каждый вечер я возвращался к Анкеру, в свою каморку на верхотуре. Там я запирал дверь, вылезал в окно и отправлялся либо к Вилу, либо к Симу, смотря чья очередь сегодня была дежурить надо мной первым.

Как ни плохи были мои дела, я понимал, что, если Амброз сообразит, что это именно я залез к нему в номер, все станет несравнимо хуже. Травмы мои мало-помалу заживали, и все же их было бы вполне достаточно, чтобы доказать мою виновность. И я изо всех сил старался делать вид, что все нормально.

И вот однажды, поздно вечером, я приплелся к Анкеру, передвигаясь с непринужденным изяществом шаркуна. Вяло попытался поболтать с новой служанкой Анкера, потом взял с собой полкаравая и отправился наверх.

Минуту спустя я вприпрыжку сбежал вниз. Меня прошиб холодный пот, в ушах слышались гулкие удары сердца.

Девушка подняла голову.

— Что, передумал-таки? Выпить решил? — улыбнулась она.

Я мотнул головой так стремительно, что волосы хлестнули меня по лицу.

— Слушай, я тут лютню не оставлял вчера, после того как закончил играть, а?

Она покачала головой.

— Да нет, ты с ней ушел, как всегда. Помнишь, я тебя еще спрашивала, не надо ли тебе веревочку, футляр подвязать?

Я рыбкой метнулся обратно наверх. Не прошло и минуты, как я снова спустился.