Гарри осторожно распаковал очередной пакет с образцами и только тогда ответил:

— Томми, спросил бы ты меня чего-нибудь полегче. Спроси меня, например, жениться тебе или нет, и я отвечу прямо как из пушки. И вообще все что угодно. Есть только одна вещь, которую ни один мужчина не может подсказать другому, а именно — в чем заключается долг этого другого. Так что придется тебе решать самому.

Я обдумал сказанное.

— Будь оно проклято! Гарри, ты хоть скажи мне, как ты сам смотришь на эти дела.

— Я? — Он отложил свою работу в сторону. — Том, я не знаю. Для меня лично… видишь ли, на этом корабле я был счастливее, чем бывал когда-либо в жизни. У меня жена, у меня ребятишки, они постоянно со мной, и я занят любимой работой. У других, возможно, все иначе.

— А как насчет твоих ребятишек?

— Вот тут, конечно, и есть загвоздка. Семейный человек… — Гарри нахмурился. — Нет, не стану советовать, Том. Если я даже намекну тебе, будто ты не должен делать того, что обязался делать, значит, я подстрекаю тебя к мятежу… а это тяжкое преступление для нас обоих. Если я скажу, что ты должен поступить так, как велит капитан, я окажусь чист перед законом, но, возможно, именно это приведет к гибели тебя, меня, моих детей и всех остальных… потому что в словах Чета много здравого смысла, даже если закон против него. — Гарри вздохнул. — Том, знаешь, я сегодня только чудом не отдал концы — это целиком твоя заслуга, и способность четко мыслить ко мне еще не вернулась. Не могу советовать — боюсь оказаться необъективным.

Я ничего не ответил. Как хотелось в эту минуту, чтобы дядя Стив был со мной! У него-то были ответы на все вопросы.

— Все, что я могу, — продолжал Гарри, — это высказать весьма уклончивое соображение.

— А? И какое же?

— Ты можешь повидаться с капитаном частным образом и выложить ему то, что тебя тревожит. Это, возможно, повлияет на его решение. Во всяком случае, узнать про эти дела будет для него небесполезно.

Я ответил, что подумаю над его словами, поблагодарил и ушел. Лег в постель и, наконец, забылся сном. В середине ночи меня разбудила корабельная качка. Корабль всегда покачивает, если он лежит на воде, но так странно, какими-то рывками, «Элси» на Элизии еще никогда не дергало.

Качка прекратилась, затем началась снова… потом снова прекратилась… опять началась… Я уже стал гадать, что же там происходит, но корабль вдруг завибрировал совсем по-другому, а эту вибрацию я узнал — так бывает, когда прогревают ракетные двигатели, но еще не на полной мощности. Инженеры говорят, что они «прочищают глотку» — обычное дело при ремонте и проверке. Я решил, что мистер Регато задержался допоздна на работе, и успокоился. Толчки больше не повторялись.

За завтраком я узнал, что это было: левиафаны затеяли очередную пакость — никто не знал, какую именно — против самого корабля… а капитан вполне разумно приказал мистеру Регато использовать против них ракетные двигатели. Пока мы знали о левиафанах очень мало, зато совершенно точно выяснили одно — они не иммунны ни к суперперегретому пару, ни к сильной радиации.

Эта схватка с морскими дьяволами придала мне смелости: я решил повидаться с капитаном, как мне посоветовал Гарри.

Капитан принял меня, заставил ждать не более пяти минут. После этого он сидел молча, предоставив мне возможность говорить столько, сколько я сочту нужным. Я изобразил всю картину такой, какой видел ее сам, не приписывая ничего ни Чету, ни Гарри. По лицу капитана я не мог определить, удалось ли мне произвести на него впечатление или нет; поэтому я со всей решительностью подчеркнул, что Дядюшка и Мей-Линг уже вышли из игры и что шансы, будто от меня будет толк после следующего пика, столь слабы, что он рискует кораблем и командой при очень малой надежде на выигрыш.

Когда я закончил, мне все еще было неясно, добился ли я чего-нибудь, а он и тогда воздержался от прямого ответа. Капитан без всякого намека на вопросительный тон произнес:

— Барлетт, вчера вечером у вас в каюте в течение пятидесяти пяти минут находились два члена команды, причем дверь каюты была наглухо закрыта.

— Чего? Да, сэр.

— И вы с ними обсуждали этот вопрос?

Я хотел было солгать.

— Э-э-э… да, сэр.

— После этого вы разыскали другого члена команды и оставались с ним до поздней ночи… или, лучше сказать, до раннего утра. С ним вы тоже говорили на эту тему?

— Да, сэр.

— Так. Тогда я арестую вас на время, которое потребуется для расследования двух пунктов: подозрения в побуждении к мятежу и в попытке подготовки мятежа. Вы арестованы, Барлетт. Отправляйтесь в свою каюту и оставайтесь там. Всякие визиты к вам запрещены.

Я с трудом сглотнул. Потом мне на помощь пришло воспоминание о чем-то, что рассказывал мне дядя Стив. Дядя Стив был клевым знатоком космического права и любил на досуге поболтать об этом предмете.

— Есть, сэр. Но я настаиваю, чтоб мне дали свидание с защитником по моему выбору… и чтоб слушание дела велось публично.

Капитан кивнул, как будто я сообщил ему, что на улице дождь.

— Разумеется. Ваши гражданские права будут уважаться. Но с этим делом придется подождать: сейчас мы готовимся к старту. А потому считайте себя под арестом и отправляйтесь в свою каюту.

Он отвернулся, оставив меня наедине с задачей взять самого себя под стражу. Мне показалось, что он даже не рассердился.

Вот я и сижу в полном одиночестве у себя в каюте. Пришлось сказать Дядюшке, что ко мне доступа нет, а позже сообщить то же самое и Чету. Никогда бы не поверил, что со мной такое может произойти.

Это утро растянулось на целый миллион лет. Вики вызвала меня в обычное время, но я сказал ей, что вахтенное расписание опять изменилось и что я свяжусь с ней попозже.

«Что то произошло?» — спросила она.

«Нет, девочка, просто на борту происходит кое-какая реорганизация».

«Ладно. Но ты определенно встревожен».

Я не только не стал ей рассказывать, в какую историю вляпался, но даже решил не упоминать о случившейся катастрофе. Время еще будет, пусть все уляжется, хотя, конечно, она может узнать обо всем из официальных сообщений. Пока же нет причин заставлять этого милого ребенка волноваться из-за того, что она не в состоянии изменить.

Минут через двадцать ко мне пришел мистер Истман. На его стук я открыл дверь и сказал:

— Мне запрещено принимать посетителей. Извините.

Однако он не уходил.

— Я не гость, Том. Я тут в официальном качестве, от капитана. — О!

И я впустил его.

При нем был ящик с инструментами. Он поставил его на пол и сказал:

— Отделы обычной и специальной связи объединены, так как у нас слишком мало людей, и получается, я вроде теперь твой непосредственный начальник. Правда, по моему мнению, это ничего не меняет. Но мне придется внести кое-какие изменения в проводку твоего мага, чтобы ты мог диктовать прямо на магнитофон в рубке связи.

— О’кей. Только зачем это понадобилось?

Мистер Истман явно смутился.

— Ну… тебе полагалось бы быть на вахте уже полчаса назад. Мы собираемся устроить так, чтобы ты отрабатывал свои вахты прямо в каюте, со всеми удобствами. Капитан отругал меня за то, что я не сделал этого раньше.

Истман начал снимать панель магнитофона. А я — так просто лишился дара речи. И тут же опять вспомнил кое-что из рассказов дяди Стива.

— Эй! Погодите-ка минутку!

— Чего?

— Да нет, валяйте, меняйте проводку, мне-то что задело. Только никаких вахт я отрабатывать не собираюсь.

Истман выпрямился, вид у него был весьма встревоженный.

— Не надо так говорить, Том. У тебя и без того плохи дела, вряд ли стоит их отягощать. Давай забудем то, что ты мне сказал. О’кей?

Мистер Истман был порядочный человек и единственный из электронщиков, никогда не позволявший себе называть нас «выродками». Думаю, он беспокоился за меня совершенно искренне. Тем не менее, я ответил ему брюзгливо: