— Ты посмотри, какая тут земля, — сказала она, медленно обводя рукой вокруг себя. — Пахать плохо — почвы слишком мало, сплошные скалы, — лошадей разводить нельзя. Для хлебов лето слишком влажное, для плодов — слишком суровый климат. В некоторых горах добывают железо, уголь, золото. Но не здесь. Зимой снегу наметает выше головы. По весне бури с ног сшибают.

Она снова посмотрела на меня.

— Эта земля — наша, потому что больше она никому не нужна.

Она пожала плечами.

— Или, точнее, потому она и стала нашей.

Вашет поправила меч на плече, задумчиво смерила меня взглядом.

— Садись и слушай, — торжественно приказала она. — Я поведаю тебе историю давно минувших дней.

Я сел на траву, Вашет устроилась на ближайшем камне.

— Давным-давно, — начала она, — адемы лишились своих законных земель. Отчего именно — мы уже не помним. Некто или нечто отобрало наши земли, или погубило их, или заставило нас бежать в страхе. Мы были обречены на бесконечные скитания. Весь народ превратился в нищих бродяг. Мы находили себе место, останавливались, давали отдых своим стадам. Но те, кто жил поблизости, изгоняли нас прочь.

В те дни адемы были свирепы. Не будь мы свирепы, никто из нас не дожил бы до нынешних времен. Но мы были малочисленны, и потому нас все время гнали прочь. И вот, наконец, мы отыскали эти края, скудные и ветреные, не нужные никому на свете. И мы пустили корни в эти камни и сделали их своими.

Взгляд Вашет блуждал по пейзажу.

— Однако эта земля мало что могла нам дать: пастбища для нашего скота, скалы да бесконечный ветер. Мы не могли найти способ продавать миру ветер, поэтому мы принялись торговать своей свирепостью. Так мы и жили и мало-помалу отточили себя, сделавшись тем, что мы есть ныне. Теперь мы не просто свирепые, но грозные и гордые. Неудержимые как ветер и могучие как скала.

Я немного подождал, чтобы убедиться, что она договорила.

— Я тоже из народа скитальцев, — сказал я. — Это наш образ жизни. Мы живем везде и нигде.

Она пожала плечами, улыбнулась.

— Имей в виду, это легенда. И довольно старая. Понимай ее как хочешь.

— Я люблю легенды, — сказал я.

— Легенда — она как орех, — сказала Вашет. — Дурак проглотит ее целиком и подавится. Или выкинет его, решив, что он несъедобен.

Она улыбнулась.

— А мудрая женщина отыщет способ расколоть скорлупу и съесть ядро.

Я поднялся на ноги и подошел к ней. Я поцеловал ей руки, поцеловал ее в лоб, поцеловал ее в губы.

— Вашет, — сказал я, — я рад, что Шехин отдала меня тебе.

— Глупый мальчишка!

Она отвела взгляд, но я увидел, что щеки у нее порозовели.

— Идем. Нам пора. Не стоит упускать случай посмотреть, как сражается сама Шехин.

Вашет привела меня на никак не помеченный участок луга, где козы выщипали густую траву до самой земли. Поблизости уже стояли и ждали еще несколько адемов. Некоторые принесли с собой маленькие табуретки или прикатили чурбаки, чтобы на них сидеть. Вашет села прямо на землю. Я присоединился к ней.

Мало-помалу собиралась толпа. Там было всего человек тридцать, но это было самое большое собрание адемов, которое я видел за пределами столовой. Люди собирались по двое, по трое, переходили от одной беседы к другой. Группы человек в пять образовывались редко и быстро рассеивались.

Хотя на расстоянии броска камнем от меня велось не менее десятка разговоров одновременно, до меня не доносилось ничего, кроме невнятного бормотания. Беседующие стояли не дальше вытянутой руки друг от друга, и ветер в траве создавал больше шума, чем их голоса.

Но тон каждого разговора я мог определить со своего места. Два месяца назад это сборище показалось бы мне странно молчаливым. Сборище нервно подергивающихся, лишенных эмоций, почти немых людей. Но теперь я сразу видел, что вон те две женщины — наставница и ученица, по тому, на каком расстоянии они стояли, и по тому, что руки младшей женщины выражали почтение. Трое мужчин в красных рубахах — друзья, они непринужденно болтают и перешучиваются. Вон те мужчина и женщина ссорятся. Она злится. Он пытается объясниться.

Я внезапно поразился: как я вообще мог думать, будто эти люди — дерганые и беспокойные? Каждое движение явно было целенаправленным. Каждый неприметный шажок выражал перемену отношения. Каждый жест был многозначительным.

Мы с Вашет сидели рядом и разговаривали вполголоса, продолжая нашу беседу на атуранском. Она объясняла, что у каждой школы существует договор с сильдийскими ростовщиками. Это означало, что разбросанные по всему свету наемники могут отдавать причитающуюся школе долю своих заработков везде, где ходит сильдийская монета, то есть в любом уголке цивилизованного мира. Эти деньги затем зачисляются на соответствующий счет, так, чтобы школа могла ими пользоваться.

— И сколько же денег наемник отсылает школе? — полюбопытствовал я.

— Восемьдесят процентов, — ответила она.

— Восемь? — переспросил я, показывая ей восемь пальцев. Я был уверен, что ослышался.

— Восемьдесят, — твердо повторила Вашет. — Это стандартный процент, хотя многие гордятся тем, что отдают больше. То же самое касалось бы и тебя, — небрежно заметила она, — если бы у тебя был хотя бы малейший шанс облачиться в алое.

Видя мое изумление, она пояснила:

— Это не так уж много, если задуматься как следует. Школа годами кормит и одевает тебя. Тебе дают жилье. Тебе выдают меч, тебя учат. А за все эти вложения наемник поддерживает школу. А школа поддерживает деревню. А в деревне растут дети, которые надеются в один прекрасный день тоже облачиться в алое.

Она описала пальцем круг.

— И таким образом процветает все Адемре.

Вашет сурово взглянула на меня.

— Теперь, когда ты это знаешь, ты, должно быть, начинаешь понимать, что именно ты украл? — сказала она. — Не просто секрет, а основной предмет экспорта адемов. Ты похитил ключ к выживанию всего города.

Да, это серьезно. Теперь я лучше понимал, отчего так разгневалась Карсерет.

В толпе мелькнула белая рубаха и грубо связанная желтая шапка Шехин. Разговоры прекратились, все принялись собираться в большой круг.

Очевидно, сегодня предстояло сражаться не только Шехин. Первыми дрались два мальчика на несколько лет моложе меня. Ни один из них красного не носил. Они осторожно покружили друг против друга, потом осыпали друг друга градом ударов.

Все произошло слишком стремительно, так что мне было не уследить. Я успел заметить только с полдюжины недооформленных и разрозненных элементов кетана. Бой кончился тем, что один мальчик захватил запястье и плечо другого «спящим медведем». И только когда я увидел, как мальчик вывернул противнику руку и уронил его на землю, я опознал тот прием, который использовал Темпи в кабацкой драке в Кроссоне.

Мальчики разошлись, и двое наемников в красных рубахах — видимо, наставники — подошли поговорить с ними.

Вашет подалась ко мне.

— Ну, что думаешь?

— Они очень быстрые… — сказал я.

Она взглянула на меня.

— Но?

— При этом какие-то бестолковые, — сказал я, стараясь говорить потише. — Поначалу нет, но потом, после того как начали…

Я указал на одного из мальчиков.

— Вот он слишком близко ставит ноги. А второй все время наклоняется вперед, рискуя потерять равновесие. Потому и попался на «спящего медведя».

Вашет кивнула, довольная ответом.

— Они дерутся как щенки. Они молоды и к тому же мальчишки. Они гневливы и нетерпеливы. У женщин меньше проблем с этим. Отчасти поэтому из нас выходят лучшие бойцы.

Я был более чем удивлен, услышав это.

— Женщины — лучшие бойцы? — осторожно переспросил я, не желая ей противоречить.

— Как правило — да, — сказала она так, словно это само собой разумеется. — Конечно, бывают исключения, но в целом женщины лучше.

— Но мужчины же сильнее, — сказал я. — И выше. И руки у них длиннее.

Она обернулась и с легкой усмешкой посмотрела на меня.