По лицу Боэмунда Мадленка поняла, что он настолько переживает свое унижение на глазах у всех, что смерть была бы для него избавлением; но она ограничилась тем, что острием клинка несильно полоснула его поперек шеи, только поцарапав кожу, чтобы он на себе почувствовал, каково это — чувствовать смертоносное железо у своего горла. Боэмунд отшатнулся, схватившись рукой за рану; когда он увидел на пальцах всего лишь несколько капель крови и понял, что сделала с ним Мадленка, в его глазах появилась такая ярость, что они стали почти черными. Никто из зрителей уже не смеялся. Мадленка отдала Филиберу его меч и ушла к себе. Но незадолго до этого один из рыцарей ворвался в зал, где сидел великий комтур, с криком:

— Мессер! Мессер, клянусь.всеми чертями ада, вы должны это видеть! Мальчишка уложил Боэмунда фон Мейссена!

Великий комтур подошел к окну и, увидев поднимающегося с земли Боэмунда и его перекошенное гневом лицо, вяло усмехнулся. Рыцарь подробно рассказал о случившемся. Великий комтур возвел глаза к распятию и перекрестился.

— Бедный мальчик, — сказал он спокойно. — Боюсь, теперь он уже не жилец.

После вечерни Филибер, крайне чем-то встревоженный, зашел к Мадленке и, понизив голос, сказал «Мишелю», чтобы он держался молодцом и был готов ко всему. Филибер отдал ей короткий меч и посоветовал всегда держать его под рукой.

— Ты же сам сказал: он рыцарь, — проворчала Мадленка, — а рыцарь должен уметь как побеждать, так и проигрывать.

Филибер замялся и дал понять, что Боэмунд рыцарь, это точно, но что он зол, это тоже точно, а когда он в ярости, с ним сам черт не сладит.

— Ты очень его унизил, Мишель. Он привык считать себя во всем первым, а ты!..

— Горделив он очень, — проворчала Мадленка. — Надо бы ему на исповедь сходить.

Филибер расхохотался, потрепал «Мишеля» по плечу и, посоветовав покрепче запереться на ночь, ушел.

Мадленка заперлась, как он велел, и до половины ночи читала библию матери Евлалии, время от времени поглядывая на лежащий у изголовья меч, но потом ей все надоело, она задула свечу, убрала меч, спрятала книгу и легла спать.

С наступлением темноты мышь выходила из своей норки и отправлялась на поиски съестного. Мальборк был ее миром, и жилось ей в нем отнюдь не плохо. Населявшие этот мир огромные неповоротливые чудовища ни в чем себе не отказывали, ели много и неряшливо, и при случае всегда можно было перехватить ломтик хлеба, край окорока, а то и кусочек желтоглазого сыра. Иные из чудовищ даже сами подкармливали мышей, как, например, рыжее чудовище, обитавшее в этой большой норке; но лучше все-таки было не показываться этим опасным и непредсказуемым великанам на глаза.

Мышь еще помнила, как в разгар пира одна из ее подружек, осмелев, забралась на стол и как один из великанов пригвоздил ее к поверхности ножом. Даже сейчас у мыши начинали дрожать усики, когда она вспоминала о том кошмарном случае.

Рыжее чудовище, похоже, преспокойно спало; во всяком случае, до мыши доносилось его мерное (и ужасно громкое, ведь у пугливых мышей такой чуткий слух) сопение. Мышь побегала по холодному гладкому полу, принюхиваясь, но в комнате не было ни намека на что-либо съестное. Разочарованная мышь собралась уже вернуться к себе в нору, как вдруг по полу потянуло ужасным сквозняком. Мышь испуганно пискнула и поспешно нырнула под кровать, успев, однако, заметить, как часть стены напротив кровати отъехала в сторону. Как и все замки того времени, Мальборк был пронизан системой тайных ходов, о существовании которых знали, однако, лишь очень немногие.

Чудовище, показавшееся в проеме, старалось ступать тихо, но если бы мышь обладала чувством юмора, ей наверняка показались бы смешными его попытки остаться незамеченным. По мышиным меркам, оно грохотало так, что его услышал бы и глухой; но человеческое ухо не столь привередливо, и мы сказали бы, что неизвестный ступал практически бесшумно.

Он не принес с собой лампы, и в слабом свете звезд было решительно невозможно установить его личность. Под мышкой ночной гость нес что-то мягкое, возможно, обыкновенную подушку.

Дрожа — то ли от страха, то ли от любопытства — мышь высунулась из-под кровати, но смогла разглядеть только сапоги, а дальше все терялось во мраке. Неизвестный взял подушку обеими руками и подкрался к изголовью кровати, на которой спало рыжее чудовище.

Мышь пискнула и юркнула обратно в нору, но все-таки успела услышать, как чудовище заворочалось и забормотало во сне, тяжко вздыхая. Потом все смолкло, и наступила тишина; слышалось только дыхание спящего и другого, того, кто пришел по тайному ходу.

Наконец гость стал медленно отступать, унося с собой подушку. Луна вышла из-за облаков и заглянула в окошко. Мадленка повернулась на бок, на мгновение открыла глаза, и ей показалось, что она видит сосредоточенное и спокойное лицо синеглазого, висящее где-то бесконечно высоко над нею.

— Господи, какой кошмар, — простонала Мадленка и поскорее закрыла глаза.

— Слава богу, ты еще жив! — такими словами приветствовал Филибер «Мишеля» на следующее утро, когда тот, заспанный и недовольный, вышел наконец из своих покоев. — Пойдем, Мишель, у меня есть план, как все уладить.

— Я еще ничего не ел, — проворчал «Мишель», привыкший к тому же с недоверием относиться ко всем плодам умственной деятельности анжуйца.

— Послушай, — сказал Филибер, запихивая Мадленку в какой-то уголок и не давая ей времени опомниться, — вчера ты нанес Боэмунду серьезное оскорбление, и я ночью глаз не сомкнул, не чая, как вас помирить.

— Я тоже плохо спал, — признался «Мишель», зевая во весь рот, — мне даже почудилось, что я видел этого чертова крестоносца в своей комнате. Но дверь была крепко заперта.

— Да ну? — ужаснулся Филибер. — Нет, если бы он хотел тебя прирезать, то ты был бы уже мертв. Это был только сон!

Ты меня утешил, — проворчала Мадленка. — Может, пойдем все-таки поедим чего-нибудь?

— Понимаешь, — говорил Филибер в трапезной минут двадцать спустя, жуя холодную телятину и запивая ее вином, — я с ним дружу, потому что врагом его иметь еще накладнее, а я себе тоже не враг, Мишель.

— Угу, — рассеянно подтвердил рыжий отрок, кивая огненной головой.

Филибер тяжело вздохнул.

Тебе придется попросить у него прощения, Мишель. Другого выхода нет.

— Мне? — подскочила Мадленка. — Ни за что!

— Послушай, — почти со слезами сказал Филибер, — он храбрый рыцарь, Мишель, и он лучше меня, а когда я это говорю, это что-то да значит. Не связывайся с ним!

— Я не буду… — начала Мадленка возмущенно — и в это мгновение, как на грех, в трапезную вошел Боэмунд фон Мейссен. Увидев ненавистного синеглазого, Мадленка отчаянно закашлялась, и Филибер, очевидно, из лучших побуждений, с размаху шлепнул ее ладонью по спине. У Мадленки возникло чувство, будто позвоночник ее отлетел к желудку, после чего развалился на мелкие куски. Кашлять она, впрочем, перестала. Филибер оставил ее и обернулся к Боэмунду, улыбаясь широченной, в полрожи, и, увы, безнадежно фальшивой улыбкой.

— А мы как раз о тебе говорили! — сказал анжуец радостно, пихая «Мишеля» локтем в бок.

— И зря, — отрезал синеглазый и, не удостоив взглядом Мадленку, скрылся в другую дверь.

— Он всегда был такой бешеный? — проворчала Мадленка, потирая бок, который болел ужасно.

— Он-то? — Филибер подумал, удивленно вскинув брови. — Нет. После плена он сильно изменился. Ты не представляешь, там с ним обращались хуже, чем с рабом.

«Так ему и надо», — подумала Мадленка мстительно.

Однако Филибер не оставил своей идеи во что бы то ни стало помирить ее с Боэмундом и ближе к полудню потащил упирающуюся Мадленку к нему. Боэмунд, с царапиной на горле, покусывая ноготь левой руки, читал какую-то книгу в переплете, украшенном драгоценными каменьями. Мадленка запустила глаз в текст и, к своему удивлению, узнала его. У стола, за которым сидел крестоносец, лениво дремало трое или четверо больших собак. Боэмунд бросил на вновь пришедших зоркий взгляд, но чтения не прервал.