После ужина я спел несколько песен, и мы распрощались. Мы с Элодином ушли вместе. Я знал по меньшей мере полдюжины путей, которыми можно спуститься с крыши главного здания, однако же предоставил выбирать путь ему.

Мы миновали круглую каменную башню обсерватории, которая торчала на крыше, вращаясь на плоском свинцовом основании.

— И давно вы с ней встречаетесь? — спросил Элодин.

Я поразмыслил.

— Где-то с полгода… Смотря как считать. Мне пришлось играть на лютне не меньше пары оборотов, прежде чем я увидел ее хотя бы мельком, и еще некоторое время прошло, прежде чем она доверилась мне настолько, что решилась со мной заговорить.

— Вам повезло больше моего, — сказал он. — У меня ушли годы. Сегодня она впервые решилась подойти ко мне ближе, чем на десять шагов. В самые удачные дни мне едва удается перекинуться с нею десятком слов.

Мы перелезли через широкую и низкую трубу и снова очутились на покатой тесовой крыше, в несколько слоев покрытой варом. Чем дальше мы шли, тем больше мне становилось не по себе. Зачем он пытался сблизиться с ней?

Я вспомнил, как мы с Элодином ходили в Гавань, чтобы навестить его гиллера, Альдера Уина. Я представил себе Аури в Гавани. Хрупкую Аури, привязанную к кровати толстыми кожаными ремнями, чтобы она не покалечилась и не дергалась, когда ее кормят…

Я остановился. Элодин сделал еще несколько шагов, потом обернулся и посмотрел на меня.

— Она — мой друг, — медленно произнес я.

Он кивнул.

— Ну, это-то очевидно.

— И у меня не так много друзей, чтобы я мог позволить себе потерять кого-то из них, — продолжал я. — Тем более ее. Обещайте, что никому о ней не скажете и не отправите ее в Гавань. Это место не для нее.

Я сглотнул — в горле у меня пересохло.

— Прошу вас, обещайте мне это.

Элодин склонил голову набок.

— Мне слышится «А не то…», — сказал он. В его голосе звучала усмешка. — Хотя вслух вы этого и не говорите. Я должен обещать вам это, а не то…

Его губы изогнулись в кривой усмешке.

Когда он ухмыльнулся, я ощутил приступ гнева, смешанного с тревогой и страхом. А потом рот внезапно наполнился горячим привкусом коринки и мускатного ореха, я отчетливо ощутил тяжесть ножа, пристегнутого к ноге под штанами, и медленно опустил руку в карман.

Потом я увидел край крыши, всего в полудюжине шагов за спиной у Элодина, и ноги мои сами собой сдвинулись и встали поудобнее. Я приготовился рвануть вперед, сбить его с ног и вместе с ним рухнуть с крыши вниз, на твердую булыжную мостовую.

Внезапно меня прошиб холодный пот, и я закрыл глаза, потом глубоко вдохнул, выдохнул, и противный привкус во рту исчез.

Я снова открыл глаза.

— Мне нужно, чтобы вы это обещали, — сказал я. — А не то я, вероятно, сделаю что-нибудь невообразимо идиотское.

Я сглотнул.

— И это не принесет ничего хорошего нам обоим.

Элодин пристально взглянул на меня.

— Удивительно честная угроза, — сказал он. — Обычно они бывают куда более жорсткими.

— Жорсткими? — переспросил я. — Может, жесткими? Или жестокими?

— И жестокими тоже, — сказал он. — Обычно это звучит как «Да я тебе ноги переломаю!», «Да я тебе шею сверну!».

Он пожал плечами.

— Подобные высказывания я воспринимаю как жорсткие.

— А-а, — сказал я. — Понятно.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.

— Я не собираюсь никого посылать за ней, — сказал он наконец. — Для некоторых людей Гавань — самое подходящее место. Для многих — вообще единственное подходящее место. Но я бы не стал держать там даже бешеную собаку, если бы для нее имелся лучший выход.

Он повернулся и пошел прочь. Обнаружив, что я не иду за ним, он остановился и обернулся.

— Этого мало, — сказал я. — Мне нужно, чтоб вы обещали!

— Клянусь молоком моей матери, — сказал Элодин. — Клянусь своим именем и своей силой. Клянусь вечно изменчивой луной.

Мы пошли дальше.

— Ей нужна теплая одежда, — сказал я. — Носки и башмаки. И одеяло. Все это должно быть новое. Аури ношеного не берет. Я уже пробовал.

— У меня она их не возьмет, — сказал Элодин. — Я оставлял для нее вещи. Она к ним не притрагивается.

Он обернулся и посмотрел на меня.

— Давайте, я их вам отдам, вы ведь ей передадите?

Я кивнул.

— В таком случае ей нужны еще деньги, талантов двадцать, рубин величиной с куриное яйцо и набор новых резцов.

Элодин от души простецки гоготнул.

— А струны для лютни ей не нужны?

Я кивнул.

— Два комплекта, если сумеете их достать.

— А почему именно Аури? — спросил Элодин.

— Потому что у нее больше никого нет, — ответил я. — И у меня тоже. Если мы не станем заботиться друг о друге, кто еще о нас позаботится?

Он покачал головой.

— Да нет. Почему вы выбрали для нее именно это имя?

— А-а… — смутился я. — Потому, что она такая ясная и светлая. У нее нет никаких причин быть, но она есть. «Аури» значит «солнечная».

— На каком языке? — спросил он.

Я замялся.

— На сиару, кажется.

Элодин покачал головой.

— На сиару «солнечная» будет «левириет».

Я попытался вспомнить, откуда я знаю это слово. Может, в архивах попадалось?

Но не успел я вспомнить, как Элодин небрежно сказал:

— Я собираюсь вести занятия для тех, кто интересуется тонким и сложным искусством именования.

Он искоса взглянул на меня.

— Сдается мне, что для вас это не будет пустой тратой времени.

— Да, возможно, меня это заинтересует, — осторожно ответил я.

Он кивнул.

— Предварительно вам следует прочесть «Основные принципы» Теккама. Книга не особенно толстая, но глубокая, если вы понимаете, что я имею в виду.

— С удовольствием прочту, если вы мне ее одолжите, — ответил я. — Ну а если нет, придется мне обойтись как-нибудь так.

Он непонимающе посмотрел на меня.

— Мне ведь запрещен вход в архивы.

— Как, до сих пор? — удивился Элодин.

— До сих пор.

Он, похоже, возмутился.

— Это сколько же получается? Полгода?

— Через три дня будет девять месяцев, — ответил я. — Магистр Лоррен совершенно недвусмысленно дал понять, что он думает по поводу допуска меня в архивы.

— Безобразие! — воскликнул Элодин, проявив неожиданную заботу. — Вы же теперь мой ре'лар!

И Элодин повернул в другую сторону, через ту часть крыши, которую я обычно обходил стороной, потому что она была крыта черепицей. Оттуда мы перескочили через узкий проход, миновали покатую крышу трактира и перешагнули на широкую крышу, крытую отшлифованными каменными плитками.

Наконец мы подошли к большому окну, в котором мерцал теплый свет свечей. Элодин уверенно постучался в стекло, как будто это была дверь. Оглядевшись по сторонам, я понял, что мы стоим на крыше Зала магистров.

Через некоторое время я увидел в окне высокий сухой силуэт магистра Лоррена. Он повозился с задвижкой, и вся рама распахнулась наружу.

— Чем могу служить, магистр Элодин? — осведомился Лоррен. Если ситуация и представлялась ему несколько странной, по его лицу этого сказать было никак нельзя.

Элодин указал на меня большим пальцем через плечо.

— Этот парень говорит, будто ему до сих пор запрещен вход в архивы. Это правда?

Бесстрастный взгляд Лоррена скользнул по мне и вновь вернулся к Элодину.

— Да, это правда.

— Ну, так пустите его туда! — сказал Элодин. — Мальчику нужно читать. Он уже все понял и осознал.

— Он безрассуден и опрометчив, — невозмутимо сказал Лоррен. — Я планировал не пускать его в архивы год и один день.

Элодин вздохнул.

— Ну да, конечно, вы приверженец традиций. Но, может, все-таки дадите ему шанс? Я готов поручиться за него.

Лоррен долго и пристально изучал меня. Я постарался выглядеть как можно более серьезным и ответственным, но, боюсь, вышло плохо, учитывая, что я стоял на крыше глубокой ночью.

— Хорошо, — сказал наконец Лоррен. — Но только в «книги».