Однажды в гримерку Оленьки после спектакля пришел с букетом цветов очередной поклонник, граф Гарри Кесслер, который напомнил ей об их случайной встрече в день выборов президента. Высказав очень квалифицированное мнение об увиденном спектакле, он предложил Оленьке сопровождать его на бал-маскарад к лорду Д'Абернону.

— К лорду Д'Абернону? А кто это?

— Фи, Ольга Константиновна! Как не стыдно! Вы не знаете, кто такой лорд Д'Абернон? Он же каждый день на первых страницах газет!

— Я первых страниц не читаю! Только театральный раздел. Так кто такой ваш лорд?

— Он — посол Великобритании в Германии.

«Бал-маскарад у посла? — подумала Оленька. — Как раз то, что мне нужно». И улыбнулась графу своей всепобеждающей улыбкой:

— С вами на бал-маскарад к лорду д'Артаньяну? Конечно, пойду, если в этот день у меня нет спектакля.

— Нет спектакля, нет, я уже проверил! — махнул программкой граф. — А костюм для маскарада у вас есть?

Назавтра после съемки Оленька поискала в костюмерной что-нибудь подходящее для маскарадного костюма и нашла напудренный парик восемнадцатого века в приличном состоянии.

— Зачем он тебе? — спросила гримерша, и Оленька рассказала ей о приглашении графа Кесслера.

И добавила, что ее страшит, не станет ли граф к ней приставать.

— Граф Кесслер, говоришь? — захихикала гримерша. — Знаменитый балетоман? Не беспокойся, он приставать к тебе не станет.

— Почему? — слегка обиделась Оленька. — Я что, не в его вкусе?

— Именно не в его вкусе. Он предпочитает мальчиков.

— А-а! Это хорошо! Но только непонятно, зачем я ему нужна.

— Я слышала, что на такие балы приходят парами, и ему необходима подходящая дама.

— Что, у него знакомых дам нет?

— Ах, Ольга Константиновна, говорят, что граф Кесслер имеет дело только со знаменитостями. Вот он и захотел показать высшему свету, какая дама готова сопровождать его на бал.

Граф Гарри Кесслер пригласил меня быть его дамой на бал-маскараде у посла Великобритании лорда Д'Абернона. Он одобрил маскарадный костюм знатной дамы восемнадцатого века, который я не без труда умудрилась соорудить. Сам граф был одет в красный фрак и белые бриджи — он объяснил мне, что в такой костюм одевались до войны члены грюневальдского охотничьего клуба. Очевидно, сердцам многих гостей бала этот костюм был мил, и появление графа было встречено аплодисментами.

Он тут же покинул меня и отправился ужинать наедине с женой министра иностранных дел фрау Штреземан. Я не осталась одна — меня тут же окружили поклонники, один из них даже сказал, что я — самая красивая женщина на этом балу. Я уже заметила, что здесь присутствовало мало немцев, в основном только представители министерства иностранных дел, зато дипломатический корпус был представлен в полной мере. Более того, многие дипломаты, одетые в национальные костюмы, выступили со своими народными танцами: итальянцы станцевали тарантеллу, жена голландского посла, наряженная крестьянкой, — безымянный танец, а леди Д'Абернон в таком же платье, как на картине Гейнсборо, тоже исполнила что-то под бурные аплодисменты присутствующих.

Вчера фрау Штреземан пригласила меня на ужин к себе домой на виллу Ульштейн в Грюневальде. Я еще ни разу не ужинала в доме министра — ни в кино, ни в жизни, и потому растерялась, не зная, как нужно одеться, а потому попросила помощи у Гарри Кесслера, и оказалось, что он тоже приглашен. Граф помог мне выбрать соответствующее платье, и мы отправились к Штреземанам вместе.

Когда мы ехали по дороге к Потсдамерплац, разносчик продавал «Вечерний Берлин» с подробным описанием несо-стоявшегося покушения на Штреземана. Мы вошли к ним в дом с газетой в руках. Все гости уже прибыли. Кого только там не было! Турецкий премьер-министр, испанский посол с женой, Крупп с супругой, Зекс с женой и я с графом — все говорили только о покушении. Жена Штреземана горько жаловалась на плохую охрану — ей кажется, что наверху жаждут смерти ее мужа. Кто-то из сотрудников министерства сказал, что вся юридическая система этого жаждет.

Оленька так понравилась Густаву Штреземану, что он выхлопотал для нее долгожданное немецкое гражданство. Казалось, все было в порядке: семейное хозяйство благоустроено, на спектаклях всегда аншлаг, кино становилось все более доходным делом и даже неуправляемая старшая сестра согласилась наконец переехать из Москвы в Берлин.

Ада с младых ногтей недолюбливала Оленьку, хоть та любила ее и даже дочку назвала в честь сестры. Но это не помогло — все детство и юность Ада провела в вечной обиде, потому что она считалась красивой только тогда, когда Оленьки не было рядом. И даже несмотря на тот факт, что условием — правда, секретным — Оленькиного согласия сотрудничать с Конторой была выдача выездных виз не только Бабе Лулу с девочками, но и старшей сестре, Ада отказалась приехать вместе с ними в Берлин. А осталась в Москве, рискуя тем, что ее визу аннулируют. Окутана тайной личная жизнь Ады Книппер-Ржевской, и прежде всего никому неизвестный Ржевский, отец Марины, — ее даже записали под девичьей фамилией бабушки, некогда прекрасной Елены Рид.

Ржевский сошел со сцены еще до рождения дочери, если вспомнить, что умиравшая с голоду Ада ввалилась в квартиру Ольги на Пречистенском бульваре с новорожденной малюткой на руках. И почему-то она не захотела покинуть СССР вместе с матерью и дочерью. Поскольку никаких карьерных достижений на родине за ней не числилось, причины такого поведения скорей всего были сугубо личные. И все же она через два года приехала в Берлин. А там ее ожидала еще большая обида, чем в детстве и в юности, — в столице Германии Оленька была не только самой красивой, но еще и знаменитой.

Ада рассчитывала, что она найдет работу без труда, так как, в отличие от красавицы сестры, бегло говорила по-немецки. Но в каждом театре, куда она приходила по объявлению, ее первым делом обязательно спрашивали: «Вы сестра знаменитой Ольги Чеховой?» Оставалось только удивляться, откуда они узнавали, ведь у них с Олькой даже фамилии были разные. Ада металась от одного неприступного театра к другому, иногда перехватывая мелкие роли типа «кушать подано», а в основном сидела на шее у Оленьки. На этой весьма стройной лебединой шее уместилось немало других родственников, и Аду очень угнетала постыдная зависимость от знаменитой сестры. Оленька же вела себя вежливо, даже вида не подавая, что ее тяготит еще один голодный рот в ее многолюдном хозяйстве. Это, как казалось Аде, притворное благородство, особенно выводило ее из себя. И она то и дело находила повод для придирок и частых скандалов: то младшая сестра не сразу отреагировала на ее маленький успех в мюзик-холле, то она несправедливо разделила пирожное между Адочкой и Мариной. Жалея сестру, Оленька изо всех сил сдерживалась, чтобы не превратить мелкие конфликты в крупные, но ее терпение начинало иссякать.

Тем более что лето 1927 года неожиданно оказалось для Ольги Чеховой малоурожайным — одновременно кончились два ангажемента в театре, и она заключила всего один контракт на съемки в главной роли в фильме «Мулен Руж», который стал со временем одним из величайших успехов Оленьки — несмотря на то, что в одной сцене она танцевала эротический танец в объятиях зеленого питона на фоне хора статисток, одетых только в набедренные повязки, а может быть, именно благодаря этому. По мере того как ширился скандал вокруг фильма, росла его слава на всех континентах и соответственно росли доходы его создателей.

Но пока съемки не начались, аванс был небольшой и денег на содержание многоголового хозяйства Чеховых-Книп-перов не хватало. Старшая горничная, ссылаясь на увеличение семьи, требовала добавки к жалованью, обе девочки вдруг выросли из своих одежек, и пора было отвозить Полине Карловне очередные деньги за квартиру.