Поди тут предскажи солнечную бурю, которая назревает всего-то за пару дней, а потом в считаные минуты достигает максимума и может прикончить вас в долю секунды!

Поэтому Солнце наблюдают и с Луны, и с орбитальных станций Венеры, да еще с Деймоса, но передача информации на Меркурий запаздывает из-за скорости радиоволн. С Луны — минут на пятнадцать, а с Деймоса аж на целую тысячу секунд, каждая из которых дорога.

Но сезон бурь лишь малая доля солнечного цикла (ведь Солнце — переменная звезда). Примерно один год из каждых шести. (Я имею в виду настоящие, марсианские. Земных лет, за которые так упорно цепляются астрономы, в солнечном цикле выйдет одиннадцать.)

Это все же полегче! Целых пять лет из шести вероятность попадания в радиационную бурю близка к нулю.

Зато в штормовой сезон осторожный (иными словами, имеющий шанс дожить до пенсии) капитан спланирует полет так, чтобы войти в опасную зону, то есть внутрь гелиоцентрической орбиты Земли, когда Меркурий окажется между Солнцем и кораблем, и станция «Гермес» сможет в случае чего сразу послать предупреждение. Именно так и поступил капитан Дарлинг. Он задержал «Трайкорн» в порту Деймоса недели на три дольше, чем следовало по расписанию, и взял курс на Венеру уже тогда, когда станция «Гермес» смогла предупредить его о надвигающейся буре заранее, потому что сезон был в самом разгаре.

Наверное, бухгалтерия компании «Треугольник» с ума сходит из-за таких убыточных, но неизбежных проволочек. Может быть, компания в штормовой сезон даже не получает никакой прибыли. Но лучше уж недели на три задержать корабль, чем потерять его вместе с пассажирами.

Когда же начинается буря, вся радиосвязь летит к чертям и «Гермес» не может разослать кораблям предупреждений.

Где же выход? А вот где. Наблюдая, как назревает буря, станция вполне в силах сказать, в какой момент она может разразиться. Тогда рассылают предупреждения, и «Трайкорн» с прочими кораблями проводит учебные тревоги. А потом все сидят и ждут. День ждем, два, неделю, после чего Солнце либо успокаивается, либо начинает плеваться гигантскими дозами излучения.

Все это время с темной стороны Меркурия радиостанция космической гвардии продолжает передавать штормовые предупреждения и сводки о положении на Солнце.

И вдруг передача прерывается.

Возможно, это всего лишь технические неполадки, и станция вот-вот возобновит передачу с дублирующей аппаратуры. Возможно, это самое простое «затухание», а буря на самом деле не возникала, о чем всех вскоре и оповестят.

А возможен и третий вариант: на Меркурий со скоростью света обрушилась первая «волна» и предупреждений больше не будет, так как все «глаза» станции вырубились, а «голос» полностью забит мощным излучением.

Вахтенный офицер в рубке, конечно же, не может знать, что произошло на самом деле, а гадать — не имеет права. Едва «Гермес» прерывает передачу, он немедля бьет ладонью по тумблеру, включающему таймер. Если через положенное время станция не возобновит передачу, включается сигнал тревоги. Сколько именно времени надо ждать, зависит от местоположения корабля: как далеко он от Солнца, и сколько секунд потребуется волне, накрывшей Меркурий, чтобы до него добираться.

Вот тут капитан грызет ногти, седеет раньше времени и отрабатывает свое громадное жалованье — ведь именно он решал, на сколько секунд устанавливать таймер. Взаправду-то, если самая сильная первая волна несется со скоростью света, времени нет вовсе; сигнал с «Гермеса» пропадет одновременно с волной, которая накроет корабль. А если угол неблагоприятен, может оказаться, что это корабельная рация на приеме забивается, а «Гермес» все еще передает… Как тут сказать наверняка?

Зато капитан прекрасно знает: если бить тревогу и гнать всех в убежище каждый раз, как радио на несколько секунд смолкнет, люди привыкнут к тревожному крику «Волк идет!», перестанут его бояться и в случае настоящей опасности они не отреагируют на сигнал тревоги с должной быстротой.

Знает он также и то, что внешняя обшивка корабля отфильтрует почти весь электромагнитный спектр и из всех предназначенных нам фотонов (больше со скоростью света ничто не движется) внутрь проникнет только самое жесткое рентгеновское излучение, да и то в малом количестве. Однако следом прибудут штуковины куда опаснее — крупные, средние и мелкие частицы, осколки от взрыва атомных ядер. Все это тоже движется быстро, но все же медленнее скорости света, и до подхода второй волны капитан должен обеспечить безопасность своих людей.

Исходя из нашего местоположения, капитан Дарлинг установил таймер на двадцать пять секунд. Я спросила, как он это рассчитывал, а он невесело усмехнулся и сказал:

— Вызвал тень моей прабабушки.

Пока я была в рубке, вахтенный раз пять запускал таймер, и связь с «Гермесом» всегда восстанавливалась меньше чем за двадцать пять секунд.

Вот таймер заработал в шестой раз. Все затаили дыхание. На этот раз связь не восстановилась, и сирена тревоги завыла громче труб Страшного суда.

Лицо капитана закаменело. Он двинулся к люку в убежище, а я продолжала стоять — надеялась, что разрешат остаться в рубке. Она, строго говоря, и так часть убежища — защищена по тому же каскадному принципу, только расположена чуть впереди.

Диву даешься, сколько людей твердо убеждены, будто капитан управляет кораблем, глядя в иллюминатор! Как на пескоходе. Нет, конечно! Рубка находится почти в самой середине корабля, а пилотировать по экранам и приборам гораздо удобнее и надежнее. Единственный иллюминатор «Трайкорна» находится на носу и сделан специально, чтобы показывать пассажирам звездное небо. Нас туда так и не сводили — смотровая защищена от солнечного излучения, только когда ее прикрывает корпус корабля; естественно, она всю дорогу до Венеры была заперта.

Уверенная, что в рубке безопасно, я осталась на месте, надеясь воспользоваться положением «любимой ученицы»; очень уж не хотелось часами — а то и днями — киснуть на полке среди истерически кудахчущих вдовушек.

И просчиталась. Капитан, помедлив долю секунды у люка, обернулся и резко сказал:

— Идемте, мисс Фриз.

Да, деваться некуда. Он всегда называл меня «Подди», и сейчас его голос звучал, как хороший удар хлыста.

Пассажиры третьего класса уже собрались в убежище — им ближе всех, и матросы размещали их по ячейкам. Команда с момента первого предупреждения от «Гермеса» находилась в состоянии «аварийной готовности». Вместо восьми часов через каждые шестнадцать матросы стояли вахту четыре часа, после чего четыре часа отдыхали и заступали на вахту снова. Несколько матросов постоянно дежурили у пассажирского отделения, не вылезая из радиационных скафандров (должно быть, страшно неудобно!); снимать их они не имели права ни под каким видом, пока не придет смена, тоже в скафандрах. Эти матросы называются «спасательной командой»; они здорово рискуют — им нужно успеть обыскать все пассажирское отделение, вытащить отставших и самим добраться до убежища, пока не накопили смертельной дозы облучения. Все они добровольцы, и те, на чью вахту выпадет тревога, получают солидную премию, а те, кому в это время повезло оказаться на отдыхе, — премию поменьше.

Первую спасательную команду возглавляет старший помощник, вторую — суперинтендант. Им никаких премий не положено, хотя по закону и обычаю тот из них, кто окажется на вахте во время тревоги, должен войти в убежище последним. Не очень-то справедливо, правда? Но зато это не только обязанность, но и дело чести.

Остальные матросы несут вахту в убежище, вооружившись списками пассажиров и планами размещения по ячейкам.

Конечно, сервис не улучшается от того, что большая часть команды оторвана от своих прямых обязанностей, чтобы быть наготове — и действовать по первому же звуку сирены быстро и четко. Самая большая нагрузка по тревожному расписанию ложится на стюардов и клерков — ведь механиков, связистов и т. п. от дела отрывать нельзя, — и потому каюты иногда по полдня не прибираются, если сам не приберешь, как я, например; за столом приходится просиживать раза в два дольше обычного, а холл не обслуживают вовсе.