Задача, которую им поставили, оказалась уже частично знакомой, хоть и непростой; им предложили отправиться в недавно освобожденный от немецкой оккупации город Харьков, чтобы найти там наверняка оставленную врагом агентурную сеть.

Вылет был назначен на десять вечера, и Лёва поспешил домой на Пречистенский бульвар, чтобы предупредить Ольгу, которая вскоре должна была уйти в театр. Господи, как же быть? Она, конечно, разволнуется, а ее не принято беспокоить перед спектаклем. И тут он вспомнил, ведь она как-то упомянула, что именно в Харькове была счастлива.

С упоминания этого города он и начал: спешу, мол, туда восстанавливать разрушенную войной музыкальную жизнь.

— О, Харьков! — вспыхнула Ольга. — Центр самой лучшей и самой одухотворенной молодежи, помните Северянина? Мы приехали туда с гастролями из страшной московской разрухи. А там было тепло и светло, и на улицах продавали изумительное ванильное мороженое, зажатое между двумя круглыми вафлями. Какие там были спектакли, какая публика! Какие пирожные в кафе «У Пок а»!

Лёва уехал в Харьков с Ольгиным благословением, но не нашел там ни мороженого в вафлях, ни кафе «У Пока». На первый взгляд, город казался серым и не особо интересным. Но стоило хорошо присмотреться, как открывалось его очарование и хотелось изучать хитросплетение уютных улочек, застроенных красивыми домами. Хотя раны войны бросались в глаза, они все же были не так ужасны, как страшные кратеры на улицах городов, подвергшихся массированным бомбардировкам как своим, так и немецким. Среди развалин как символ чудовищной бессмысленности происходящего выделялось здание Госпрома — прекрасного архитектурного комплекса, воздвигнутого на просторной площади Дзержинского в тридцатых годах.

Так он и написал Ольге, но она его не поняла: в то счастливое время долгих харьковских гастролей МХАТа комплекс Госпрома еще не был построен.

С площади Дзержинского Лёва отправился к Тракторному заводу, где во время оккупации размещалось еврейское гетто. И, выслушав там рассказ добровольного гида, понял, что его жизненный выбор был правильным. Уже не говоря о том, что на нем лежит ответственность за Оленьку.

Мамина смерть сильно подкосила Оленьку. Она даже не осознавала, какую важную роль играла мама в ее жизни, — она как бы защищала ее от ежедневных опасностей и угроз. А теперь Оленька стала главой семьи, которая распадалась на глазах, — девочки, Адочка и Мариночка, вышли замуж и погрузились в обычные семейные заботы, а она осталась одна-одинешенька, и некому даже поплакаться в жилетку.

Хуже всего, что эта новая жизнь отразилась на ее физическом состоянии. Она, которая не позволяла себе болеть, работая на благо семьи, в один отнюдь не прекрасный день не смогла встать с постели: свело спину. Врач объявил, что это радикулит, воспаление нерва, о существовании которого Оленька даже не подозревала. К счастью, съемки очередного фильма откладывались на пару недель, и она надеялась за это время выздороветь. А пока она лежала в одиночестве и не могла привыкнуть к тишине.

Проглотив прописанные таблетки, Ольга почти задремала, когда ее разбудил телефонный звонок. Она подняла трубку с некоторой опаской, ведь все свои уже отзвонили. Приятный мужской голос — знакомый, но неопознанный — воскликнул:

— Дорогая фрау Ольга, здравствуйте! Это Вальтер Шел-ленберг, надеюсь, вы еще меня не забыли?

Оленька приложила все свое актерское мастерство, чтобы скрыть, как ее обрадовал этот звонок, — у нее остались самые приятные воспоминания об их совместном путешествии в дьявольское «Волчье логово». Причина, по которой он ей позвонил, оказалась еще приятней:

— Дело в том, что завтра я должен на несколько дней слетать в Крым. Не хотите ли вы передать какие-нибудь гостинцы вашей уважаемой тете, госпоже Марии Чеховой?

— С радостью. А куда я могу вам это доставить?

— Я слышал, вы нездоровы. Завтра у меня ланч в доме нашего министра пропаганды, говорят, ваша вилла где-то рядом. Если вы не возражаете, я могу заехать к вам на обратном пути, около двух часов дня.

— А это вас не затруднит?

— Если бы меня это затруднило, я бы не предложил. Но учтите, не больше трех килограмм.

Поскольку из дому выйти Оленька не могла, пришлось все-таки задействовать девчонок. Не так-то просто было достать для гостинца лакомства, но они постарались, и к утру следующего дня все необходимое, включая коробочку, привезли в Глинеке.

Шелленберг приехал точно в два и очень спешил, но все же обратил внимание, что Оленька встретила его, опираясь на костыль. Он выслушал ее сбивчивый рассказ о причине болезни и пообещал подумать, как можно ей помочь. Она его обещаний не приняла всерьез и ошиблась: через три дня Шелленберг после возвращения из Крыма опять посетил ее, но на этот раз не спешил.

— Я привез вам записочку от вашей тетушки Марии, — заявил он с порога. — Она была вне себя от восторга от вашей посылочки. Похоже, они там в Крыму изрядно голодают. Но я здесь по другому поводу.

И, приняв Оленькино предложение выпить с нею по чашечке кофе, запросто сел к кухонному столу. Отмахнувшись от ее извинений за качество напитка — мол, знаю, знаю, сам такой пью! — перешел к делу.

— Я приехал к вам, несмотря на свою занятость, потому что могу говорить с вами здесь откровенно, не опасаясь, что наш разговор прослушивают. Скажу сразу: я могу вам помочь избавиться от радикулита. Но не совсем бескорыстно, а кое-что за это хочу попросить.

Оленька насторожилась: о чем человек его ранга может ее попросить?

А он не стал тянуть:

— Вашу болезнь может вылечить один человек — финский массажист доктор Феликс Керстен, у которого чудодейственные руки. На моем веку он вылечил радикулиты у многих выдающихся людей. И даже у самого фюрера. Но беда в том, что живет доктор в Стокгольме и в Берлин ни ногой.

«Небось, еврей!» — мелькнуло в голове у Оленьки, но она промолчала.

— Мне нужно срочно передать ему важное секретное сообщение, которое я не могу доверить ни дипломатической почте, ни кому-либо из своих приближенных. Если вы согласитесь на несколько дней отправиться в Стокгольм, я тут же свяжусь с Феликсом и попрошу его найти для вас время для его целительных массажей. А вы захватите с собой мое письмо. Как вам это предложение?

— А как я смогу поехать в Стокгольм? — поинтересовалась Оленька.

— Это я беру на себя. Ведь заграничный паспорт у вас есть? Раз так, завтра в Стокгольм должен лететь самолет Гиммлера. Я обеспечу вам место в этом самолете и в «Гранд Отеле». Утром за вами заедет мой шофер и отвезет на аэродром Темпльгоф, а в Стокгольме встретит шофер Феликса, доставит в отель и сообщит расписание массажей.

От Оленьки не укрылось, что ее гость не сомневался в ее согласии, и был прав. Она только спросила, в чем секрет популярности финского массажиста.

— Во-первых, в его чудесных руках, вылечивших не одного страдальца. А во-вторых, если не во-первых, это то, что Керстен лечит не только наших лидеров, но и высших чиновников в правительствах наших противников.

С этими словами Шелленберг попрощался и ушел, оставив на столе два конверта с письмами: одно Керстену с просьбой помочь Оленьке, другое для передачи через доктора неизвестному лицу, имени которого Оленька не знала и не хотела знать.

На следующий день все случилось, как Шелленберг расписал: заехавшая за Оленькой машина отвезла ее в Темпль-гоф, откуда комфортабельный самолет «Фокке Вульф Кондор» доставил ее в Стокгольм. В салоне самолета кроме нее находились еще двое, за время полета они не сказали друг другу ни слова. Шофер, встретивший Оленьку в Стокгольме, вручил ей расписание массажей на ближайшие четыре дня. Никто не сказал, как она вернется в Берлин, но Оленька разумно решила, что это не ее забота и все как-нибудь образуется.

Из-за боли в спине она не смогла спуститься в ресторан, а попросила принести ей ужин в номер. Хоть ужин был вкусным, она ела без удовольствия — ее шея была так напряжена, что было трудно глотать. Оленька загрустила — она не могла выйти в город и не знала, чем себя занять. Неожиданно зазвонил телефон, и портье поинтересовался, готова ли она принять господина Феликса Керстена. Страшно удивившись, ведь первый массаж был назначен назавтра, она немедленно ответила согласием. Через две минуты в ее номер вошел довольно полный человек среднего роста с могучими руками и плечами — результат многолетних занятий массажем. Его округлое брюшко придавало ему сходство с Буддой и напомнило Оленьке его прозвище: Мистический Будда Гиммлера.