Теперь ей нужно было думать, чем заняться, чтобы достойно обеспечить себя. Оленька не умела ничего. Заботясь о ее воспитании, родители не предполагали, что красавице-дочери придется самой зарабатывать на жизнь, тем более на чужбине. Художницей стать Оленька даже не пыталась, она знала цену своим способностям. Торговать своей красотой, как тогда было принято в Берлине, и думать не могла. Что же ей оставалось? Пожалуй, она для начала могла бы учить детей рисованию и лепке, недаром же она закончила художественную школу.

Искать работу нужно было срочно, с учетом платы за пансион денег было в обрез. Ольга попросила подругу познакомить ее с семьей патрона отца Вильмы в надежде, что кому-то из его детей и племянников понадобится учительница рисования. Та задумалась, как бы сделать это поделикатнее, поскольку прямого доступа к великому князю она не имела, отец не разрешал.

Решение пришло неожиданно и просто. Как раз началась золотая берлинская осень, особенно красивая на Рюдерс-хаймерплац, словно специально созданным для того, чтобы им любовались. Там для этого собрано было все: скульптуры, фонтаны, романтические развалины и цветочные клумбы. И поэтому великий князь, привыкший к пышным семейным празднествам, задумал провести день рождения своей младшей дочери на открытом воздухе на самой красивой площади района. Это давало ему возможность пригласить на торжество всю берлинскую русскую знать, чего нельзя сделать в стенах пансиона.

И Вильма придумала, что в назначенный день Оленька с мольбертом и недорисованным пейзажем будет стоять на площади, чтобы во время праздника якобы случайно столкнуться с подругой и быть представленной великому князю. А как дальше пойдет, зависит только от нее.

Они долго бродили по площади, выбирая место для Оленьки с мольбертом, и когда наступил день рождения, она устроилась с мольбертом в выбранном заранее уголке. Для этого случая она принарядилась в специально купленное платье, в котором выглядела одновременно элегантно и соблазнительно.

Вильма, увидев ее, так и ахнула, когда на нее налетела как бы случайно. Совсем близко играла музыка — великий князь пригласил маленький духовой оркестр. По площади бродили нарядные пары, слышался веселый смех.

— Ах! — нарочито громко воскликнула подруга. — Оленька? Как ты здесь оказалась?

— Вильма, что же ты скрываешь от нас такую красавицу? — раздался голос из-за дерева, и перед подружками предстал великий князь с бокалом в руке.

— О-о, ваше высочество! — пролепетала Оленька. — Я работаю здесь каждый день, тут так красиво.

Великий князь бросил взгляд знатока на незаконченный пейзаж:

— Недурно! Хоть и не Репин… — и повернулся к Виль-ме. — Вы что, знакомы?

— Мы учились в одной школе.

— В Царском Селе? — удивился великий князь. — Вы что, жили в Царском Селе?

— Ну да, — приходя в себя, ответила Оленька. — У моего папы до революции был там дом.

Как и рассчитывала Оленька, великий князь явно не стремился прерывать беседу с красивой художницей:

— Как зовут вашего папу?

— Константин Леонардович Книппер.

— А-а, знаю, конечно! — просиял великий князь. — Бывший министр железных дорог! Так ваша семья теперь живет в Берлине?

— Нет, только я одна. Мама и папа затерялись где-то в Сибири. Папа был министром железных дорог в правительстве генерала Колчака.

Известие о службе у генерала Колчака особенно порадовало великого князя.

— Надеюсь, ваши родители в сейчас в целости и сохранности, мадемуазель Книппер. Кстати, как вас зовут?

Ольга хорошо продумала вероятные варианты разговора с великим князем и ожидала услышать этот вопрос:

— Меня зовут Ольга Константиновна Чехова, — объявила она, окончательно подписывая своему второму мужу Ференцу Яроши дорогу в небытие.

— Чехова? Вы что, родственница писателя?

— Я — племянница его вдовы.

Жизнь в эмиграции многому научила великого князя. Он внимательно оглядел сверхскромное платьице племянницы великого писателя и недорогой набор красок на ее мольберте. А ведь в это платье и краски она вложила бол ьшую часть денег, вырученных за ее единственную ценность — мамино бриллиантовое кольцо.

— Вы всерьез пытаетесь заработать продажей своих пейзажей, Ольга Константиновна?

Уловив иронию в голосе великого князя, Оленька не смутилась — ответ на этот вопрос был заготовлен ею заранее:

— Увы, я не рассчитываю на продажу своих картин. Я рассчитываю с их помощью устроиться в состоятельные семьи преподавательницей рисования и лепки.

Где-то за кустами и фонтаном раздались женские голоса, обеспокоенные долгим отсутствием великого князя, и тот заторопился.

— Во всяком случае, этот пейзаж я у вас покупаю! — И он назвал цену, намного превышающую истинную ценность рисунка. — Согласны?

— Но ведь работа не закончена! — искренне пролепетала Оленька.

— Это несущественно! Сейчас я пришлю своего лакея — он унесет картину и отдаст вам деньги. А потом присоединяйтесь к нашему праздничному столу, я познакомлю вас со своей дочерью. Если вы ей понравитесь, я приглашу вас преподавать ей лепку и рисование.

Великий князь поспешно ушел, и Вильма бросилась Оленьке на шею:

— Победа! Ты — гениальная актриса, Олька!

— Это ты гениальная! Ведь весь замысел твой!

Все сложилось замечательно — Оленька понравилась дочери великого князя, и ее взяли преподавательницей лепки и рисования. Жалованье положили вполне приличное, так что хватало на скромную жизнь и оплату комнаты в пансионе на Висбаденерштрассе. Неизвестно, как долго бы это благополучие продолжалось, возможно, до тех пор, пока Оленька не умудрилась бы найти подходящего супруга и переехать из дешевого пансиона на Висбаденерштрассе в дорогой пансион на Рюдесхаймерплац.

Но в добропорядочные планы Оленьки вмешалось одно непредвиденное (непредвиденное ли?) обстоятельство. Она быстро поняла, что великий князь питает вполне объяснимую слабость к хорошеньким молодым девушкам, поэтому отец Вильмы не подпускал дочку к дому своего патрона. А у Оленьки в Берлине не было отца, и ей нужно было ежедневно самой зарабатывать на жизнь и вести круговую оборону. Она не хотела потерять расположение великого князя, но и не готова была стать его очередной эротической игрушкой. Ольга уже была хорошо знакома с укладом семьи князя и понимала, что все его любовные приключения длятся недолго. Ей пришлось пустить в ход всю свою изобретательность и изворотливость, чтобы поддерживать увлечение ею великого князя, но при этом не подпускать близко к себе.

Не берусь описать все подробности этого противостояния, упомяну только, что в результате она вынудила своего сиятельного поклонника пригласить ее на обед в ресторан отеля «Бристоль», где обычно встречались представители руководства главной в то время европейской киностудии УФА. И случилось чудо: Оленька неожиданно взлетела на вершину олимпа немого кино.

Все началось с того, что великий князь, желая польстить Оленьке, сказал ей:

— Ваше лицо создано для киноэкрана.

В то время киноэкран еще не стал такой неотъемлемой частью жизни человечества, каким он является сейчас, но Оленька это слово знала — ей посчастливилось сниматься в Москве в двух немых, не вошедших в историю кино короткометражках, о которых она предпочла забыть. Так что она поняла смысл комплимента и решила воспользоваться им. К тому времени она уже побывала на разных тусовках многочисленных русскоязычных эмигрантов Берлина и оценила степень влияния великого князя в их художественных кругах.

— Если вы так считаете, почему бы не показать это лицо кому-нибудь из деятелей кино? — спросила она, когда он в очередной раз провожал ее после урока.

Великий князь призадумался:

— Коротко я из них ни с кем не знаком. Но шапочно — да. Могу попытаться их спровоцировать, но для этого вам придется принять мое приглашение на выход в свет, если не возражаете.

Дело в том, что, зная, как в русскоязычных кругах возникают и распространяются сплетни, Оленька категорически отказывалась бывать вместе с великим князем в публичных местах. Но на этот раз она согласилась, словно предчувствуя, что это изменит ее судьбу. Впрочем, представить, что за этим последует, не мог никто. Итак, она тряхнула волосами и сдалась: