Если правительство и подняло уровень минимального заработка, то в той же пропорции выросли плата за жилье, цены на продукты питания, питьевую воду, одежду и другие предметы первой необходимости. До сих пор рабочие не могут решить дилемму: есть самим или накормить своих детей. В свой последний приезд в Индонезию мы встретились с одной старой знакомой, восемь лет проработавшей на фабрике Nike. Она крепко обняла нас, а потом, криво усмехнувшись, с горьким отчаянием произнесла: «А у нас так ничего и не изменилось».

Ну кое-что все-таки изменилось — это местные цены на нефть, а с ними и плата за проезд на общественном транспорте на работу и с работы. Теперь рабочим приходится выкладывать за это до 30 % своего заработка, и без того едва достаточного для поддержания жизни. Так откуда же взять денег на подорожавший проезд в транспорте? И без того рабочие, которые по шесть-семь дней в неделю вкалывают на фабриках имеющих многомиллиардную прибыль корпораций, зачастую вынуждены довольствоваться только двумя порциями риса с солью в день.

В конце 1990-х в ответ на обвинения в создании потогонной системы на ее фабриках в странах третьего мира Nike утверждала, что критиканы сами не знают, о чем говорят, тем более что корпорация не владеет фабриками, выполняющими для нее заказы, следовательно, не имеет никаких полномочий что-то там менять. В начале 2000-х годов ее представители стали говорить: «Претензии справедливы, да только не по адресу».

Однако уже в 2002 году Nike сменила тактику. Ее уполномоченные стали посещать собрания в колледжах и университетах, где намечались наши с Джимом выступления. Еще до нашего приезда они направляли в колледжи письменные обращения, пытаясь заранее опровергать все факты, которые мы собирались упоминать в беседах, а затем помещали статьи в студенческих газетах, где сообщали, что мы не располагаем всей полнотой фактов об условиях труда на фабриках Nike.

Сегодня тактика Nike претерпевает дальнейшие изменения — представители корпорации активно участвуют в различных конференциях, посвященных социальной ответственности бизнеса, и даже признают наличие проблем, однако возлагают их решение на все заинтересованные стороны, которые должны совместно действовать в этом направлении (разумеется, по правилам Nike).

А между тем все те же проблемы, что были выявлены еще в 1990-х, — от нищенской оплаты и всего двух официальных гигиенических перерывов в день до словесных и телесных оскорблений, сексуальных домогательств и угроз физической расправы над организаторами профсоюзов — и поныне существуют на фабриках Nike, разбросанных по всему миру.

Если бы компания согласилась вдвое повысить плату за труд на своих индонезийских предприятиях (а на них трудится примерно шестая часть ее совокупной рабочей силы), это составило бы всего 7 % от ее 1,63-миллиардного рекламного бюджета. И если направить хоть малую толику этих денег на повышение платы за каждую изготовленную для Nike единицу товара, эта потогонная система сама собой сошла бы на нет.

Может, Лесли с Джимом и являются антиподами экономических убийц, но ничто не ограждает их от угрозы расправы со стороны «шакалов». Как рассказали ребята, как-то ночью их съемочная группа, куда кроме них входили еще оператор Джоуэл, водитель-индонезиец и переводчик, подвергались нападению вооруженных бандитов.

«Они окружили нашу машину своими мотоциклами, — рассказывал Джим. — В поисках защиты водитель направил было машину в сторону находившегося невдалеке армейского КПП, но солдат-индонезиец замахал руками, прогоняя его прочь». — «Было понятно, что он не желает связываться с напавшими на нас головорезами, которые явно имели отношение к местной мафии, — добавила Лесли. — Водителю пришлось все же уступить требованиям нападавших и остановиться. Под дулами автоматов нас заставили выйти из машины. Нас запугивали, осыпали бранью и угрозами».

«Я уже было подумала, — сказала Лесли, содрогаясь от ужасного воспоминания, — что тут нам пришел конец и нашим именам суждено пополнить списки без вести пропавших».

Однако в тот раз ребятам удалось остаться в живых; пострадал лишь водитель, которого сильно избили.

«Видимо, это было предупреждение», — пробормотал Джоуэл. «И вы ему вняли?» — спросил я.

«Мы решили в будущем быть поосторожнее, — ответил Джим. — Будем выбирать самые безопасные маршруты, не станем задерживаться до темноты. Но ничто не заставит нас отступиться. Мы должны вернуться, чтобы доснять фильм и показать его всему миру».

За довольно короткое время мне попались статьи про SWEC, Freeport-McMoRan и Newmont, поступила весточка от Лесли и Джима, а затем они с Джоуэлом рассказали мне о нападении бандитов. Легко понять, что все это, вместе взятое, вновь заставило меня задуматься о пагубных последствиях моей прошлой работы в качестве экономического убийцы, а также и обо всех тех тысячах людей, которые покупают товары, изготовленные на потогонных фабриках компаний, беззастенчиво и жестоко эксплуатирующих своих рабочих. То, что мы видели в Индонезии, повторяется в мире день за днем; так разворачивается тайная история американской империи.

К сожалению, она сумела обрядиться в новые одежды и предстать моделью, которую, несмотря на ее очевидные изъяны, пытаются воспроизвести. В этом я убедился во время поездки на Тибет в 2004 году. Там я понял, что Китай обзавелся собственным брендом экономических убийц и их приспешников- «шакалов». Боюсь, что в конце концов китайские экономические убийцы превзойдут наших по эффективности — иными словами, их деятельность будет более разрушительной.

Тибет известен тем, что в этой стране живет далай-лама, духовный лидер буддистов, вероятно, самый последовательный и преданный сторонник ненасилия среди всех живущих в нашем мире. Однако Тибет не всегда пользовался такой репутацией. В 609–649 годы нашей эры над ним властвовал грозный король Сонгцэн Гампо.

Стремясь подчинить своей власти соседние владения, он умело строил союзы с вечно враждовавшими друг с другом вождями местных племен и в конце концов сумел их объединить. Тибет стал огромной империей. Потом ее завоевали орды Чингисхана, и она стала частью другой империи, которая вошла в историю как символ жестокости.

В июне 2004 года во главе группы из 34 человек я прибыл на Тибет.

Путь к месту нашей первой остановки в городе Цетанг пролегал по сельской местности. Еще по дороге из аэропорта мы заметили, что одна из наших гидов, представившаяся нам как Сьюзи, подозрительно мало знала о Тибете и очень слабо владела местным языком — ее тибетский был еще хуже, чем корявый английский, на котором она пыталась изъясняться.

Чуть ли не в первый же день прошел слух, что Сьюзи на самом деле китайская шпионка, и нам посоветовали не слишком-то откровенничать в ее присутствии. Другой наш гид, родом из Непала, тихонько предупредил об этом нескольких членов нашей группы и просил передать это предостережение остальным. На одной из остановок, когда Сьюзи не было в автобусе, он настоятельно просил нас соблюдать крайнюю осторожность в высказываниях.

«Даже когда мы будем в монастырях и храмах?» — спросила одна из женщин.

«Да, да, особенно в таких местах», — закивал гид-непалец.

Первой нашей остановкой стал город Цетанг, располагающийся на Тибетском плато. Со всех сторон его окружают величественные гималайские вершины, увенчанные снежными шапками. Дух захватывало от красоты этого места, одного из центров древнейшей цивилизации. Мы разместились в каком-то безликом, сверкающем стерильной чистотой китайском отеле. Оставив в номере свой багаж, я поспешил на улицу — уж очень хотелось поскорее оторваться от группы и осмотреться на новом месте.

Здесь очень ощущалась высота, и к этому еще надо было привыкнуть, а кроме того, от смены часовых поясов гудела голова — так бывает после перелета на многие тысячи километров. Но более всего мне хотелось проникнуться духом таинственного древнего Тибета. Однако, побродив по улочкам Цетанга в этот послеполуденный час, я испытал острое разочарование. Если бы я по воле волшебства внезапно перенесся в это место, не зная, где оно находится и как называется, мне бы ни за что не догадаться, что это Тибет. Скорее я решил бы, что попал на китайскую военную базу.