— О твоей жизни забочусь.

— Только не надо обращаться со мной как с ребенком. Ты, главное, ноги переставляй. Об остальном я сама позабочусь.

— Не сомневаюсь.

Мамми тоже все время уверяла, что все в порядке. Воздух у нее был тот же, что и у меня, но я не знал, что для нее представляло трудность. Подвесь человека за ноги — и он умрет через сутки, но для летучей мыши это приятный отдых; а ведь мы с летучими мышами двоюродные братья.

Пока мы карабкались, я все разговаривал с ней. Неважно, о чем; ее щебет действовал на меня как подбадривающие крики болельщиков. У бедной Чибис даже этого преимущества не было, только когда мы останавливались и разговаривали через шлемы — мы все еще не пользовались радио; даже в горах мы боялись привлечь внимание.

Мы снова остановились, и я отдал Чибис одну восьмую заправки. Липкая лента совсем испортилась; я сомневался, послужит ли она еще раз. Я сказал:

— Чибис, может быть, ты используешь свою кислородно-гелиевую смесь до конца, а я пока понесу этот баллон? Сбережешь силы.

— Я не устала.

— И воздуха будешь тратить меньше, если несешь меньше груза.

— У тебя руки должны быть свободными. Вдруг поскользнешься?

— Чибис, да я не в руках его понесу. Правый баллон у меня пустой; я его выброшу. Просто поменяемся баллонами, и у меня их будет по-прежнему четыре, да еще лучше уравновешенные.

— Хорошо. Только я понесу два баллона. Честно, Кип, вес ничего не значит. А если я истрачу всю кислородно-гелиевую смесь, чем буду дышать, пока мы заправляем баллон?

Я промолчал, что не был уверен, сумеем ли мы заправить то мизерное количество, что еще оставалось.

— Ну ладно, Чибис.

Мы поменяли баллоны, выкинули пустой в глубокую черную яму и продолжили путь. Не знаю, как далеко мы залезли, и сколько это продолжалось. Казалось, мы ползем несколько дней — хотя этого не могло быть с нашим запасом. Миля за милей, следуя вдоль колеи, мы вскарабкались по меньшей мере на 8 тысяч футов. За точность не ручаюсь, но я видел горы, высота которых мне известна. Можете сами посмотреть в справочнике — первая гряда к востоку от станции Томбо.

Карабкаться порядочно, даже при одной шестой g.

Путь казался бесконечным, потому что я не представлял ни пройденного расстояния, ни потраченного времени. Часы были у нас под скафандрами. В шлемах часов не было. Можно было определить время по Гринвичу, посмотрев на Землю. Но этого я не умел, к тому же большую часть времени Земли из-за гор не было видно. К тому же мы не знали, когда покинули корабль.

Чего еще не хватало в скафандрах, так это зеркала заднего обзора. Конечно, не помешало бы еще окошко у подбородка, чтобы видеть, куда ставишь ногу. Но если выбирать, я бы предпочел зеркало заднего обзора. Обернуться невозможно; приходится поворачиваться всем телом. Каждые несколько секунд мне хотелось посмотреть, нет ли погони, — но я не мог позволить себе тратить на это силы. Всю эту кошмарную гонку мне казалось, что они наступают нам на пятки, чудилась рука сколопендера на плече. Я все прислушивался к звуку шагов, хотя в вакууме их все равно не услышишь.

Будете покупать скафандр, потребуйте, чтобы его оснастили зеркалом заднего обзора. Пусть вам не потребуется убегать от сколопендеров, но даже лучший друг, наступающий вам на пятки, действует на нервы. Да, захватите зонтик от солнца. Оскар старался изо всех сил, да и в Йорке делают кондиционеры на совесть, — но Солнце, не смягченное атмосферой, палит нещадно, а я не смел тратить воздух просто для охлаждения, во всяком случае, не больше, чем Чибис.

Становилось все жарче, с меня тек пот, все тело зудело, но почесаться было невозможно. Пот затекал в глаза, и их жгло. Чибис, должно быть, уже сварилась. Даже когда колея проходила по глубоким расщелинам, освещенным только отраженным светом, расщелинам настолько темным, что приходилось включать прожекторы на шлемах, — все равно было жарко. Когда же мы снова выбирались на солнце, жара становилась почти невыносимой. Искушение нажать подбородком на клавишу, впустить воздух и дать ему охладить тело, было слишком велико. Желание охладиться становилось важнее необходимости дышать.

Если бы я был один, я бы, наверное, так и сделал — и умер. Но Чибис приходилось хуже, чем мне. И раз она до сих пор выдержала, я обязан был тоже выдержать.

Раньше я удивлялся, как мы могли заблудиться так близко от места обитания человека — и как хитроумно чудовища спрятали свою базу всего в 40 милях от станции Томбо. Что ж, теперь у меня было время поразмыслить. Оглядывая лунную поверхность, я понял причину.

В сравнении с Луной Арктика просто кишит людьми. Площадь Луны примерно с Азию — а людей там меньше чем в Кентервиле. Могло пройти столетие, пока исследовали бы равнину, где обосновались сколопендеры.

С пролетающей ракеты ничего нельзя заметить, даже если бы база не была замаскирована. Пешком человек в скафандре туда не сунется. Человек в вездеходе наткнулся бы на эту базу только случайно, даже если бы пробрался нашим путем и исколесил бы всю равнину.

Существовали еще фотографии, которые делал лунный картографический спутник, но слишком мала вероятность, что служащий в Лондоне отметил бы крошечную разницу между двумя кадрами. Возможно, отметил бы. Еще через несколько лет кто-нибудь, возможно, попытался бы разобраться — если не помешает что-то более срочное в этом деле первопроходцев, где необыкновенно и срочно — все.

Что же до радарных наблюдений — так необъясненных радарных наблюдений хватало еще до моего рождения.

Сколопендер мог здесь сидеть — ближе к станции Томбо, чем Даллас к Форт Ворс — тихо как мышь, и ни о чем не беспокоиться. Слишком много квадратных миль, слишком мало людей.

Невероятно много квадратных миль… нашим миром стали острые сверкающие скалы и темные тени, и черное небо, и бесконечное переступание ногами.

И все же теперь мы скорее спускались, чем поднимались, и в конце концов за поворотом открылась раскаленная блестящая равнина. Непостижимо далеко впереди были горы; даже с высоты тысячи футов казалось, что они лежат за линией горизонта. Я смотрел на эту равнину, слишком вымотанный, чтобы радоваться, потом взглянул на Землю и попытался найти запад.

Чибис прикоснулась шлемом:

— Вон там, Кип.

— Где? — она указала, и я уловил отблеск серебристого купола.

Мамми издала трель у меня за спиной.

«Что там, ребята?»

— Станция Томбо, Мамми.

Ответом было ободряющее щебетание — мы хорошие ребята, и она знала, что мы справимся.

До станции было, наверное, миль десять. Расстояния там трудно оценить — этот странный горизонт, нет ориентиров, — я даже не понял, какого размера купол.

— Чибис, попробуем связаться по радио?

Она повернулась и посмотрела назад. Я тоже вгляделся; мы были совершенно одни.

— Давай рискнем.

— На какой частоте?

— На той же. Космические частоты. Наверное.

Я попробовал.

— Станция Томбо. Станция Томбо, прием. Вы меня слышите?

Потом попыталась Чибис. Я перебрал все частоты рации. Безуспешно.

Я переключился на направленную антенну, ориентируясь на отблеск купола. Никакого ответа.

— Мы зря теряем время, Чибис. Вперед.

Она медленно повернулась. Я чувствовал ее разочарование — сам дрожал от возбуждения. Я догнал ее и прикоснулся к шлему.

— Не расстраивайся, Чибис. Не могут же они сидеть на приеме весь день напролет. Станцию мы видим, теперь дойдем.

— Я знаю, — скучно сказала она.

Тронувшись с места, мы сразу потеряли из виду станцию Томбо, не только из-за поворотов, но и потому, что она скрылась за горизонтом. Я вызывал их, пока еще оставалась какая-то надежда, потом отключился, экономя дыхание и батареи.

Мы прошли почти половину спуск а, когда Чибис замедлила шаг, остановилась, осела на землю и замерла.

Я заспешил к ней:

— Чибис!

— Кип, — вяло сказала она. — Можешь привести кого-нибудь? Пожалуйста? Ты знаешь дорогу. Я подожду здесь. Пожалуйста, Кип?