Мы играем один из моих спектаклей, «Черно-бурая лиса». Муфта, прославившаяся в этой постановке, все еще хранится у меня…

Подъезжаем к пропускному пункту границы оккупационной зоны у Хельмштадта. Обыскивают грузовик с реквизитом и мой маленький «фиат». Солдаты ищут беглецов, драгоценности и валюту.

На грузовике, помимо сценических декораций, деревянный ящик с аксессуарами, динамо-машина для освещения сцены, софиты и костюмы для двух рабочих сцены.

В качестве костюмерши едет моя личная портниха, живущая в русском секторе в Берлине, у которой по какой-то причине нет пропуска. Она использует нашу «колонну», чтобы уехать «на Запад».

Мы прячем фройляйн Эрику вместо реквизита в этот деревянный ящик с тяжелым амбарным замком.

Осмотр затягивается, мы беспокоимся о фройляйн Эрике — ведь в ящике нечем дышать, однако изображаем невозмутимость. Солдаты тянут время, мы переглядываемся. Я размышляю, стоит ли мне заговорить с постовыми по-русски. Это может ускорить дело, а может и нет… Наконец все вроде бы в порядке. И тут один молоденький советский солдат спрашивает меня:

— Ты играешь «Черно-бурую лису» — а где же лиса?

Обескураживающая логика этого вопроса вдруг поражает воображение и его товарищей: черт, как это им сразу не пришло в голову, где же лиса?.. Я объясняю, что мы — цирк и наши лисы, голодные и свирепые, заперты в багажнике. Мне почему-то верят.

Результат моего диалога с молодым русским великолепен: несколько его товарищей волокут большой мешок яблок и закидывают его на наш грузовик — для лис.

Можно ехать дальше. Через несколько сотен метров мы вызволяем из ящика фройляйн Эрику. С трудом отдышавшись на воздухе и обретя дар речи, она признается, что уже прощалась с жизнью…

Сумрачное время — во всех отношениях. Великое время для темных личностей, которые выныривают, становятся сенсацией или наживают сказочные состояния и вновь исчезают — за решеткой или в безвестности…

Однажды вечером объявляется один американец, или, правильнее сказать, человек, который представляется американцем. Я только начала стирать грим, а американец уже стоит в моей уборной. В изысканных выражениях представившись как мистер Джордж Кайзер, он сражает меня сообщением, что в качестве представителя американской компании «Парамаунт» хотел бы заключить со мной договор для Голливуда.

Я несколько раз сглатываю. Голливуд…

Это означает: никаких карточек, пайков, голода, поисков одежды, вообще никаких забот, короче говоря — это рай на земле…

Тогда, в конце двадцатых, я не смогла вынести этого рая, это точно, но в те годы у нас в Германии было что есть, что надеть, чем обогреться и было достойное человека жилье. Сейчас же здесь нет ничего, кроме нужды и страданий…»

Но существует и другой документ:

Список услуг, которые Оленька получила в виде сыра в мышеловке.

Составлен для Виктора Абакумова генералом Вадисом, начальником СМЕРШа в оккупированной Германии.

Список завершался сообщением, что госпожа Чехова выразила полное удовлетворение выполнением ее требований.

Каждый из нас может решить, где же правда.

Интересное наблюдение: в книге Оленьки есть описание поездки ее театра в Берлин на представление спектакля «Черно-бурая лиса» с подробным рассказом о неприятностях при прохождении пропускного пункта из советской зоны в западную. Но внимательный взгляд натыкается на странное несоответствие: почему нужно было проезжать через пропускной пункт, если Оленька жила в Глинеке в западной зоне?

Весь вечер после возвращения из Москвы Оленька ловила на себе вопросительный взгляд дочери: мол, что все это значит, этот дом и переезд в этот дом? Она умудрилась дать понять Адочке, что даст ей объяснение, но не сейчас, сейчас не к месту и не ко времени. И наутро попросила ее отставить все дела и прогуляться с ней по дорожке над озером. Пейзаж им открылся восхитительный: все вокруг переливалось из зеленого цвета в голубой, превращаясь в бирюзовый. Дома вокруг озера были не чета домам в Глинеке, и не оставалось сомнения, что перемена жизненной декорации была со знаком плюс.

Вот об этом знаке плюс и намеревалась Оленька говорить с дочерью. Было нелегко, но необходимо открыть ей то, что все годы нацизма хранилось в высочайшей тайне; никто не должен был знать, что Оленька была тайным агентом Советов. Нужно сказать, что Адочка не очень удивилась — за два месяца отсутствия матери при снисходительном отношении советского командования она сама кое о чем догадалась. Но вслед за этим признанием последовала вторая часть — о кусочке сыра в мышеловке.

— Это очень страшные люди, — сказала Оленька, — ничуть не лучше наших бывших. Я бы сказала хуже, но хуже не бывает.

— Они там, в Москве, плохо с тобой обращались?

— В том-то и дело, что обращались так хорошо, как они умеют, но от этого мне еще страшней. И я хочу уберечь от них тебя с Верочкой. Их любовь может превратиться в ненависть в один миг, и мы должны быть к этому мигу готовы.

— Что ты имеешь в виду?

— Мы должны выработать условный язык и условные места встреч и укрытий. Я все продумала. Сначала я помогу тебе вытащить Вилли из лагеря для военнопленных, я уже узнала, где он. А как только он вернется, вы должны уехать в западный сектор, чтобы вас не могли сделать заложниками.

— До такой степени?

— Ты даже не можешь себе представить, до какой степени! Человек, вчера всесильный, завтра может исчезнуть навсегда, и его изувеченный труп даже жена не сможет опознать!

— Но это страшно! И никуда от них нельзя сбежать?

— Тебе, я надеюсь, можно, а мне нельзя! Пока, во всяком случае. Давай договоримся: если я звоню тебе и говорю, что моя собака заболела и я хочу, чтобы ты отвезла ее к ветеринару, — не удивляйся. Значит, я хочу срочно с тобой встретиться. А о месте встречи я сообщу через какое-то время, как только осмотрюсь.

— Ты хочешь сказать, что они прослушивают наш телефон?

— И телефон, и дом, и машину.

— Какую машину? Машины же нет!

— Пока нет, но скоро будет, и надеюсь, даже две — у меня, и у тебя.

— Ты же говоришь, что ты их боишься!

— Чем больше боюсь, тем больше постараюсь от них получить, пока у меня есть какая-то власть!

— Ну, мать, я всегда знала, что ты королева экрана, а ты настоящая королева в жизни!

Похоже было, что Оленька неплохо смазала маслом кусочек сыра в своей мышеловке. Особенно отличилась она, когда русский солдат попытался украсть ее машину — она увидела это из окна и выстрелила в него из пистолета, хотя по инструкции частным лицам владеть огнестрельным оружием не разрешалось. Очевидно, для Ольги Константиновны Чеховой было сделано исключение. Оленька нередко наведывалась в Карлхорст, где размещалось командование контрразведки германского отдела СМЕРШа. Входила, постучавшись, но без доклада, и сразу приступала к делу. Она добилась поставленной цели: освободила из английского плена мужа Адочки, Вилли Руста.

Устроив судьбу своей дочери, Оленька задумалась о том, как устроить свою. Ее жизнь в роскошном доме, реквизированном у бывшего нацистского преступника, вызывала много слухов и неприязненных толков. Однажды, когда Оленька шла по улице, к ней подбежала незнакомка и плюнула в лицо. Но одна несдержанная девушка, верная идеалам нацизма, погоды не делает, зато мировая пресса создает международное общественное мнение.