Отвечая на мой вопрос, что же заставило его после ухода из ЦРУ посвятить себя сходной профессии, Нэйл сказал: «Это все, что я умею в жизни, — и прибавил второй довод, из тех, что мне часто приходилось слышать от бывших “шакалов”: — И чем еще можно пощекотать себе нервы? Я уже привык к выбросам адреналина, без этого жизнь пресна. Парашютисты и мотогонщики находят кайф в скорости — но это не идет ни в какое сравнение с тем, что ощущаешь, оказываясь лицом к лицу с противником, который хочет тебя убить».

От подобных рассуждений у меня холодок пробегает по спине. Мне сразу же вспоминаются отец и другие ветераны Второй мировой. Интересно, каково бы им было узнать, что наши процветающие корпорации и правительство толкают людей убивать себе подобных ради смертоубийства как такового? Во время написания «Исповеди» я содрогался от чувства вины и желания покаяться в содеянном. Теперь же мне открылось, что пагубные последствия этой грязной работы куда глубже и страшнее, чем я мог предположить.

События в Восточном Тиморе, которые разворачивались как раз в то время, когда я обживался в Уджунгпанданге, служат одним из самых ужасающих примеров попрания властями Индонезии прав человека и уничтожения окружающей среды. Восточный Тимор, как и Сулавеси, — одна из отдаленных провинций Индонезии, где помимо золота и марганца имеются богатые запасы нефти и природного газа.

Однако в отличие от того же Сулавеси, который всегда был индонезийской территорией, Восточный Тимор на протяжении четырех веков сохранял статус португальской колонии. Хотя в Индонезии 90 % населения исповедуют ислам, жители Восточного Тимора в подавляющем большинстве принадлежат к римско-католической церкви.

28 ноября 1975 года Восточный Тимор объявил о своей независимости от Португалии, которой ему довелось попользоваться всего девять дней. На десятый Индонезия ввела на эту часть острова свои войска; жестокая оккупация сопровождалась массовыми расправами с местным населением. Всего погибло около 200 тысяч человек — треть населения Восточного Тимора[3].

Согласно документам, преданным гласности архивами Агентства национальной безопасности, американское правительство не только поставляло режиму Сухарто оружие для массовой расправы над тиморцами, но и открыто одобряло агрессию. Как свидетельствуют документы, накануне операции по вторжению, 6 декабря 1975 года президент США Джеральд Форд и госсекретарь Генри Киссинджер встретились с Сухарто и одобрили его план операции, которая и началась на следующий день. Как стало известно, впоследствии, в 1977 году, администрация следующего президента, Картера, наложила запрет на рассекречивание этой информации.

Спустя 35 лет Джоао Карраскалао, брат бывшего губернатора Восточного Тимора и политический лидер, пребывающий все эти годы в ссылке, рассказал Эми Гудман, ведущей радиопрограммы Democracy Now! что прибыл в Джакарту всего за час до того, как там приземлился самолет с президентом Фордом и госсекретарем Киссинджером. В ту же ночь один из высших чиновников администрации Сухарто, полковник Суйанто, сообщил ему, что США дали диктатору зеленую улицу для вторжения в Восточный Тимор.

Как рассказывал Эми доцент истории университета штата Мэриленд и научный сотрудник архива Агентства национальной безопасности Брэд Симпсон, «судьба этих документов — образчик бессовестного замалчивания, которое вот уже четверть века практикует каждая последующая администрация Белого дома. Любые подробности плана вторжения Индонезии на Восточный Тимор старательно скрывают от внимания американского народа и мировой общественности, систематически подавляя или дискредитируя любые достоверные сведения о массовых убийствах мирного населения Восточного Тимора в середине 1980-х. И с не меньшей активностью изыскивают возможности не допустить наложения конгрессом запрета на каналы поставки оружия в этот регион»[4].

Через 20 лет после вторжения в Восточный Тимор мировая общественность воздала должное мужеству двух самых стойких и последовательных критиков репрессивного режима. В 1996 году архиепископ Карлос Фелипе Хименес Бело и Хосе Рамос-Орта стали лауреатами Нобелевской премии мира. Это буквально повергло в шок Джакарту и Вашингтон и посеяло панику в кулуарах Уолл-стрит.

Кровавая резня в Восточном Тиморе — далеко не единственный пример действий репрессивного государства, каким стала Индонезия при Сухарто. На протяжении 1970-х годов этот режим практиковал методы военного насилия, жестоко подавляя выступления провинций за независимость и неизменно оправдывая это необходимостью борьбы с засильем коммунизма. Однако ведущие американские издания упорно игнорировали тот факт, что лишь отчаянное желание сбросить ненавистный режим Сухарто заставляло повстанцев брать в руки оружие и что лишь от безысходности они обращали взоры в сторону таких стран, как Китай, видя в них последнюю надежду на военную и медицинскую помощь.

Точно так же игнорировался и тот факт, что поддержка режима Сухарто на руку корпоратократии и ее интересам. Желание этого диктатора насадить контроль над всем архипелагом, включая даже те районы, которые не обладали привлекательными для корпоратократии природными ресурсами, куда как серьезно воспринималось в Вашингтоне и на Уолл-стрит.

Корпоратократия хорошо уяснила, что только поддерживая амбициозную идею объединенной Индонезии и ее автора, диктатора Сухарто, она обеспечит себе право без стеснения хозяйничать везде, где есть вожделенные природные богатства.

С тех времен, когда мне довелось работать в провинции Ачех, расположенной на северной оконечности острова Суматра и наделенной богатыми запасами нефти и природного газа, от руки репрессивного режима Сухарто там погибло не менее 10 тысяч жителей. Еще тысячи были убиты при подавлении беспорядков на Молуккских островах, на Западном Калимантане (Борнео) и Ириан-Джая (Новая Гвинея). И всякий раз подоплекой кровавых расправ с населением было стремление защитить интересы транснациональных корпораций, которые по сути подпирали своими деньгами режим Сухарто.

Хотя тон всегда задавали нефтяные и горнодобывающие компании, в их фарватере неизменно следовали и прочие иностранные корпорации, которых привлекали дешевизна индонезийской рабочей силы, доступность природных ресурсов, а также то, что Индонезия считалась одним из наиболее емких рынков для проектов развития, равно как и для потребительских товаров. Индонезия в наши дни может служить лучшим примером экономики, вскормленной массированными инвестициями международных банковских и коммерческих сообществ.

Делая ставку на возможность оплатить займы своими изобильными ресурсами, Индонезия все глубже влезала в финансовые долги по проектам развития инфраструктуры, что, в свою очередь, создавало обширный спрос на отели, рестораны, торговые центры, а также на услуги строительства, сервиса, банковского и транспортного секторов. Это обогащало местную элиту и иностранные компании, но множило страдания простого народа. А для борьбы с движениями сопротивления в провинциях центральные власти привлекали вооруженные силы.

Не менее чем простые индонезийцы, от такой экономической политики пострадала и окружающая среда. Ради развития горнорудного, целлюлозно-бумажного производства и других ресурсодобывающих отраслей в Индонезии уничтожались огромные площади одних из самых больших в мире тропических лесов. Реки загрязнялись токсичными отходами. Промышленные объекты и крупные города отравляли атмосферу тоннами вредных выбросов.

В 1997 году масштабное бесконтрольное выжигание лесов привело к тому, что над всей Юго-Восточной Азией навис густой вредоносный смог, о чем писали все ведущие мировые СМИ. Это еще одно следствие коррупции, культивируемой экономическими убийцами. Были и другие жертвы «экономического чуда» в Индонезии. Ее коренное население — бугийцы, даяки, меланезийцы и множество других местных племен; их исконные земли были украдены, а культура и традиции уничтожены.