Хотя Мадленка была не из пугливых, по позвоночнику ее прошел озноб. «Вот, начинается, — подумала она обеспокоенно. — Неужели уже натравила его на меня?»

— Ну ты и молодец! — промолвил Август в восхищении. — А по виду — такой монастырский разиня! -Он кинулся к Мадленке, растопырив руки. — Дай же я обниму тебя за то, что ты сделал!

— Я? — испуганно пискнула Мадленка, которую стиснули крепкие княжеские объятия.

— Ну да, ты! — подтвердил счастливый Август. -Ведь я давно мечтал прикончить это зловредное создание, а ты, выходит, едва не исполнил мою мечту. Молодец! — Он отстранился от «Михала» и вгляделся в него. — Ты давно ел? Пошли перехватим чего-нибудь, я умираю от голода.

Вспомнив вторую часть своего замысла — втереться в доверие к князю Августу как к наиболее вероятному подозреваемому, — Мадленка не сказала ни слова и покорно пошла за ним.

— А что твой дядя? — осмелилась она спросить, когда они устроились за столом в небольшом зале, чьи стены были сплошь увешаны дурно вышитыми гобеленами. — Небось бранил? Жаль, меня там не было.

— Бранил, еще как бранил, — промычал Август, вгрызаясь в холодную баранью ногу, которую ему принесли. — На чем свет стоит, Михал. И епископ, каналья, туда же. Даже отлучением от церкви пригрозил. Отлучением — мне! — Август свирепо фыркнул. — Предки мои пять костелов в Кракове выстроили да еще четыре — на своих землях, во славу божьей церкви, и меня от нее отлучать? Ха!

Мадленка приняла задумчивый вид.

— Это моя вина, Август, — сказала она смиренно. — Не стоило мне болтать про того крестоносца. Глупец я, олух монастырский, ничего не соображаю. Ты уж прости меня, горемычного.

Август великодушно рукой махнул.

— Нечего мне тебе прощать, — заявил он. — Во-первых, люди мои, те, что со мной были, тоже хвастуны предостаточные, и потом, только что я видел купцов из Смоленска. Они ехали той же дорогой, что и ты, и тоже наткнулись на мертвых рыцарей. Будь здоров.-Они чокнулись кубками и выпили: Мадленка -для виду, Август — до дна. Опрокинув кубок, он заметно помрачнел.

— Ненавижу их, псов поганых, — тяжело сказал он. — И не жалею, что напал на них, хоть у них и была та грамота от дяди моего. Не жалею и жалеть не буду. — Он стукнул кулаком по столу. — Никогда!

— Кто же их любит, — ввернула Мадленка, пристально наблюдая за ним.

Август покосился на нее.

— Они отца моего убили, Михал, и троих братьев моих. Земли мои отняли. Вот за это я их и ненавижу и поклялся, где бы они ни были, истреблять их. До последнего вздоха. И богу моя клятва угодна, я знаю.

Мадленка была потрясена. Этот человек буквально дышал ненавистью — и все же, непонятно почему, ей странным образом было жаль его. Но не крестоносцы ее интересовали, а совсем другое, и поэтому, сделав над собой усилие, она спросила:

— Да уж, рыцари эти… Ты о матери Евлалии слыхал? Думаешь, это они ее?

— Да что тут думать, — пробурчал Август, — коли свидетельница есть. Магдалена эта Соболевская, из Каменок. Да ты ее видел небось у князя утром. Это она и была.

«Не она», — подумала Мадленка, но головой все же кивнула.

— Князь меня еще спрашивал, не мог ли тот отряд, который я разбил, быть тем самым, что днем раньше напал на крестную, — безжалостно продолжал Август, не подозревая, насколько внимательно его слушает рыжий востроглазый отрок — даже дыхание затаил. — Я ему честно сказал, что вряд ли это они, потому как ехали они из Мальборка через Торн, а Каменки совсем в другой стороне. Да мне все едино, Михал. Будь они хоть от самого Папы Римского, я бы все равно их не пощадил.

Он продолжал говорить, но Мадленка не слушала его, чувствуя, как тяжесть, давившая на ее сердце, мало-помалу рассасывается. Если бы князь Август по каким-то причинам расправился с матерью Евлалией, он ни за что не стал бы выгораживать крестоносцев, наоборот — постарался бы убедить всех в их виновности, как это делал тот, кто подослал самозванку.

Значит, князь Август — не убийца. Да, он напал из засады на рыцарский отряд, но тому были личные причины, — а Мадленка, как и все люди ее эпохи, уважала месть и право на нее свободнорожденного человека.

— Эй, Михал, о чем задумался? — окликнул собеседника Август, заметив наконец, что его не слушают.

— О панне Магдалене, — объявил рыжий отрок, потупясь.

— Что, послушник, приглянулась она тебе? А? — развеселился Август. — Да ты не робей, не так уж велика птица, чтоб этого стыдиться.

«Глупец», — подумала Мадленка оскорбленно.

А вслух сказала:

— Мне бы одним глазочком на нее поглядеть. Разве этого нельзя?

— Можно, наверное, — согласился князь Август, — только она не оправилась еще, сам видишь. Но я тебя к ней свожу, с ней мать моя сидит и еще другие дамы. Понравилась, значит, да?

Услышав, что мать Августа пребывает при самозванке, Мадленка ощутила, как подозрения ее вспыхнули с новой силой. С чего бы это со стороны княгини Гизелы такое внимание, а? Да и сам князь Август — так ли уж он прост, как кажется?

— Ей еще повезло, — продолжал меж тем Август, беззаботно щурясь куда-то в угол, — она хоть разум свой в целости сохранила, когда при ней спутников ее убивали. — Мадленка крепко сжала зубы, но ничего не сказала. — Бог миловал, можно сказать, а то тут, при дворе, живет одна помешанная — Эдитой Безумной зовется. Ты еще ее увидишь, она иногда выходит погулять на рассвете, когда никого нет. Очень она солдат боится и вообще всякого, кто в доспехах ходит. Сам епископ Флориан бился с ней, бился, да не смог бедную в разум привести, а жаль: такая хорошая была девушка, и красивая, и добрая, и все при ней. А теперь — тень одна. Все в воле божией, Михал, только в ней одной.

— А что с ней сталось? — спросила Мадленка с жалостью в голосе. — Отчего же она… помешалась? — последнее слово она произнесла совсем тихо, словно боялась, что оно может повредить ей самой, сорвавшись с ее губ.

Август нахмурился. Когда он хмурился, две морщинки пролегали на переносице и юноша казался совсем взрослым.

— Это одна из причин, почему я рад, что убил того крестоносца, — нехотя сказал он. — Ты слышал о том, что произошло с Белым замком? — Мадленка несмело кивнула; еще бы, ведь об этом ей рассказал сам Боэмунд фон Мейссен, только тогда она не обра-

тила на его слова никакого внимания. — Они взяли его и никого не пощадили, ни одного человека. Одной Эдите удалось спрятаться, и ее не нашли, но от того, что ей довелось увидеть — а на ее глазах резали родных, детей, старых слуг, — разум ее помутился. С тех пор она и стала такая. Мадленка перекрестилась.

— Сохрани господи.

— Это ты верно сказал, — подтвердил князь Август.

Мадленка подумала, что к сказанному больше нечего добавить, но один вопрос жег ей губы, и она, не удержавшись, выпалила:

— И все это сотворил тот, с солнцем на знамени? — Он, — устало подтвердил юноша, — он самый.

Теперь-то он точно в аду, где ему самое место.

Мадленка вовсе не была в этом уверена, однако же задала следующий вопрос:

— А зачем он это сделал? Зачем взял замок и истребил всех его жителей?

— Не знаю, — проворчал Август, поднимаясь с места. — Довольно и того, что этот замок мешал крестоносцам. Вот они и разрушили его. Много ли нужно бешеной собаке, чтобы лишний раз взбеситься? Кстати, завтра мы отправляемся на поиски тел. Епископ настоял. Панна Соболевская поведет нас туда, где убили настоятельницу, а мы с тобой — туда, где валяются наши рыцари. Скажешь Дезидерию, чтобы он определил тебе хорошего коня. В седле-то держаться умеешь?

— Я? — обиделась Мадленка. — Да я кого хочешь на лошади обскачу!

— И слава богу. Сразу видно, в своем монастыре ты не только молитвы читал!

Князь Август удалился, а Мадленка осталась сидеть за столом. Неожиданно она схватила кубок, припала к нему и, допив вино, вытерла рот рукавом.

Так-так. Держись, самозванка! Ну, явишься ты на место, а тел-то там больше нету. Все под курганом лежат, честь по чести. Мадленка прищелкнула пальцами и рассмеялась. И что ты будешь делать, дерзкая рожа, похитительница чужого имени? Что? Что?