Можно ли после этого называть Марусю «воплощением нравственной красоты украинского народа»? Трудно сказать. По современному Уголовному кодексу она пошла бы по статье «преднамеренное убийство с отягчающими обстоятельствами» (Гриць-то полтора дня мучился, выхаркивая перед смертью свои внутренности).

Но если взять в качестве основного правила народной морали принцип: «І сам не гам, і другому не дам!» то тогда, конечно, Маруся – идеал. Действовала она строго по его рекомендациям. И сложенная ею песня имеет любопытное продолжение:

По версии, изложенной князем Шаховским в статье «Маруся – малороссийская Сафо» (в книге «Сто русских литераторов», т.І, СПБ, 1839), от казни отравительницу спас только Богдан Хмельницкий. Психически неуравновешенную полтавскую барышню он помиловал «с учетом головы» ее отца, казненного в Варшаве.

После помилования Маруся недолго жила на свете и умерла в 1653 году в возрасте двадцати восьми лет. Как утверждает Шаховский – в покаянии.

Как бы то ни было, эта бессмысленная уголовная история сумела поразить даже наших диковатых предков, живших в ту эпоху, когда людей резали чаще, чем свиней.

Граждан удивляет беспредел. Они порой возмущаются беспомощностью следственных органов. Некоторые даже кричат: «Куда смотрит милиция?» Наивные! Кто же виноват, что некоторые до сих пор верят во всесильность киношных ментов?

Не нужно быть лопухом. В нашей стране каждый здравомыслящий гражданин обязан быть самому себе чуть-чуть Шерлоком Холмсом и хоть немного охранником. Ибо не для того заводились все эти «спецслужбы», чтобы спокойно храпел обыватель. Даже скорее наоборот.

Задолго до ГПУ и ЧК по всей России гремела слава другой не менее «благородной» организации – Приказа тайных дел. Возникнув при батюшке Петра I – Алексее Михайловиче Тишайшем, сие заведение благополучно пережило эпоху великих петровских реформ и даже послепетровское безвременье. Если что и поменялось в нем, то только название. В связи с общей политикой европеизации доморощенный Приказ стал именоваться Тайной канцелярией. В Украине действовал ее «филиал», в просторечии называемый Тайной экспедицией. «Дела ее и подвиги, – писал анонимный автор «Истории Русов», – значили бы в нынешнее время бред горячки или помешанных умов, а тогда они были самые важные…»

В доказательство своих слов историк приводит следующий рассказ. Проезжал во времена Анны Иоанновны через украинское местечко Горек некий офицер Чекатунов. Недовольный приемом местного помещика, пошарил он зорким оком по стенам и узрел на печке крамолу – изразец с орлом, смахивающим на имперского двуглавого. Офицер тут же арестовал хозяина и отправил в Тайную экспедицию с доносом, «что он жжет на печах своих герб государственный неведомо с каким умыслом». Помещика допросили, и он при свидетелях и присяге поведал, что никаких умыслов не имел, а печь купил у гончара Сидора Перепелки – единственно с целью «зимою согревать горницы». Дело закрыли. Но любителю тепла пришлось умилостивить «детективов» еще и табуном лошадей.

Впрочем, это был действительно везучий помещик. Другим фартило меньше.

В октябре 1721 года в ознаменование победы над шведами Петр 1 принял в Петербурге титул императора. А примерно через год, 16 ноября 1722 года, в Конотоп приехал продавать дрова малороссийский крестьянин Данило Белоконник. Завершив коммерцию, он так загулял, что послал в шинке императора по матери. Еще и прибавил: «Таких императоров много. Черт вас знает, кто такой ваш император!»

Пивший вместе с Данилом гренадер Спицин тут же крикнул: «Слово и дело!» и понесся с доносом к своему подпоручику. Тот арестовал Белоконника, и в результате различных бюрократических церемониалов мужик оказался сначала в Глухове – в Малороссийской коллегии, а потом – в Петербурге, в Тайной канцелярии.

Там постановили допросить крикуна «с пристрастием». Несчастный ни в чем не отпирался: «Молвил я, Данило, такие слова, не ведаючи того, что гренадер про государево здоровье пьет. А мыслил я, что он пьет за какого боярина и называет его императором, а не про государя. Не знал я, Данило, по простоте своей, что его царское величество соизволили зваться императором».

Приговор состоялся через четыре месяца после преступления: «Бить его, Белоконника, батоги нещадно, а по битье освободить, и дать ему на проезд пашпорт…» Отныне алкоголик Данило императора с боярином уже никогда не путал.

Вообще в Украине, как видно из следственных дел, любили поносить государя – причем непременно после кварты горилки. Почти одновременно с делом Белоконника Тайная канцелярия расследовала пьяные речи некоего Лукьяна Нечитайло – тоже «диссидента». Засидевшись допоздна с собутыльниками 27 сентября 1722 года у дьячка церкви Ильи в Глухове, бродячий школяр Нечитайло изложил присутствующим свою заповедную мечту – или жениться, или постричься в монахи, после чего, как сказано в деле, «избранил его величество». Чем так мешал царь Нечитайло жениться, неизвестно, но доносчики нашлись и тут. Неудавшийся монах-жених покаялся с первого допроса, не дожидаясь пытки. Тем не менее приговор был суров – тридцать ударов кнутом, вырезание ноздрей и вечная каторга.

Занималась Тайная канцелярия и «аномальными явлениями». Народ тогда еще не видел НЛО. Но некоторые странные вещи в небе уже летали. В январе 3 720 года иеромонах Порфирий Спасского Новгород-Северского монастыря узрел целое видение. По его словам, над монастырем витали голова, около нее сабля и два перекрещенных палаша, две руки и две ноги, два полумесяца, две звезды и буква «П».

Видение Порфирий тут же запечатлел чернилами на бумаге, после чего монахи стали снимать с него копии и распродавать народу.

Популярность этого художественного изделия стала так велика, что архимандрит монастыря Геннадий переправил и рисунок, и его автора к гетману Скоропадскому, а тот откомандировал его к фельдмаршалу Меншикову, находившемуся в Нежине. Меншиков пригрозил Порфирию пыткой и велел нарисовать видение снова по памяти. Некоторые детали этого рисунка отличались от первоначальной версии: фельдмаршал решил, что монах – аферист, и отослал его в Петербург с сопроводительным письмом:

«Понеже Новгородского монастыря монах, самый плут, Порфирий издал изображение, будто он видел на небе. А каким образом оное его плута вымышленное, будто виденье было, и которого числа, тому при сем прилагаю учиненные им плутом в подобии рисунок. А рисунков этих здесь, в Малороссии, зело размножилось…»

«Галлюцинация» обошлась «плуту Порфирию» в лишение сана и вечную ссылку в Соловецкий монастырь. Допрашивал расстригу лично глава Тайной канцелярии Петр Толстой. На дыбу беднягу не подымали, а только привели в застенок и вложили руки в ременной хомут. В прочих же случаях именно пытка служила главным орудием следствия.

В отличие от испанской инквизиции, обладавшей множеством технических средств, русские заплечных дел мастера обходились дыбой, тисками для пальцев и холодной водой, которую лили тонкой струей на обритую голову. Как оказалось, этого вполне хватало. Столкнувшись с тем, что под пыткой подследственные врут не меньше, чем до нее, государев сыск изобрел оригинальный метод против самооговора. Пытали три раза. Если речи во всех случаях совпадали, на том мучения прекращались. Если же хитрец путался в показаниях, назначались еще три пытки, и так «пока с трех пыток одинаковое скажет». Ну, и на крайний случай водили горячим веничком по бокам… Тоже не более трех раз.

По сути петровское правосудие мало чем отличалось от сталинского. Последнее больше всего ценило признание – «царицу доказательств». При Петре уважали то же самое. Только называли иначе – «лучшим свидетельством всего света», как сказано во второй главе «Краткого изображения процессов».