— Уже почти полночь!

— Ничего, я знаю, где она живет.

Следуя указаниям Лёвы, Алла подъехала в дому, где было расположено агентство Полины Карловны. В окнах агентства было темно, но в квартире на втором этаже горел свет. Лёва позвонил в дверь условным звонком, Полина Карловна его впустила, и он быстро рассказал ей о случившемся. Она записала имена тех участников офицерского собрания, которые Лёва успел запомнить, обещала помочь ему расплатиться с хозяйкой пансиона и предупредить Оленьку, чтобы та отрицала свое родство с Лёвой, тем более что она Чехова, а он Книппер.

После этого Лёва с Аллой уехали во Фрайбург.

Есть неподтвержденная легенда о том, как Оленька отвадила членов боевой группы сторожить ее у входа в пансион. В то время она снималась в фильме «Татьяна», в котором играла роль русской крестьянки, влюбленной в белого офицера. По роли ей приходилось отстреливаться как от белых, так и от красных. Для того чтобы ее игра выглядела убедительно, актриса прошла курс стрельбы в городском тире и купила на рынке револьвер — в те дни там можно было приобрести любое оружие.

Однажды, когда бывшие белые офицеры продолжали подстерегать ее у входа в пансион с угрозами и требовать, чтобы она открыла им местонахождение своего брата, Оленька не задумываясь достала из кармана револьвер и выстрелила одному из них в ступню. Потом спокойно переступила через корчившегося на асфальте вымогателя, села в машину и уехала. Позже она по этому поводу заявила, что не знает жалости к врагу — московские годы выживания навек закалили ее сердце.

Надо отметить, что Оленька не осталась в пансионе надолго — по просьбе Лёвы Полина Карловна нашла ей симпатичную квартирку в хорошем районе и помогла ей тайком туда переехать — так, чтобы никто не узнал ее новый адрес.

Все это происходило, когда МХАТ отбыл на гастроли в США.

Эти гастроли за рубежом вовсе не радовали Станиславского. Ему было нелегко представлять перед культурным Западом страну, с которой он сам еще не нашел общего языка. Он знал, что цель гастролей — показать буржуйскому Западу, чти мы, товарищи, в культуре кой-чего смыслим, и делать это было непросто. Правда, в Берлине весь зрительный зал, весь как один человек, пустил слезу на представлении «Вишневого сада» — Чехов олицетворял для них покинутую родину. Зато эмигрантская община Голландии забойкотиро-вала их спектакли, обвинив их в косвенном соучастии в убийстве русского царя и его семьи.

Все это было трудно вынести, особенно в предчувствии гастролей в Америке. Отбытие Станиславского с берлинского вокзала Фридрихштрассе, которое снимали кинооператоры, стало для него настоящим испытанием. Уже не говоря о том, что он стеснялся своего поношенного пальто, его первая попытка взобраться по вагонной лесенке оказалась неудачной, и ему, ослепленному жестоким светом софитов, пришлось карабкаться по этой лесенке еще раз. Но, едва поднявшись в вагон, он был встречен небольшой толпой корреспондентов, жаждущих немедленно взять у него интервью. Подавленный этой непривычно напряженной атмосферой, он был не слишком красноречив, а может быть, наоборот, слишком красноречив. Во всяком случае в некоторых газетах появилось его заявление о том, что с победой большевиков театр заполнила толпа грязных, неграмотных, дурно пахнущих людей, ничего не понимающих в театральном искусстве.

Узнав об этом, Станиславский страшно испугался и написал опровержение. Он утверждал, что сказал корреспондентам нечто противоположное — а именно, что сегодня в театр пришли не надушенные дамы-белоручки, а простые трудовые люди с мозолистыми руками.

Ольге с ее натянутыми нервами гастроли тоже давались нелегко. Одна только мысль о морском путешествии из Старого Света в Новый, которое должно длиться 13 дней, приводила ее в ужас. И ужас этот полностью оправдался: морское путешествие было мучительным в любую погоду — страх в шторм и тошнота в штиль.

А уж Америка просто ошеломила скоростью, шумом, треском и ни с чем не сравнимой черствостью — твой собеседник в Америке должен всегда улыбаться, даже если ты рассказываешь ему о болезни матери, и приговаривать: «Не принимай это близко к сердцу». Ольгу в Америке не устраивало все, несмотря даже на то, что многие американские актеры приходили на спектакли МХАТа для того, чтобы изучать систему Станиславского. Так что она с радостью отправилась обратно в Европу.

Прибыв в Берлин, Ольга, вконец измученная капризами океана, обнаружила отсутствие Лёвы и попыталась выпытать у Оленьки, куда он делся, но та поклялась, что он и ей этого не открыл. Подумав-погадав, старшая Ольга отправилась к Полине Карловне — интуиция подсказывала ей, что хозяйка агентства знает, куда делся ее любимец. Узнав, что он уехал на лечение, она обрадовалась и решила навестить его — ей тоже полагался отдых перед новыми американскими гастролями, назначенными на осень.

А Лёва и Алла наслаждались неожиданно подаренной им счастливой передышкой. Первое, что поразило их по приезде во Фрайбург, был собор. Он возник перед ними неожиданно. В центре вымощенной булыжниками площади высоко в небо возносилось малиново-красное чудо, увенчанное кружевным шпилем. Как выяснилось, его начали строить в начале 1200-х годов и продолжали возводить еще триста лет, так что в течение трех веков строители даже не надеялись увидеть результат своих трудов. По всему периметру собора к его стенам приникали ужасные гаргойлы с открытыми в ужасе ртами, — оказалось, что это водосточные трубы, через которые удаляют с крыши собора излишки воды в дождливую погоду. Ужас искажает их лица, потому что они по совместительству отводят от верующих происки дьявола. Цвет собора происходит от удивительной окраски местного камня, который особенно эффектно смотрится на фоне зелени волшебных лесов Шварцвальда, одного из красивейших заповедников в Европе.

Благо, у Льва и Аллы была машина, на которой они могли почти каждый день ездить по зигзагообразным дорогам заповедника, есть скромный обед в придорожных ресторанчиках, а по возвращении домой заниматься любовью и к вечеру наслаждаться Лёвиными музыкальными композициями и новыми стихами Аллы вроде этих:

Ольга прибыла во Фрайбург и без предупреждения явилась к Лёве, который вместе с Аллой снимал там уютную квартирку с роялем. Лёва вовсе не собирался афишировать свои отношения с Аллой, и появление любимой тетки его вовсе не обрадовало. Понадобилась вся его изобретательность, чтобы не впустить Ольгу в квартиру — он, собственно, не мог скрыть от нее, что не один, но все же не показал Аллу, так что тете не удалось узнать, с кем он был, а Аллу это сильно обидело. Таким образом приезд Ольги совершенно разрушил Лёвину фрайбургскую идиллию.

Очень скоро к Ольге присоединились Станиславские, и все они жаждали наслаждаться красотами Шварцвальда. Люди пожилые и усталые, они капризничали и требовали, чтобы Лёва сопровождал их во всех их путешествиях. Понимая, что своей поездкой в Германию он обязан Ольге и Станиславскому, Лёва не мог им отказать, но не решался брать с собой Аллу.

Наконец ей это надоело, и как-то утром она объявила Лёве, что возвращается в Берлин — мол, ученики ее заждались и о рыбках в аквариуме пора позаботиться, они уже съели весь корм, который она им оставила. Лёва сам не знал, радоваться ему или огорчаться: с одной стороны, он устал скрывать Аллу от Ольги, а с другой — ему так будет не хватать Аллы с ее стихами, с ее любовью. Ему нравилось играть на рояле, когда она, поджав ноги, сидела в кресле и молча слушала его музыку. Ни Станиславские, ни даже любимая тетечка так слушать бы его не стали.