— Садитесь, пожалуйста, Лев Константинович.

Лёва вздрогнул от неожиданности — никто еще не обращался к нему по имени-отчеству. В мирное время он был еще мальчиком, во время войны не дорос до этого ни чином, ни возрастом, а в театре все его звали тети-Олиным племянником Лёвушкой.

Он открыл глаза — за столом, заваленным бумагами, сидела в кресле элегантно одетая моложавая дама, никаких орудий пыток при ней не было. Дама чем-то напоминала его любимую тетку Олю, и это сразу расположило к ней.

— Правда ли, что вы хотите вернуться в Советскую Россию? — спросила она.

— Кто вы? — ошеломленно выдавил из себя Лёва.

— Простите, я забыла представиться. Я — директор агентства по сдаче жилплощади, Полина Карловна Мюллер.

— По сдаче жилплощади? Откуда же вы знаете, чего я хочу?

— Не буду скрывать от вас, что мое агентство лишь прикрытие. По сути, мы занимаемся теми, кто изъявляет желание вернуться на родину.

— На родину? — осмелел Лёва, — а разве вы не немка? Ведь ваша фамилия Мюллер?

— Но ведь ваша фамилия Книппер, а вы хотите вернуться!

— Что ж, вы правы. Я хочу вернуться в прошлую жизнь.

— Неужели вы не понимаете, что прошлой жизни больше не будет?

— Вы притащили меня сюда, чтобы предупредить об этом?

— Нет, вас не притащили, а пригласили…

— Хороший способ приглашать — револьвером в бок!

— Еще раз простите! Ребята немного превысили полномочия, боялись сопротивления.

— Зачем же вы меня пригласили?

— Наконец добрались до сути дела. Если вы действительно хотите вернуться, вам придется поработать для нас.

— То есть для агентства по сдаче жилплощади?

— Не притворяйтесь, Лев! Мы изучили ваше досье и знаем, что вы обладатель высокого интеллекта и умеете хранить тайны. Именно такой человек нам нужен.

— И что же я должен сделать? Надеюсь, не придется доносить на своих знакомых?

— Конечно, нет. Для этого мы найдем людей попроще, чем композитор Лев Книппер!

Лёва был невольно польщен и, чтобы скрыть это, неожиданно для себя спросил:

— Чего же вы хотите от композитора Льва Книппера?

— Мы хотим, чтобы вы уговорили свою сестру Ольгу работать на нас.

— О-о! Вы знаете мою сестру Ольгу? И даже знаете, как ее найти?

— Если вы согласитесь с ней поговорить, мы поможем вам ее найти.

— Ну, хорошо, я с ней поговорю, но зачем ей на вас работать? Я хоть хочу вернуться, но она-то точно не хочет!

— Сегодня не хочет, завтра захочет!

— А если она и завтра не захочет?

— Свою сестру предоставьте нам, мы найдем, чем ее привлечь. Просто замолвите за нас словечко.

«Ладно, — подумал Лёва, — помогите мне найти Ольку и вернуться в Москву. А сестра сама будет решать, на кого ей работать».

Вильма рассказывала Оленьке, какую шикарную светскую жизнь ведут в Берлине эмигранты из многолюдной русской общины. Похоже, что русские нашли в Берлине настоящий культурный рай. Вроде бы одних только русскоязычных газет, журналов и издательств насчитывалось до двухсот. Люди порхали с одного бала на другой, посещали скрипичные концерты и поэтические чтения, выступали и слушали доклады на разных собраниях — и все на русском языке! Откуда они берут время, силы и деньги? У самой Оленьки ни сил, ни денег не было. Была только мечта — вытащить в Берлин маму с дочкой. По ночам на нее накатывалась мучительная, чисто физическая тоска по дочке — болело сердце, тошнота подкатывала под горло, немели пальцы от невозможности погладить шелковистую детскую кожу.

До нее уже дошло известие о тяжелой болезни отца, и она понимала, что мама его не оставит, нужно только подождать. Ольга содрогалась при одной мысли о том, чего именно надо ждать, но понимала, что придется. Знающие люди пугали ее, что границы Страны Советов могут закрыться надолго и вытащить оттуда ее родных не удастся, но выбора у нее не было, как и не было никакой экономической основы для их приезда. Она продолжала снимать комнату в дешевом пансионе, куда невозможно было поселить мать с ребенком, а может быть, даже с двумя детьми — ведь Лулу нянчила также и дочь Ады Марину. Вряд ли она при переезде в Берлин согласится оставить внучку в Москве.

И потому Оленька не отказывалась ни от каких ролей и снималась столько часов, сколько ей предоставлялось, а в свободное время упорно изучала немецкий язык, предвидя, что скоро вся кинопродукция станет звуковой.

В тот день у Оленьки были съемки сразу в двух фильмах: в одном, про русскую девушку Татьяну — с девяти утра до четырех пополудни, а в другом — с пяти вечера до полуночи — про норвежку Нору в экранизации драмы Генриха Ибсена «Кукольный дом». На этот раз все сложилось удачно — русской девушке Татьяне был позволен легкий русский акцент, а фильм по пьесе Ибсена был вообще немой.

В перерыве между съемками она успела заскочить в буфет, чтобы съесть горячую сосиску с булочкой и выпить пару чашек кофе. Уже прошло больше года, как она приехала в Берлин, но все не могла привыкнуть к той легкости, с которой тут можно получить горячий кофе с сосиской.

Когда она, сделав глоток кофе, поставила чашку на блюдце, кто-то, подкравшись сзади, закрыл ей ладонями глаза. Озадаченная, она начала осторожно ощупывать охватившие ее лицо ладони. Они были явно мужскими, и в первый миг она испугалась, что это великий князь опять явился в надежде вернуть ее расположение. Но нет, у князя были нежные барские пальцы, а эти пальцы — длинные и сильные, пальцы пианиста.

— Лёва? — неуверенно прошептала она. Как он мог оказаться в Берлине, если пропал без вести два года назад?

— Лёва! — заорал ее брат и поднял в воздух вместе со стулом. Оленька смотрела не него и не верила своим глазам — когда она в последний раз видела его, это был типичный недоросль, хорошенький, неуклюжий и пухлый. А теперь — сколько лет прошло, четыре, пять? — перед ней стоял молодой стройный красавец. Она искоса заметила, с каким вниманием следят за их встречей сидевшие за соседними столиками молодые актрисы. Лёва аккуратно опустил ее стул и сел с нею рядом.

— Значит, ты жив? А я уже потеряла надежду.

— Сам удивляюсь, но жив.

— Как ты меня нашел?

— Ты еще спрашиваешь! Твоими афишами увешан весь город.

Оленька глянула на часы:

— У меня три минуты до начала съемок. Давай договоримся, где и когда мы встретимся завтра.

— А опоздать не можешь?

— Невозможно! Если я опоздаю, меня тут же заменят другой актрисой. На съемках царит жесткое расписание.

— Разве можно тебя заменить другой? Где они возьмут такую красавицу?

— Пойдем, Лёва, проводишь меня до студии. По дороге мы договоримся о завтрашней встрече. У меня как раз отгул.

— А дождаться до конца съемок нельзя?

— Съемки кончаются в 12 ночи!

— Не узнаю мою балованную сестричку! Когда ты научилась так работать?

— Лёвушка, наивной Оленьки больше нет! После того ада, через который я прошла, у меня выросли железные зубы!

— Слава Богу, это не видно! Зубы у тебя такие же прекрасные, как и лицо.

Они договорились о встрече назавтра в 3 часа дня в кафе «У Феликса» и расстались. Впервые за много лет сердце Оленьки ликовало: она больше не одна, нашелся ее любимый, ее ненаглядный брат, которого она давно вычеркнула из списка живых и оплакала!

На встречу с Оленькой в кафе он пришел с Ольгой, хоть понимал, что при ней не сможет поговорить с сестрой о предложении агентства по сдаче жилплощади. Кстати, он выяснил, что это не просто прикрытие и сдачей жилплощади агентство действительно занимается, что давало ему добавочную приманку для Оленьки. Ольга при виде племянницы расплакалась и пробормотала в свое оправдание, что с возрастом стала слезлива, — ведь даже на похоронах Антона Павловича она не плакала, а теперь — при любом событии. Оленька тоже расплакалась, и это утешило их обеих.

Дальше пошел безудержный сумасшедший диалог двух тезок Книппер-Чеховых, похожий на перестрелку двух пулеметов — каждая Ольга, не утирая слез, наперебой перечисляла бедствия и ужасы, которые ей пришлось пережить. А потом они вдруг замолчали и бросились друг другу на шею, и тут расплакался Лёва — от радости, что все они живы и все так хорошо устроилось.