Я нежно касалась шрамов, и сердце мое сжималось от жалости. Я видела эти раны, когда они были еще свежими, видела его, доведенного почти до безумия, пытками и унижениями. Но я вылечила его, а он со всей отвагой, присущей его благородному сердцу, сражался за то, чтоб снова стать самим собой, вернуться ко мне… Растроганная всеми этими воспоминаниями, я убрала хвостик мокрых волос с шеи и наклонилась поцеловать.
И тут же отпрянула. Он почувствовал резкость моего движения и поднял голову.
— Что такое, Саксоночка? — разнеженно спросил он, голос звучал низко и приглушенно.
— Ничего — ответила я, не сводя глаз с темно-красных отметин на шее. Наши сестры из больницы в Пемброуке скрывали их, игриво повязывая вокруг шеи шарфики, когда поутру являлись на работу после свиданий с солдатами с военной базы, находившейся поблизости. Но мне всегда казалось, что истинной их целью было продемонстрировать свои успехи, а вовсе не скрыть следы поцелуев.
— Нет, ничего особенного, — снова сказала я и потянулась за кувшином. Он стоял на подоконнике и был на ощупь ледяным. Я взяла кувшин и вылила все его содержимое Джейми на голову.
И тут же приподняла подол шелковой ночной рубашки — увернуться от волны, выплеснувшейся из ванной. Он весь дрожал и был слишком потрясен, чтобы вымолвить что-то членораздельное. Я только видела, как он шевелит губами.
— Так, значит, только смотрел? — холодно спросила я. — Или все же урвал капельку удовольствия, бедняжка?
Джейми с такой силой опустился в ванну, что вода так и хлестнула через края на каменный пол.
— Что ты хочешь услышать от меня, Саксоночка? — спросил он. — Что я хотел их? Да, хотел! Так, что яйца ныли! Так, что меня тошнило при одной лишь мысли о том, что мужчина может дотронуться до любой из этих шлюх!
Он откинул со лба пряди мокрых волос и гневно сверкнул глазами.
— Это ты хотела бы услышать?! Теперь довольна?
— Не совсем, — ответила я. Лицо у меня горело, и я прижалась щекой к холодному оконному стеклу, впившись пальцами в подоконник.
— По-твоему, выходит, что смотреть на женщину с вожделением — уже значит совершать с ней прелюбодеяние, так?
— А по-твоему, нет?
— Нет, — коротко ответил он. — Я не совершал. А что бы ты сделала, Саксоночка, если б узнала, что я лег с шлюхой? Влепила бы мне пощечину? Выгнала бы из спальни? Не пускала бы меня в кровать?
Я обернулась.
— Я бы тебя убила… — тихо произнесла я сквозь зубы.
Брови его удивленно взлетели вверх, рот недоверчиво приоткрылся.
— Убила бы? Меня?! Господи!.. Если б я застал тебя с другим мужчиной, то убил бы его, а не тебя. — Уголок рта у него нервно дернулся. — Так что учти, — продолжил он после паузы, — от этого твоего поступка я тоже был бы не в восторге, но убил бы его, не тебя.
— Типично мужской подход, — заметила я. — Всегда мимо цели.
Он насмешливо фыркнул:
— Мимо цели, говоришь? Выходит, ты мне не веришь, ждешь, чтоб я доказал, что не ложился ни с кем в течение последних часов? — Он выпрямился во весь рост, вода струями стекала с длинных ног. Свет, проникающий из окна, зажег красновато-золотистые искры в волосах на груди, от кожи поднимался пар. Он напоминал только что отлитую из золота статую. Я торопливо отвела глаза.
— Ха! — иронически воскликнула я, вкладывая в это междометие как можно больше иронии.
— Вода горячая, — прозаически заметил он, выходя из ванной. — Не беспокойся, все это сущие пустяки.
— Это ты так думаешь, — возразила я.
Он покраснел еще больше, руки сжались в кулаки.
— Ты что, окончательно разум потеряла, а?! — воскликнул он. — Боже, если б ты только знала, что за ночь это была! Сплошное отвращение и мерзость. Да еще мои спутники подливали масла в огонь, твердя, что я веду себя не по-мужски. И вот являюсь домой, а здесь уже ты донимаешь и мучишь меня, обвиняя в измене!
Он стал озираться, затем увидел свою одежду, брошенную на пол возле постели, и потянулся за ней.
— Ну, давай! — крикнул он, хватая пояс. — Вот! Раз я тебе изменяю, а ты за измену убиваешь, валяй, убивай! — И он протянул мне кинжал — полоску темной стали длиной дюймов в десять. Затем расправил плечи и выпрямился, подставляя мне широкую грудь и воинственно сверкая глазами. — Давай! — настаивал он. — Не будешь ведь ты нарушать своего слова, а? Раз честь для тебя превыше всего!
Искушение было велико. Сжав руки в кулаки и прижав их к бокам, я стояла и вся так и дрожала, с трудом подавляя неукротимое желание схватить кинжал и всадить ему между ребер. От этой попытки меня уберегла, наверное, одна лишь мысль: он никогда не позволит заколоть себя. Стоило ли дальше унижаться, выставляя себя на посмешище? Я с шелестом юбок повернулась к нему спиной.
Секунду спустя услышала, как звякнул упавший на пол кинжал. Я стояла совершенно неподвижно, глядя из окна на задний двор. Затем услышала за спиной какое-то шуршание и присмотрелась к смутному отражению в стекле. Размытый овал моего лица в ореоле спутанных после сна каштановых кудряшек и обнаженная фигура Джейми на заднем плане. Она слабо отсвечивала белизной и напоминала кадры подводной съемки. Он искал полотенце.
— Полотенце внизу, на полке, где кувшин, — сказала я и обернулась.
— Спасибо. — Он бросил на пол грязную рубашку и, по-прежнему не глядя на меня, потянулся за полотенцем.
Вытер лицо, затем, похоже, принял какое-то решение. Опустил полотенце и взглянул на меня. Я видела, как на лице его отражается целая гамма чувств, и мне почему-то показалось, что я по-прежнему смотрю на его отражение в оконном стекле. И тут мы оба наконец опомнились.
— Прости меня, — сказали мы с ним одновременно. И одновременно рассмеялись.
Ночная рубашка тут же промокла от прикосновения к его еще влажному телу, но мне было все равно.
Минуту спустя он что-то пробормотал мне в волосы.
— Что?
— Совсем рядом, — повторил он. — Черт возьми, это было совсем близко, Саксоночка! И это меня напугало…
— Напугало? Вот уж не заметила никакого испуга, ну просто ни капельки! Ты прекрасно знал, что я этого никогда не сделаю.
— Ах это… — Он усмехнулся. — Нет, не думаю, чтоб ты меня убила, как бы тебе того не хотелось. Нет, дело не в том… А что касается тех женщин… Я вовсе не хотел их, честное слово, нет!..
— Знаю. — Я потянулась к нему, но он отстранился.
— Что же касается желания, так ты, кажется, это называешь… да, схожие чувства я испытывал к тебе и… и стыдился их. Мне казалось это неправильным, недостойным…
Он отвернулся, вытирая волосы, и голос приглушенно доносился из-под льняного полотенца:
— Я всегда думал, что с женщиной жить просто, — тихо сказал он. — И в то же время… гм… мне так часто хотелось вдруг упасть к твоим ногам и боготворить тебя. — Уронив полотенце, он потянулся ко мне, взял за плечи. — И вместе с тем мне хотелось поставить тебя на колени, держа за волосы, прижать к себе ртом… и все это одновременно, Саксоночка…
Он провел ладонью по моим растрепанным волосам, крепко сжал в ладонях мое лицо.
— Я сам себя, наверное, не понимаю, Саксоночка… А может, и понимаю… — Отпустив меня, он отвернулся. Лицо уже давно высохло, однако он подобрал полотенце и стал тереть им подбородок. Отросшая за ночь щетина еле слышно шуршала по тонкой ткани. Голос был тих и тоже еле слышен, даже с расстояния в несколько футов. — Знаешь, кое-какие вещи… я понял их только после Уэнтуорта…
Уэнтуорт… То место, где он отдал свою душу в обмен на спасение моей жизни и претерпел нечеловеческие страдания, чтоб снова стать самим собой.
— Сперва мне казалось, что Джек Рэндолл отнял какую-то часть моей души. Потом я понял, что все обстоит гораздо хуже… Она была цельной и неразделимой, моя душа, а он смог показать ее мне, словно в зеркале. И я узнал о себе такое, о чем прежде и не подозревал. Именно этого я никогда не прощу ему. И его собственная душа будет гореть в аду в отместку за это!
Он опустил полотенце и глянул на меня — лицо измученное после ночных похождений и всех переживаний, но глаза сияют.