Как мудрый вождь Хмельницкий поступил иначе. Он взял со Львова контрибуцию, предпочитая делить кассу лично, а не пускать такой интересный исторический процесс на самотек.

Сначала в качестве аргумента для завязывания переговоров гетман захватил Высокий Замок. Согласно реляции львовского купца Андрея Чеховича, «казачество немедленно туда ворвалось и, будто хищные волки в овчарне, без уважения и исключения, до последнего вырезали, поубивали и истребили молодых и старших годами, взрослых и малых людей обоих полов, не щадя ни седобородых старцев, ни невинных детей. Опустошив замок и окрасив кровью его стены и траву, густо забросали башни трупами, они покинули его и отошли».

Львовяне поняли, что ждет их в случае несговорчивости и немедленно отправили депутацию для переговоров. Католиков представлял пан Вахлевич, русинов, т. е. украинцев, – пан Лаврисевич, а армян – пан Зухнович. «Допущенные к Хмельницкому, – пишет очевидец, – мы встретили радостный и человечный прием, он сам угостил нас горелкой, и мы долго говорили с ним, прося иметь уважение к столичному русскому городу… Он заплакал на нашу речь и выложил все обиды, которые претерпел и он, и Войско Запорожское от разных особ, но от указанной суммы выкупа никоим образом не хотел отступить». Сумма, названная казачьим вождем, произвела бы впечатление и на сегодняшних бухгалтеров. Он потребовал миллион!

Хмельницкий очень сочувствовал львовянам. Тем более что и сам совсем недавно пережил нечто подобное, когда поляки отобрали у него под Чигирином хутор. Но оставаясь реалистом, он не мог дать воли эмоциям. Для убедительности гетман пригласил на переговоры Тугай-бея – своего татарского союзника. Тугай с таким пылом попенял львовянам за несколько подстреленных ими татар, что те сразу же согласились на все условия.

Три недели собирали контрибуцию наличными и товарами. Платили все – и поляки, и украинцы, и армяне, и евреи. Кроме того, Хмельницкий лично получил 20 000 злотых одеждами и, так сказать, «сувенирами». Последним к раздаче подоспел обойденный Кривонос. «Я тоже много что смогу и уже смог, – сказал он, – и если бы захотел, Львов еще набрался бы страха. Поэтому я не могу быть хуже других. Меня тоже следует уконтентировать сотней-другой золотых!» Сотня-другая обернулась на самом деле пятью тысячами.

Простые же повстанцы и казаки «перепили в городе горилку большими бочками, меды – полубочками, вино – полукубками, а мальвазию – баклагами». Удовлетворившись, армия ушла в сторону Варшавы. Как пишет очевидец, «великою толпою, в окружении захваченных в неволю пленников, а следы неисчислимых лошадей и рогатого скота покрыли окрестные поля на восемь миль, глаз не мог охватить такие густые полки».

Богдан Хмельницкий был самым удачливым из покорителей львовской твердыни. Подвиг его пытались повторить. Но до финансового успеха гетмана уже никто никогда не дотянулся. Даже Карл XII! Этому шведскому королю, взявшему город в 1704 году, досталась куда более скромная контрибуция – 70 тысяч злотых с поляков и армян, 50 тысяч – с украинцев, 40 тысяч – с евреев и 33 тысячи – с духовенства. В пять раз меньше, чем «освоили» Богдан с Тугай-беем.

Хоть в этом наших никто не обогнал!

Роковая женщина в украинско-польской истории носила то же имя, что и Елена Прекрасная, из-за которой разгорелась Троянская война. Только произносили его на варшавский лад – Гелена. Именно из-за нее встали друг на друга два немолодых ловеласа – Чигиринский подстароста Чаплинский и сотник Хмельницкий. А вслед за ними поднялась и вся Украина. Поздняя любовь обернулась ранней кровью. Вроде бы хорошо известная история. Жил в Чигирине скромный сотник Богдан Хмельницкий. Хутор его, кишевший карасями и поросятками, приглянулся Даниле Чаплинскому – Чигиринскому подстаросте. Недолго думая, недвижимость он у Богдана отобрал, сына его на базаре до смерти запорол, а обиженный отец сбежал на Сечь и вернулся с казаками, после чего мстил уже до самой смерти – десять лет подряд. В результате, как Феникс из пепла, воскресла Украина, а бронзовый Богдан навеки вскарабкался на бронзового же конягу на Софиевской площади в Киеве и тычет булавой в сторону Москвы.

А вот есть же нестыковочки! Сыновей у Хмельницкого было, как известно, двое – Тимош и Юрась. Двое в 1646 году, когда эта история только завязалась, и двое уже в те времена, когда сам Хмельницкий стал гетманом. Ни убавилось, ни прибавилось. Следовательно, кого бы там ни порол на базаре Чаплинский, а слухи о его зверствах несколько преувеличены. Юрась был еще маленьким – пятилетним – и для показательной экзекуции не подходил. А Тимоша не так-то просто было забить канчуками – его успокоило только турецкое ядро, прилетевшее в Молдавию, куда он явился немножко пограбить в 1652 году.

Во-вторых, на Суботов у Хмельницкого действительно не было юридических прав. Имелся только королевский привилей, выцыганенный по знакомству у Владислава IV, но не утвержденный сеймом. То есть недействительный. Потеряв хутор после проигранной тяжбы, Богдан получил за него денежную компенсацию – 130 злотых – как возвращение вложенных в хозяйство средств. Сумма в принципе мизерная. За нее можно было купить разве что десяток сабель и, раздав голозадым соратникам, отправиться за добычей.

В-третьих, Чаплинский всего лишь исполнял судебное решение в пользу Чигиринского старосты Александра Конецпольского. И себе-то прихватил мелочь – девку, жившую в доме Хмельницкого в Суботове. Но эта девка и дала делу неожиданный поворот.

Наиболее подробное описание исторического скандала оставил Иосиф Ролле, чей очерк под псевдонимом доктор Антоний опубликовал в 1894 году журнал «Киевская старина». Чигиринцы называли Елену ляшкой. Возможно, ее отец происходил из Польши. Вне всякого сомнения, она осталась сиротой, так как нашла пристанище в доме Хмельницкого и выросла у него на глазах. Трудно сказать, чем она там, собственно, занималась. Младший сын будущего гетмана Юрась испытывал к ней особую симпатию – вероятно, Елена присматривала за ним, когда он был ребенком. Жена Хмельницкого болела и нуждалась в помощнице. Энергичная помощница сумела занять местечко и в сердце ее мужа. «Но законная супруга была жива, – пишет Ролле, – приходилось ждать, и Богдан выжидал терпеливо, утешаясь надеждой на более или менее быструю развязку».

А Чаплинский мог и не ждать! Он был уже вдовцом, выдавшим замуж дочь, и сам не имел никаких препятствий к вступлению в законный брак и продлению своего рода еще и по мужской линии.

Как известно, женщины любят выходить замуж. Перспектива томиться за печкой, пока умрет жена Богдана, не улыбалась степной красавице – она приняла предложение подстаросты. Разъяренный Хмельницкий вызвал соперника на поединок, но сам едва спасся от устроенной тем засады. Обратился к Конецпольскому – напрасно. Подал иск в суд – ему отказали. Богдан понесся в Варшаву. Вслед за ним ринулся Чаплинский. Оба предстали перед сенаторами как перед судьями. В списке обид уведенная девушка красовалась, как маковый цветок в огороде. Ее Хмельницкий даже называл своей женой. А Чаплинский убедительнейше это опровергал: «Он силой держал ее у себя, потому-то она так поспешно и ушла от него, а поскольку пришлась мне по сердцу, то я женился на ней. Никто не принудит меня отказаться от нее, а хоть бы и так, то она сама не согласится и ни за что не вернется к Хмельницкому».

Присутствующие стали потешаться: «Стоит ли, пан сотник, жалеть о такой особе! Свет клином не сошелся! Поищи другую, а эта пусть остается при том, что ей так понравился».

В сущности, это была скучнейшая провинциальная история. Вернувшиеся из Варшавы соперники продолжали грызться, как кобели. Чаплинский подговорил простого казака Песту обвинить Хмельницкого в предательстве. В ответ Богдан жаловался коронному гетману Потоцкому: «Невесть откуда взялся разрушитель спокойной жизни моей, Чаплинский, литовский зайда, польский пьяница, злодей и грабитель украинский, подстароста Чигиринский, который, распоряжаясь восемь лет в Чигирине угодьями своего пана польского, коронного хорунжего, лживыми поклепами и доносами вконец сгубил многих наших братьев и присвоил их собственность; и, конечно же, не пан хорунжий коронный, а слуга его, брехун, предатель и пьяница Чаплинский владеет Чигиринщиной». Зять подстаросты публично обещал прикончить Хмельницкого, время от времени его арестовывали и выпускали под поручительство – ни до, ни после Чигирин не ведал подобного скандала. Иногда за Богдана вступалась даже сама пани подстаростиха, что он впоследствии с благодарностью отмечал в одном из писем: «Если бы не эта добродетельная и жалостливая к невинно страждущим Эсфирь, не миновать бы мне мщения жестокого тирана, ее мужа». Потрясающе, но это единственный случай, когда национальный герой отозвался о женщине хорошо!